Страница 1 из 9
Вячеслав Лялин
Как Григорий Бельский стал Малютой Скуратовым
Начало
На царской службе
Измучившись душевно, первый русский царь уже не мог спокойно жить на Москве. Ему всюду мерещились заговоры своевольных бояр. Он метался по комнатам больших царских палат пытаясь отыскать укромный угол. Но всё было тщетно. Царские хоромы словно студёный застенок не согревали его изорванную на клочья душу.
– Крамола, крамола, – в отчаянии обрести покой вскрикивал государь, мотаясь по комнатам.
Но это был самообман. Не боярского произвола боялся царь Иван, а своих непомерных грехов, огромной тяжестью навалившихся на него и сковывающих его тщедушное тельце. Однако признаться в этом себе он не мог. Не смел. Ведь он государь всей русской земли. А кроме того, великий князь Владимирский, Тверской, Рязанский, Суздальский, Нижегородский, царь Казанский, Астраханский и прочая, и прочая. От таких величественных титулов у кого хочешь башку снесёт. Вот и наделал страшных дел первый русский царь. Даже сына своего родного, кровиночку, рождённого единственной любимой женой Анастасией, извёл. Ох много грехов на царе. Но он государь, самодержец, хозяин всей русской земли. Ему можно. Ведь не ровня же он всякому безродному сброду. Холопам и собакам, облизывающим его яловые сапожки. Это даже не людишки, а придорожная пыль. Бояре и то не чета царю. Им нельзя. Ни чего нельзя. Я царю всё можно. Только вот душа не на месте. И это не от личных грехов, не перестаёт убеждать себя царь Иван, а от крамолы боярской. Ну ни чего, сдюжим, переломим всем хребты. Выстоим. Не так просто царя обуздать. Он сам кого-хочешь в бараний рог скрутит.
Вот взял и выгнал всех бояр в шею из Кремля. Вроде даже полегчало немного. Окружил себя простыми людишками, то бишь верными собаками. Так спокойней. Эти не предадут. У них, как есть, ни кола, ни двора. Я если, что не так, голова с плеч. Об них и печалиться никто не станет. А уж заступаться и подавно. Одно слово собаки, не люди, пыль придорожная. Хотя и полезны, государеву делу преданны. Поэтому и держит их царь подле себя.
Вот хотя бы Афонька Вяземский, даром, что из князей. Червь навозный, не более. До того его семья захудала, что даже княжеский титул употреблять перестала. Пёс, одно слово, да полезный. Уж больно прилежно царский сапог облизывает. Такому что ни поручи, выполнит. Хоть мать родную, хоть отца, всех загубит, а царский указ исполнит. И беседу с царём поддержать может. Мысли царские, аспид проклятый, угадывает и наперёд всё знает.
– Что нового на Москве? – потянув Афоньку за кудри, спрашивает государь.
– Да тишь, батюшка.
– Не юли сказывай, – настаивает царь.
– Говорят, что на Руси появилась книга литвина одного, сына боярского Ивашки Семёнова сына Пересветова.
– Кто таков?
– Учёный муж.
– Монах?
– Да почём знать.
– И что там?
– Вот государь сказывают, что в Цареграде царствовал Константин Иванович, великий был государь, но окружил себя знатными вельможами. А те вельможи, ленивые коты, лестью снискали себе почёт при тамошнем государе. Ублажая царя Константина сладкими речами, захватили власть и грабили страну Цареградскую. Заботясь лишь о своей мошне, а не об интересах монарха и народа своего. Пока не разорили все области и не ослабили государство. А в это время Махмет-султан, другой государь магометанский, грозно правил государством, а изменников вельмож казнил лютой смертью, с иных кожу живьём сдирал. И победил Махмет-султан царя Константина Ивановича и занял Цареград и правят там его потомки до сей поры. И потому Махмет-султану победа досталась, что грозен он был для врагов своих, потому, как конь под царём без узды, так царство без грозы.
– Умно, – многозначительно покачал головой царь Иван Васильевич.
– Ещё бы государь. Мудрые мысли. Ведь главные царские враги своевольные вельможи, князья да бояре. Нужно их в узде держать для пользы государевой. Опираться же следует на простых воинников, которые без роду племени и своей службой будут обязаны только царю. Значит только тебе государь. Их следует освободить от власти князей и бояр, а обязать только царскую службою. Чтобы они только царской милостью были вознаграждаемы.
