Капли битого стекла

Марианну Блаватскую ждала бы такая же участь.

Юрген Вульф искусно распалял их всё больше, сам становился пленником в руках любовниц, заставлял их стонать, заставлял тереться о него и друг друга: поцелуи, стоны, шлепки, снова поцелуи… Всё это могло длиться до бесконечности; но немца хватало ненадолго – он сам подмахивал Минс, пока в какой-то момент не выгнулся так сильно, до хруста в спине, не излился в полукровку; изнеможение, удовольствие, шум – в голове всё смешалось в один безумный коктейль. Следующей последовала Марианна, которая словно хотела оттянуть момент, но не смогла противостоять собственному телу; упала рядом, выдыхая в ухо мужчине, который продолжал гладить её там, внутри. Дампир подползла к нему, легла под бок, целуя его грудь. Геггинггруппенфюреру не хотелось прогонять их – пока что, - но не мог не признать, что больше любовниц его возбуждали только мысли о том, как скоро всё случится.

Как имя Юргена Вульфа будут бояться во всём мире. И это будет новая истина в чистом виде.

========== -16- ==========

Оно никак не могло по-другому закончиться: оба знали, что рано или поздно сценарий судьбы подведёт их к такому исходу. В головах обоих прокручивались будущие события, что станут неминуемы, но словно не хотели повторять то, что давно уже предрешено. В конце концов, каждый был со своей правдой, но выбирать между ними не приходилось. И словно оттягивали последний момент, чтобы просто поговорить, возможно, что даже проститься, но эта драма никому из них не нужна: фальшивые эмоции они всегда прятали в себе, но один стал их пленником, а второй – выкарабкался из этого состояния несколько лет назад. А привычки всё равно остались: у одного – к ненужному пафосу, а у второго – забивать лёгкие дешёвым куревом. Стренджер стоял на пороге, облокотившись плечом и дверной косяк, спичками чиркнув о коробок, чтобы поднести крохотный огонёк к тонкому цилиндру табака, зажатого в губах. Здесь запрещено курить – другой не выносил, - но в этот раз - последний - позволил сделать исключение.

И убрал ещё одну шахматную фигуру с доски.

- Как же интересно, - Гамильтон пригладил пальцами свои густые усы, - остались только два ферзя и одинокий король. Интересно, как ты походишь в этот раз?

Киллиан даже не смотрел на него – его взгляд был сосредоточен только на деревянной доске, на чёрно-белых квадратиках, на которой оставались резные фигурки; всё то время, пока Джошуа проходил ряды испытаний безумца, тот играл сам с собой, словно пройденная ловушка – выигрышная партия со стороны оппонента. Стренджер затянулся сигаретой, держа её двумя пальцами, а затем выдохнул клубок дыма и стряхнул пепел на ковёр, который давно носил в себе доказательство чужого проклятия. Мужчина ничего не хотел говорить – нужные слова не подбирались, и посмотрел на стену – туда, где висела фотография: молодые Гамильтон Киллиан и женщина… чьё лицо он небрежно вырезал на фотокарточке. Глупо бежать от прошлого, являющегося частью настоящего; Джошуа хмыкнул и снова вдохнул в лёгкие ядовитый дым – наверно, в этом-то и заключалась ирония: они оба проиграли в этой войне.

- Знаешь, а Эмили бы мне подсказала, - бывший оперативник зашелестел смехом себе под нос, передёрнул плечами, словно хотел отвязаться мыслями от той, кого считал предателем. – Сказала бы, как я смог бы победить тебя.

Джошуа наблюдал за ним и думал о том, что сигарета могла выкуриться быстрее, чем Киллиан, наконец, расколется. Стренджер и так знал, что с ним произошло, знал его историю, но ему хотелось, чтобы настоящие факты вылились из самого Киллиана, а не с его дневников и подсказок, которые он намеренно разбросал по всему особняку. Его большая ошибка заключалась в том, что он, поклявшись убивать чудовищ, пленил их, а не лишил жизни. И за это поплатился.

- Она была прекрасной женщиной, - впал в воспоминания Гамильтон, отставив от себя шахматы, откинувшись на спинку скрипучего старого кресла, - я безумно любил её. Она… она была невероятной. Я никогда прежде такую не встречал. Впрочем, наверно, в свои-то годы ты, Стренджер, так и остался волком-одиночкой.

