Страница 27 из 90
– Весьма странно. Эти звуки возникают у вас постоянно при попытках что-нибудь вспомнить?
– В том то и дело, что нет. Я, например, могу спокойно вспомнить вчерашний день, буквально во всех подробностях. Немного размыто помню пребывание в предыдущей больнице и совсем отрывочно, как нас подобрал отряд на дороге возле леса.
– А что-нибудь до этого? Как вы оказались на этой дороге? Вы знаете тех двоих солдат, которые были вместе с вами?
Пациент №2 немного подумал, после чего произнес:
– Я точно уверен, что знаю их, но вот кто они, как их зовут, служил ли я с ними или нет, – вот этого не могу вспомнить из-за этой проклятой музыки в голове! Точно сам дьявол решил дать там концерт!
– Что вы можете сказать об этом рисунке? – профессор протянул ему листок третьего пациента. Пациент № 2 долго вертел его в руках, смотря под разными углами, после чего вернул доктору.
– Понятия не имею, если честно. Такое впечатление, что это рисовал трехлетний ребенок.
Профессор поджал губы и выдохнул:
– Не совсем. Это набросок пациента из третьей палаты. Мне удалось установить, что это эмблема элитного подразделения Первой гвардии. – Он замолчал, ожидая пока слова, дойдут до пациента. – Вы случайно там не служили?
Второй пациент уставился в пол и напряг память. По его виску скатилась маленькая капелька пота, которую он тут же утер рукавом больничной рубашки.
– Простите, – тихо проговорил он, – все это кажется мне до боли знакомым, ваши слова словно пытаются пробудить какой-то механизм внутри моей головы, но что-то мешает этим шестеренкам вращаться. Первая гвардия, говорите? Может и служил, кто его знает.
– Хорошо, это лучше, чем ничего. По крайне мере ваша краткосрочная память работает хорошо, раз вы помните события прошедших дней, – это добрый знак. Есть ли у вас что-нибудь еще, что вы могли бы сообщить мне?
– Пожалуй, это все, док. Правда меня мучает один и тот же кошмарный сон: я бегу будто бы через лес, там очень темно, ничего не разглядеть, спотыкаюсь об камни и бьюсь о стволы деревьев. Потом останавливаюсь на поляне, передо мной возникают смутные очертание людей, маленькие и высокие фигурки светятся неестественным белым светом, после чего под ногами возникает что-то мокрое и меня затягивает трясина, и вот когда вязкая жижа доходит уже почти до головы, я просыпаюсь.
Профессор задумчиво слушал его рассказ, неустанно делая записи в журнале. Оторвав взгляд от исписанных листов, он посмотрел на пациента.
– Хорошо. Думаю, что на сегодня достаточно, не буду вас больше утомлять. – Он поднялся, разгладив складки на брюках и пиджаке. – Я вам оставлю здесь несколько листов и карандаш, – вдруг вы вспомните что-нибудь еще. Вечером я сделаю еще один обход, и если у вас появится еще какая-то информация, то очень прошу вас записать её или устно пересказать мне. Каждая крупица воспоминаний – это шаг к разгадке вашей болезни. И чем быстрее мы вместе сможем преодолеть её, тем лучше.
– Конечно, я все понимаю, док. Постараюсь сделать все, что смогу, в переделах своих сил.
– Спасибо. А теперь, давайте я измерю вам давление и послушаю сердце, чтобы убедиться, что в физическом плане вы в полном порядке.
– Куда же без этого, док.
– Вот это да! – Промолвил Август, когда они оказались в прохладном коридоре. Тишину вокруг нарушали только звуки их дыхания и тихие переговоры санитаров у выхода.
– Да, на такой прогресс я просто не рассчитывал, тем более в такие краткие сроки!
– Как вы думаете, с чем это связано?
– Бог его знает. Некоторые пациенты начинают говорить о проблеме почти сразу, другие ждут неделю или месяц, в самых тяжелых случаях они могут открыть рот через год или вообще никогда. Кто-то сказал, что человеческий мозг – потемки. Никогда не знаешь, какой демон захочет попроситься наружу, а какой останется сидеть глубоко, где-то на задворках сознания.