– Только как же царь Константин допустил, чтобы его бояре его обольстили?
– Об этом в книге тоже сказано, – продолжил Афанасий Вяземский. – Бояре всегда действуют хитро, через чудеса всякие прелестные, да чары колдовские. Каждый из них якшается с волхвами да ворожеями. А те способны напустить любой недуг на царских людей.
– А где сейчас этот Ивашка сын Пересветов?
– Неизвестно, государь, – пожал плечами Афанасий. – Может, по святым местам ходит. Молится на правое царское дело.
– Попробуй сыскать его.
– А на что он вам, государь. Он свои мысли в книжке сказал. Более тут и добавить не чего.
– Мудрые и правильные мысли, – призадумался царь.
– Я плохого не посоветую.
– При чём тут ты, – выпучил глаза государь. – Ты ж сказал, что это книга Ивашки Пересветова.
– Я и говорю его, книга.
– Темнишь ты, – погрозил кулаком царь.
– Главное, что мысли умные и нужные.
– Это да.
– Вот если бы у нас на Москве сделать как магометанский Махмет-султан. Зажили бы все счастливо, всюду славя царя-батюшку.
– Ещё заживём.
– Дождаться бы этого золотого времечка.
А время для Руси и в прям было совсем не золотое. Неспокойное было время. Московское государство ввязалось в трубную войну с Польшей и Литвой.
Едва управились с урожаем, как посыльный Смоленского воеводы привёз повеление собираться дворянскому ополчению. И как не хотелось Григорию Лукьяновичу Бельскому, мелкому Смоленскому помещику, более известному в округе по имени Малюты Скуратова, идти в поход, но делать было не чего. Воевода шутить не любил. Не поспеешь в срок, так беды не оберёшься. Огребёшь по полной. Уж больно крут был Смоленский воевода.
– Ой, опять покидаешь нас, – запричитала супруга Прасковья Григорьевна.
– Не скули и без тебя тошно, – огрызнулся Малюта.
– Да как же на кого нас бросаешь, куда я одна с четверыми детками без мужской опоры. Пропадём. Ты уж береги там себя. Не лезь на рожон. Помни, у нас трое дочек и малый сынок. Если, что с тобой, не дай Бог, случиться, на что жить станем. Пропадём без тебя. Поместье, что тобой выслужено, отберут, а на вдовью долю нам не прожить.
– Не чего меня раньше времени хоронить, паскуда, – замахнулся на жену Малюта Скуратов. – Раскаркалась тут. Только о мошне и думаешь.
– Да как же не думать, когда трудные времена. Война. Вон двое твоих старших братьев уже сгинули, – не унималась Прасковья.
– Ни чего, авось в поход не пойдём. Постоим на границе да по домам.
– Дай да Бог, – перекрестилась Прасковья Григорьевна. – А то одежонка у тебя совсем ветхая.
– За то сабля отменная, польской ковки, ещё деда моего Афанасия Евстафьевича. Знатный он был воин. И дружбу с большими людьми водил.
– Да только эти большие люди отвернулись от нас. Не похлопотали о передачи нам дедовских Звенигородских поместий, а отправили сюда, на литовскую украину. А здесь живём как на пороховой бочке. Каждый год ждём литовцев или ляхов, боимся полного разорения.
– Цыц.
– А, что не так.
– Ни чего, пробьёмся в люди, – поправив пояс, горделиво заявил Малюта Григорьевич.
– Это как это, – усмехнулась Скуратова. – Может тебя к себе в услужение Смоленский воевода возьмёт.
– Да хоть бы и так, но чувствую, будет нам счастье.
– Ой ли.
– Добьёмся власти, разбогатеем, дочек выдадим за знатных дворян. Максимку, сыночка к царскому двору на службу определим.
– Услышал бы Господь твои слова.
– Эх, костьми лягу, но вырвусь наверх из этой грязи.
– Чтобы из князи в грязи, видела, – заметила Прасковья. – А вот чтобы на оборот, из грязи в князи. Не бывало такого.