Страница 14 из 90
На наши позиции мы смогли проникнуть только ночью, когда стихло взаимное противоборство. Меня буквально бросили в какой-то блиндаж, где пахло кровью и гнилой плотью. Оказалось, что это было что-то вроде лазарета для раненных солдат. Помещение было маленьким, не больше полутора метров в высоту и двух в ширину. По центру стоял сбитый деревянный стол, где призрак человека в белом халате и с пилкой в руке, ампутировал солдату зараженную гангреной ногу. Над столом висела керосиновая лампа, кое-где по углам стояли свечки в жестяных банках. В этом нависшем полумраке, буквально везде, насколько хватало взгляда, лежали люди, изнемогая от боли и приторного запаха крови.
Я застыл как в копаный на своем месте, покуда призрак в белом халате ловким движением руки не отбросил безжизненную ногу в кучу других ампутированных частей тела. Человек подошел ко мне и опустил марлевую повязку: на меня взирало безжизненное лицо с черными синяками под глазами, дошедшее до крайней степени изнеможения. Я четко мог различить каждую морщинку на этой уже немолодой коже, небритую щетину, грязные черные волосы, тронутые сединой, и крючковатый нос.
– Вы, наверное, новый полевой хирург? – промолвил человек, протягивая мне слабую руку, которую я быстро пожал. – Я доктор Маутнер. Добро пожаловать, хотя не знаю, уместны ли здесь эти слова.
Так состоялось мое знакомство с доктором Гербертом Маутнером, который находился на фронте почти целый год. Он быстро ввел меня в курс дела и рассказал, как здесь все устроено. Из его речи я уловил основную мысль – здесь на всем нужно экономить. Воду приносят редко и в небольших количествах, повязки и бинты стирают по нескольку раз, дозы лекарств сводят до минимума, так как в любой момент могут оборваться поставки. Рацион также был скуден, а про такие слова, как «сон» и «отдых» можно было забыть и больше не вспоминать. Доктор Маутнер также поведал мне, что для того, чтобы всему быстро научиться, мне понадобиться неделя, так как вскоре он уже должен был отправиться в тыл на заслуженный отдых.
Перспектива превратиться в нечто похожее на доктора Маутнера меня не радовала, но все же лучше было сидеть под землей и ампутировать конечности, чем стать тем, кому делают эти ампутации. Первые дни я перенес достаточно стойко, хотя по вечерам приходилось выбегать в траншею и извергать те скудные порции еды, которые нам выдавали. Доктор сам признался мне, что его поначалу тошнило почти каждый день утром и вечером, так что я еще хорошо перенес первое знакомство с войной. После того, как мне только удалось войти в ритм и привыкнуть к бесконечной канонаде над головой, Маутнер покинул меня, оставив возиться со всеми раненными в одиночку. И вот тогда я действительно почувствовал, что такое настоящий ад.
Я носился как проклятый от лежака к лежаку, мерил температуру, делал перевязки, давал лекарства, менял судна для естественных нужд. Единственным моим помощником был парень лет двадцати, которого звали Ульрих. Он носил мне чистую воду, свежие повязки и еду. В этом подземелье день слился с ночью, а запах смерти накрепко впитался в мою кожу и одежду. Многие не справлялись с осложнениями после операций, и порой мне приходилось выслушивать исповеди умирающих бойцов, которые в своем бреду принимали меня за священника.
Ко мне часто заглядывали и другие солдаты, чтобы попросить лекарство от дизентерии, цинги или лихорадки. Они же рассказывали мне новости о том, что творилось на поверхности: наши войска то развивали наступление, то отбивались от атак врага, но дальше этого дело не шло. Похоже, что у обеих сторон на этом участке не было достаточно сил, чтобы захватить вражеские позиции. Да и к тому же война, которую они вели, была новой для армий всего мира – развитие вооружения отбросило назад те времена, когда солдаты воевали строем на чистом поле, где все решала смелость в штыковой атаке или удачный заход кавалерии с флангов. Теперь же все предпочитали убивать друг друга из дальнобойной артиллерии, либо из винтовок, которые производили больше одного выстрела в минуту. Потому они и застряли, не зная как действовать в новых условиях боя, на которые подвиг их военный прогресс. А умирать просто так никому не хотелось, поэтому все старались ограничивать артиллерийскими дуэлями, которые только добавляли мне работы.