Джошуа на его заявление только выкинул недокуренную сигарету под ноги, потушил её носком ботинка, а затем скрестил руки на груди, делая вид, что ему совершенно неинтересна его пустая болтовня. Но всё иначе: оперативник Спокхаус слушал слишком внимательно, в голове образовывая параллели с собственной жизнью. Возможно, что у него не было таких сильных чувств и эмоциональной привязанности, как у Киллиана к его покойной жене, но он давно пересмотрел свои взгляды; возможно, домино сложилось бы также, если бы Стренджер в какой-то момент позволил графу Войку завладеть сознанием Светланы, позволил тому превратить её в рабыню, марионетку без памяти в руках кровавого кукловода. И, несмотря на свою нелюбовь к сверхъестественным существам, почему-то именно в тот момент, впервые в жизни, сделал исключение. А сейчас не мог представить, как бы работал, зная, как поступил с Люпеску.

Дампир впилась в него клыками настолько сильно, что Джошуа больше не мог её от себя отпустить.

И всё равно ждал, когда Киллиан ему выскажется.

- …Она сейчас там, в лучшем мире, - вымученно улыбался Гамильтон: противоречие съедало его изнутри. – Я раздумывал о том, чтобы вернуть её к жизни, но… не смог бы, понимаешь? Не смог бы жить с мыслью, что превратил её… в одну из этих чудовищ.

И посмотрел на Стренджера так, словно ждал от него слов одобрения. Но этого не могло быть: Джошуа раньше тоже презирал тех, кто не был похож на человека, но сейчас… всё изменилось. А Киллиан только помог ему открыть глаза шире, которые он любил прятать за очками ночного видения.

- Я убил его невесту, - выдохнул мужчина, вытирая вспотевшее лицо тыльной стороной ладони, - убил невесту лорда вампиров, знаешь? Я был так рад, так рад… Думал, что после этой миссии мы уедем сюда, чтобы жить счастливо, как в тех ужасных наивных фильмах… А потом её не стало. Для меня её не стало!..

Он повышал голос, вёлся на провокацию у собственных эмоций; Киллиан выпрямился, снова взглянул на шахматы, беря в руку фигурку короля – олицетворение его самого; перекатывал в ладони, проходился пальцами по резьбе, словно не верил, что в таком положении шахматной скульптуре могли поставить мат. Гамильтон недооценил свои силы: что тогда, что сейчас. И Стренджер просто дал ему возможность высказаться, отпустить грехи прошлого, чтобы после всего этого воссоединиться со своей возлюбленной.

Он не расплатиться до конца жизни за её смерть.

- Он похитил её, - мужчина сжал кулаки, - похитил, удерживал и насиловал, чёртово отрепье! Я искал её по всему городу, нанимал за бешеные деньги людей, чтобы найти её, но Эмили… словно след простыл. А потом я нахожу её через три блядских дня! Обнажённую и испуганную, не помнящей, что с ней произошло! А я узнал! – он резко подорвался с места. – А я, блядь, узнал! За то, что я убил невесту графа, он решил отомстить мне! И знаешь как? Ублюдок трахал мою жену, и она от него залетела! Ненавижу!

В порыве гнева смахнул со стола уже «побитые» шахматные фигуры; Джошуа не пугал старый оперативник: он его понимал и, возможно, поступил бы на его месте точно также, но… всё равно изменил бы кое-где правила игры, подстроив их под себя. Стренджер был уверен, что не бывает безвыходных ситуаций, и даже в случае с Киллианом можно было найти иной способ решить случившееся с его женой. Вампир изнасиловал её, и она понесла от него ребёнка, и из-за этого бывший оперативник Спокхаус сошёл с ума: единственная любовь несла в чреве ненавистное ему существо. И именно тогда Эмили стала заложницей его самого большого страха: мужчина не просто издевался над ней – он вымещал на ней всю злость, словно она виновата в том, что опасное чудовище надругалось над ней; она могла бы пойти на аборт, родить вампира, а затем они бы вместе избавились от младенца, но Гамильтон не мог переступить через свои принципы и решил морально и физически добить супругу, провоцируя её на выкидыш. Но всё перевернулось иначе: уже на последних месяцах беременности Киллиан не выдержал и убил ту, которую якобы любил: привязал её к кровати и распорол живот, надеясь вытащить из неё мёртвое отвратительное существо. Женщина кричала, просила его остановиться, но он продолжал резать, словно лезвием проходился по бумаге, а не по живому человеку: пятна крови так и остались отголоском воспоминаний в его спальне даже по сегодняшний день. Гамильтон описал все подробности в своих дневниках: Эмили с каждым месяцем преображалась всё в большее чудовище, но мужчина всё равно терпел и думал, что сможет жестокими методами вернуть её обратно в мир людей. Не вышло: только тогда, когда она попросила убить её, после того, как он вытащил плод из неё, Киллиан исполнил её предсмертное желание: и свернул шею до оглушающего хруста, навсегда избавив от мучений.