Башни человеческих душ

После того, как войска Ринийской империи вошли в Пельт и захватили полный контроль над границей с Реготской республикой, нашу роту отправили на патрулирование ближайших лесов, в поисках скрывавшихся там солдат вражеской армии и им сочувствующих. За этим занятием мы провели почти год: нам удалось поймать около сотни человек, большая часть из которых были местными жителями, которые оказались в «не то время, в не том месте». После нас отправили охранять конвои с провизией, которые следовали на передовую. У некоторых солдат создавалось впечатление, что мы занимаемся всем, чем угодно, только не настоящим делом. Такое же ощущение было и у капитана Бойля. Подобное положение дел приводило его в настоящее бешенство, больше года он ходил злой и раздраженный, все время обвивал пороги военных штабов с просьбами отправить его роту хоть в бой, хоть в тыл противника для осуществления диверсией, или хотя бы позволить патрулировать вблизи районов, где ведутся активные боевые действия. Однако не скрою, подобное положение дел мне только нравилось. Ежедневно мне удавалось ловить сводки с передовой, слушать отчеты об убитых и раненных, о тяжелых буднях в окопах, о постоянной нехватке еды, чистой воды и сна, а также об ужасных болезнях, которые косили солдат не хуже вражеских пуль и снарядов. Конечно других парней, которые были настроены на боевой заряд, все это тоже раздражало и выводило из себя. Они все твердили: «Когда же? Когда же мы увидим реальный бой?». Мне хотелось рассказать им обо всех этих ужасах, что я слышал, но я помалкивал, чтобы не слыть трусом.

И вот, в один из весенних дней, как показалось многим, их мечты исполнились. Дело было в том, что в лесу, неподалеку от основной дороги на Пельт, по которой шли караваны снабжения для нашей армии, были обнаружены партизаны. Несколько атак нанесли значительный вред, многие припасы были похищены или уничтожены. И вот здесь высшее командование посчитало, что настал час и для нашей «элитной роты». Нам было рекомендовано разбить лагерь вблизи поселения Вульфрик, – по факту это была небольшая лесопилка, а вокруг нее выросли дома лесорубов, которые жили здесь со своими семьями. У них даже старосты не было, а основная связь проходила через дорогу к деревне Трип. В общем, дыра это была еще так. Поскольку нам было запрещено использовать дома местных жителей, мы разбили палаточный лагерь примерно в одном километре от Вульфрика. Местным жителем, конечно, такое близкое соседство с военными отнюдь не нравилось, но кто спрашивал их мнение? В само поселение мы не наведывались, только по нескольку раз в день отправляли патруль, чтобы проверить, не прячет ли кто у себя в доме партизан, однако за все время никто так и не был найден. Мародерство и насилие над женщинами у нас каралось смертной казнью, а потому рисковать никто не хотел. Патрули лишь выполняли свою работу, после чего уходили, не обращая внимания на многозначительные взгляды женщин или предложений «отобедать» какой-нибудь старухи.

В целом жизнь протекала размерено и спокойно. Стоит ли говорить, что никаких партизан мы не нашли, хотя прочесали этот чертов лес акр за акром. Несколько раз мы натыкались на следы снятых лагерей, однако все говорило о том, что партизаны ушли отсюда уже много месяцев назад. У капитана Бойля закралось ощущение, что его просто водят за нос и отделываются, точно от назойливой мухи. Он заставлял нас патрулировать лесополосу ежедневно и приказывал найти ему «хоть одного партизана, иначе он с нас шкуры снимет». Но, несмотря на все старания, кроме животных и нас среди этих бескрайних сосен и вязких болот больше ничего не водилось.

Спустя несколько месяцев капитан находился на грани нервного срыва. Пару раз он уходил в лес и расстреливал в пустоту несколько автоматных магазинов, а иногда крушил об деревья толстые палки, да так, что разбивал себе руки до крови. Мы с ребятами думали, что в скором времени он совсем свихнется и в один прекрасный день придется его скрутить и отдать военным психиатрам, но Бойль неожиданно остепенился, успокоился, и даже на какое-то время перестал выгонять нас на марш-броски, а потом неожиданно пропал на неделю, оставив за старшего сержанта Гюнтера Брауна.

– Одну секундочку, – перебил Ансельма профессор, который до этого внимательного слушал рассказ, не сводя глаз со своего пациента, – то есть, вот так, командир вашей роты просто взял и уехал? И никто не знал, куда и зачем?

