Страница 10 из 14
– Здравствуй, хозяйка, – ответил ей идущий следом мужчина в чёрном.
– Спасибо, что пригласили отпраздновать Хануку с вами, – запричитала женщина, по-видимому, его жена. – Нам неудобно, что мы так к вам нагрянули, всем скопом, с корабля на бал. Извините нас, но мы сами не знали. Мы собирались дома у себя праздновать.
– Зачем извиняться? Наоборот, чем больше людей, тем слышнее будут молитвы. Проходите, проходите. Очень рада знакомству.
– Хорошо бы, чтобы мы познакомились при других обстоятельствах, но у Всевышнего на всё свой удел. Дай Бог, в следующем году отметим на Земле обетованной.
Когда Зумруд увидела этих людей – осунувшихся, во всём чёрном, с заплаканными, но светлыми глазами, пахнущих потом и усталостью от дальней дороги – сердце у неё сжалось. Как она могла считать свои беды – бедами? Да, они потеряли много денег, но зато у неё остался дом. Все здоровы, живы. И как будто читая её мысли, бабушка сказала:
– Дочка, ты не беспокойся за нас. Ведь мы счастливчики, мы живы остались. Не всем так везёт. Не в первый раз всё теряем. Где-то теряем, где-то находим. Когда бы мы ещё имели шанс попасть в ваш прекрасный благословенный дом?
– Дай Бог, чтобы ничто не нарушало ваш покой, – сказала женщина помоложе. – У нас скоро начнётся эвакуация людей из разбомблённых домов.
Когда все сели за стол, оказалось, что гостей больше, чем ожидалось. Гриша принёс дополнительные стулья и тарелки. Закуски слегка обветрились и уже не выглядели такими свежими, какими были четыре часа назад. Зумруд надеялась, что Захар зажжёт Ханукию по всем правилам, но она не хотела ему досаждать и оттягивать момент, когда они наконец сядут за стол, потому что, судя по всему, гости были очень голодны. Зумруд мало что осознавала, она только бегала из кухни к столу и от стола к кухне, чтобы обслужить гостей. Немало беспокойства вызвал Боря, который стал бить и выгонять гостей, едва завидев их. Особенно Зумруд огорчилась, когда он со всей силы бросил на пол Ханукию, так что оливковое масло, которое она с таким трудом добывала, расплескалось, и ей пришлось быстро всё вытирать, чтобы никто не упал. Ей так хотелось отпраздновать этот день как следует, весело, со светом и песнями, она специально приготовила для детей побольше пончиков со сладкой начинкой, но пришлось вместо этого Борю отшлёпать и отвести к Зозой, чтобы та заперла его у себя и не выпускала до завтрашнего утра. И хоть Зозой ей не могла больше помогать, зато Боря будет под присмотром.
– А что с ним? – неожиданно шепнула ей прямо в ухо соседкина гостья из Грозного. – Почему он такой?
– С ним… он не может сказать, чего хочет. Голоса нет. Поэтому и злится.
– Немой, что ли?
Зумруд промолчала. Она хотела бы закричать, что нет, не немой, но могла ли она это утверждать, не покривив душой?
– Только Всевышний знает. Может, ещё заговорит.
– У нас у соседей в Грозном была немая девочка. Только она была спокойная. Сидит себе в уголке, не слышно её, не видно. Подойдёт к маме, сядет на пол, положит голову на колено, чтобы мать её по голове погладила, и сидит так часами, как собачка. И главное, остальные семь детей у неё нормальные, только эта больная. Она ходила к раввину, тот сказал, что это испытание ей дано, чтобы она научилась любить и смиряться.
– На все воля Всевышнего.
– Когда я плакала из-за того, что дом, нажитый долгими годами, вдруг сгорел за несколько часов, мне люди сказали: ну что ты плачешь, вы молоды, живы, здоровы. Всевышний, может, и позволил ваш дом разрушить, чтобы вам жизнь сохранить. Деньгами взял, так сказать. И я перестала плакать. А у кого-то дети без ног, без рук остались, им хуже, чем нам.
Зумруд понимала, что новая знакомая пытается её утешить, и от этого жжение у неё в груди усиливалось и глаза наполнялись злобой. Вместо того, чтобы поблагодарить её, сказать, что она права и что ей, Зумруд, нужно подумать о замысле Всевышнего, вместо того чтобы искать способы избавления, она хотела крикнуть ей, чтобы она убиралась, чтобы она не смела ей сострадать. Конечно, сказать всего этого Зумруд не могла, ведь она была хорошо воспитана. Чтобы занять руки и глаза, она стала очень аккуратно выкладывать ош кюдуи на тарелки. Несмотря на все её усилия, тыквенный плов подгорел, но сверху всё равно оставался холодным.