Август помолчал, протерев со лба пот, после чего сказал:
– Не будем заходить к третьему пациенты? Мы ведь так внезапно ворвались к нему, что даже не успели его обследовать.
– Думаю, что с ним все будет в порядке, мы и так его весьма взволновали, не будем лишний раз ему докучать. А осмотр можно провести и вечером. Кстати, надо сказать Готтфриду и Вильгельму, чтобы они выводили обедать нашего второго пациента в общую столовую, а не носили ему еду. Он вполне адекватен и сможет принимать пищу в общем зале, никому не навредив. Так он быстрее обретет состояние реальности и сможет восстановить свою память. Кто знает, какие предметы, звуки или запахи заставят его мозг шевелиться? Если с остальными дело пойдет лучше, они смогут обедать все вместе, а после будем давать им выполнять какую-нибудь работу в саду или выводить на прогулки по вечерам. Чем скорее мы распутаем этот узел, тем быстрее там наверху увидят, что мы не просто дармоеды, а тоже кое-чего стоим. – Профессор прочистил горло и протер рукавом лоб. – И может быть тогда, к нам снова потекут реки пациентов и врачей, готовые разбираться в хитросплетения человеческих душ!
– Дай то Бог, профессор. – Спокойно изрек Август.
Дав новые указания Готфриду и Вильгельму, профессор и Август поспешили к себе в кабинет. Два санитара были отставными военными, которые не смогли найти себе работу в мирной жизни, и после того, как они познакомились в одном охранном агентстве, стали работать вместе, словно были знакомы всегда. Было в них конечно и что-то общее: квадратная короткая стрижка, кривой нос, как следствие полученной в драках травмы, глубокие борозды морщин по щекам и мелкие пучки у глаз. У Готфрида были светлые волосы, тронутые сединой, у Вильгельма, напротив, в темной копне почти не было видно серых волосков. Ростом оба были под метр девяносто, из-под белых рубашек с короткими рукавами, выглядывали упругие мышцы. У Готфрида был высокий и грубый бас, который разносился на несколько метров вокруг, у Вильгельма же был тихий и спокойный голос и поставленная речь, несмотря на проскакивающие нотки армейского просторечия. Оба были женаты, у Готфрида было две девочки, у Вильгельма три мальчика. На работу в клинику попали совершено случайно, после того, как обанкротилось охранное агентство. И хоть они совсем ничего не смыслили в медицинской науке, но могли в два счета скрутить любого сумасшедшего, независимо от его комплекции, за что высоко ценились. После того, как клиника начала приходить в упадок, согласились остаться работать на прежнее жалованье, работая круглосуточно в течение двух недель, пока их не сменяли менее увесистые санитары Йоханн и Фридрих из больницы Брюкеля.
3
Закрывшись в кабинете, профессор и Август принялись живо обсуждать произошедшие изменения.
– Спокойно, дорогой друг, – сказал профессор, распахивая створку окна; сразу же с улицы в комнату ворвался поток свежего воздуха, обдав его с ног до головы, – сейчас необходимо все тщательно задокументировать, чтобы не упустить не одну из важных деталей.
Он уселся на стул и достал личные дела пациентов, куда переписал по памяти слова каждого и их жалобы, после чего принялся заносить научно сформулированные наблюдения в отдельные медицинские листки, которые шли к каждому личному делу. Покончив с этой работой, он обнаружил, что его желудок уже подает сигналы голодного урчания. А ведь он не ел ничего с самого утра, не считая одной чашки кофе! Профессор бросил взгляд на часы и обнаружил, что время завтрака уже прозевал. До обеда оставалось еще три часа, и наверняка у Долорес можно обнаружить что-нибудь съестное, но спускаться ради пары бутербродов и чашки кофе на первый этаж как-то не хотелось, а старый стул с сиденьем, набитым ватином, сегодня как назло был мягче и уютней, чем в любой другой день. Сложив бумаги, профессор достал чайник и поставил его на плиту, после чего начал накладывать себе в чашку кофе и сахар, дабы утолить этим чувство голода. Август тоже решил не отказываться от бодрящего напитка.
Расположившись поудобней с чашками кофе наперевес, они наконец-то смогли поговорить в спокойной обстановке.