– Верно. В последнее время, когда с фронта начали доходить новости о поражениях нашей армии, он довольно часто отлучался. Вскоре все начали привыкать к этому и перестали считать чем-то необычным.

– А сержант, как вы сказали, Гюнтер, это случайно не…?

– Именно он, профессор.

– Святые отцы! И вы нам ничего не сказали! Мы потеряли столько сил и времени, чтобы установить ваши личности, провели целое расследование, а оказалось, что все ответы были у нас под носом!

Ансельм уставился в окно, ничего не ответив. Он прекрасно понимал, что своей игрой в молчанку принес больше вреда, чем пользы. Однако он не мог сразу довериться профессору и выложить ему все, как есть. К подобной правде нужно было подновиться, подойти, чтобы здраво и трезво распределить все факты. К сожалению, назначенный час наступил быстрее, чем ему хотелось бы. Кто-то должен понести за случившееся наказание, и если меч упадет на его голову, он будет к этому готов.

Ансельм посмотрел профессору прямо в глаза и впервые почувствовал как привычное чувство страха и скованности отступает. Теперь он готов ко всему, чтобы его не ждало. Терять больше нечего и отступать некуда. Последние мосты сожжены, а он лишь примет и покориться тому, что ждет впереди. Даже если это стройный ряд винтовок смотрящих ему прямо в лицо. Порой жизнь оказывается страшнее смерти, кто бы что ни говорил.

– А тот бедолага, что свел счеты с жизнью, – не унимался профессор, – вы знали и его имя?

– Его звали Стефан, Стефан Йегер, кажется. Младший сержант, они были дружны с Гюнтером, даже очень. Их всегда можно было увидеть вместе. Добродушные парни, все в роте их очень уважали, включая и меня.

– Не удивительно, – бросил доктор Фитцрой, словно был чем-то расстроен, – у этих людей хватило бы духу рассказать правду гораздо быстрее, чем у вас. Проблема лишь в том, что они действительно были больны, а не делали из этого вид.

Колкость осталась Ансельмом незамеченной. Желая разрядить обстановку, Август сказал:

– Может быть, продолжим? Нам нужно узнать всю правду.

Профессор сделал неопределенный жест рукой, мол, пусть говорит.

Попросив еще воды, Ансельм продолжил:

– Так вот. Как я уже сказал, совершенно неожиданно Бойль стал отлучаться по делам. Один раз он даже пропал почти на целый месяц, и мы уже было начали переживать, однако он вернулся, в весьма приподнятом настроении, и сказал, что вскоре «все очень сильно изменится и в лучшую сторону». Но тогда на его слова никто не обратил ни малейшего внимания. К этому моменту сводки с фронта стали еще более тревожными. Наша армия терпела одно поражение за другим. После глухой обороны реготцы, при поддержке своих союзников, развернули масштабное наступление с нескольких направлений. Вдобавок ко всему, флот Бликвудских островов атаковал наши корабли и конвои снабжения, а после принялся блокировать крупные порты. Думаю, что не стоит говорить о том, какие настроения царили среди простых солдат. Моральный дух армии падал дня ото дня, но, казалось, это никак не отражалось на нашем капитане. Он ходил с самодовольным видом, то и дело подбадривал нас и обещал, что в скором времени мы сможем оказать нашей стране неоценимую услугу. Я не особо вникал в его пафосные речи, которые он любил произносить перед строем, и просто выполнял свою работу, молясь всем богам, чтобы нас так и не направили на фронт. Однако передовая была бы лучшим исходом, чем то, что с нами произошло. Так, по крайне мере, мы смогли бы умереть с честью.

Ансельм отпил воды и потер лоб, на секунду уставившись глазами в пол. Августу показалось, что тот пытается придумать, как лучше объяснить то, что он обнаружил на болотах, с выгодой для себя. Но на самом деле их пациент вспоминал те дни, когда они в отсутствие капитана отправлялись в лес за грибами и ягодами, а несколько раз даже подстреливали диких индеек и ели из них горячее жаркое у костра, а после пили терпкий чай с пирогом из малины, слушая солдатские байки и дружно горланя до утра походные песни. Эти воспоминания дали ему силы продолжить рассказ, словно то время чудесным образом окутало его душевные раны, на секунды притупив боль.