– Меня мама учила, чтобы ош не подгорел, надо заново его обжарить, только с другой стороны. Так получится две корочки, – продолжила наставлять её женщина.
Зумруд улыбнулась и, не говоря ни слова, пошла относить ош на стол. Мужчины и женщины продолжали начатый разговор.
– Кто? Дудаев? Этот чучмек с гитлеровскими усиками? Разве ему можно верить? Он вам что угодно скажет. Раввин Хазан выступил в защиту его режима? А кто-нибудь ещё, кроме Дудаева, слышал, как он выступил? Это подонок, которых ещё поискать!
– Что они с нами делают? Всю жизнь с ними дружно жили, с чеченцами. Мы по-чеченски кумекаем лучше, чем по-русски. Теперь, после того, как они выкрали Кан-Калика, как можно жить, как прежде? То, что эти звери ни перед чем не остановятся, ясно. Когда проректор-чеченец побежал на помощь Кан-Калику, его в упор расстреляли.
– Кан-Калик – это ректор грозненского университета, еврей, – шепнула на ухо Зумруд Роза.
– Убили они Кан-Калика, не убили, покажет время. Но мне кажется, евреям там больше не место. Там больше не место никому, у кого есть голова на плечах. Кан-Калик пытался заниматься мирными вопросами, наукой, педагогикой, когда вокруг – шторм и голодные акулы. Надо было бегством спасаться. Бегством! В ситуации опасности единственная правильная тактика – убегать подальше. А он пытался кому-то что-то доказать… ещё когда про него заказную статью написал этот журналюга, что он, мол, национальную ненависть разжигает, что он то да сё, тогда ещё ему надо было бежать. Потом этот журналюга за его женой ходил, денег требовал. Кан-Калика должны были снять с должности, а его не сняли, заказчики статьи деньги обратно требовали, а денег нет. Сумасшедший дом!
Зумруд встала, налила себе вина и сказала:
– Сегодня – Ханука. В этот праздник принято зажигать свечи, которые должны напоминать нам, евреям, что Господь совершает чудеса для тех, кто стоит за свою веру. Масла для свечей хватало на один день, но Всевышний заставил гореть это масло все восемь дней, пока не сделали новое. Поэтому в этот день должно быть много света.
– В Грозном сейчас тоже много света – от взрывов и выстрелов. Люди боятся выйти на улицу, потому что их могут случайно убить. Нет ни минуты покоя. Отовсюду грохот, шум. То ломают, то строят, то убивают, то лечат – сирены постоянно, выстрелы, взрывы, мегафоны, бэтээры…
– Очень многих евреев стал привлекать греческий образ жизни. Они стали одеваться как греки, давать детям греческие имена. Хасидеи подняли восстание. Напряжение в стране нарастало. Она, как перегретый паровой котёл, готова была взорваться в месте малейшей трещинки. Давление на иудеев – подчинитесь нам, и мы вас простим – давало противоположный результат. Греки не понимали, что иудейская религия коренным образом отличается от их языческой.
– Как же нам не хватает прежней жизни! Раньше так было хорошо, все друг друга любили, дружили. Я своему кунаку Ахмету сказал: наш дом, хоть здесь, хоть в Израиле, для тебя всегда открыт. А он мне отвечает, спасибо, брат, может, и приедем к тебе, если здесь всё плохо будет. Но он – чеченец, он не может уехать в Израиль. Его земля там, его семья уже депортацию одну пережила, сталинскую. Когда они вернулись в Чечню, их дом был в целости и сохранности только благодаря нашей семье, которая заботилась о доме. Мы с тех пор рядом и живём. А сейчас эти проклятые нелюди дерево с корнем выкорчёвывают.
– Греко-сирийцы захотели, чтобы евреи принесли жертву богине Деметре. А в качестве жертвы Деметре использовалась свинья. Собрали всех иудеев в храме. В первых рядах стоял Маттитьягу и его сыновья. Именно ему предложили принести жертву. Он отказался. Тут сам вызвался какой-то другой еврей, но Маттитьягу заколол его. Потом началась бойня. Евреи накинулись на чиновников и солдат. Котёл взорвался.