В короткие минуты отдыха, которые наступали глубокой ночью, я выходил на улицу, закуривал сигарету и смотрел на звездное небо, вдыхая воздух, который еще не успел испортить пороховой дым. Тогда я отдыхал не только телом, но и душой, пару раз придаваясь истерики и задыхаясь от потока чувств и слез, которые переполняли меня через край. Как врач, я понимал, что мне была необходима эмоциональная разрядка, иначе я бы просто сошел с ума.
Это можно было назвать чудом, но я действительно сумел адаптироваться к этому бешеному ритму жизни и смерти, водовороту какой-то ужасной стихии, которая истребляя на своем пути человеческие жизни. Больше меня не одолевала такая бешеная усталость, как было раньше. Я научился спать по четыре часа и при этом полностью восстанавливать затраченные силы. Как и предупреждал меня доктор Маутнер, в один прекрасный день прекратились поставки из-за нескольких взрывов на железной дороге, которые устроили вражеские диверсанты. Все самое необходимое спешно грузили в фургоны и повозки, но дело уже шло к осени, дороги были размыты от дождей и долгожданные караваны поставок все чаще задерживались в пути.
Но, как оказалось впоследствии, они нам уже и не понадобились, так как в один из последних теплых октябрьских дней, армия Пайпа решила нанести решающий удар, которому суждено было сокрушить нашу оборону…
6
Профессор остановился, на его лице появилась необычная гримаса боли.
– Не слишком приятные воспоминания? – спокойно спросил Людвиг.
– Каждый раз, когда дохожу до этого момента в своей истории, то становится не по себе. Должен отметить, что после этих событий меня начал преследовать этот кошмар.
– Понимаю, что вам будет не просто, но постарайтесь вспомнить все досконально. Чем больше мы говорим о проблеме, тем менее значительной она нам кажется.
– Метод, проверенный временем.
Профессор глубоко вздохнул, отправил в рот пару конфет, чтобы подсластить горечь воспоминаний, после чего продолжил повествование.
7
В общем, как я уже отмечал, мне доводилось работать день и ночь напролет, и дни слились для меня в один сплошной отрезок времени, где не было ничего кроме пота и крови. Как-то раз, в один погожих деньков в конце октября, когда небо больше напоминало чистый океан, в котором хочется раствориться, я, как обычно, занимался осмотром своих пациентов, проводя стандартный утренний обход. Ближе к полудню начались артобстрелы, правда их интенсивность, как мне показалось, значительно увеличилась. Сквозь толстый слой земли, я слышал крики и возгласы, разрывы снарядов и пулеметные очереди. Спустя десять минут ко мне хлынул поток раненных, и я оперативно взялся за работу. Активно работая скальпелем, перевязывая и обрабатывая раны, я и не заметил, как в один момент все стихло, лишь где-то наверху раздавался мерный топот сапог и эхо голосов. Мельком взглянув на свои ручные часы, я обнаружил, что уже почти пять часов вечера, и, решив, что очередное сражение, как всегда, закончилось безрезультатно, вышел из блиндажа вылить из тазика «красную» воду.
Покончив с этим делом, я заметил, что в окопах никого нет, лишь кое-где в проходах лежали трупы солдат, которые почему-то никто не убрал. Немного удивившись такой странной тишине, я начал пробираться через проходы к складу, где содержались бочки с питьевой водой. Не пройдя и десяти метров, на меня выскочила странная, озлобленная фигура солдата, который резко толкнул меня прикладом винтовки. Начальная растерянность сменилась глубоким шоком, когда я обнаружил, что это вовсе не солдат регулярной армии Ринийской империи; передо мной, ощетинившись, стоял боец из армии Пайпа. Я хорошо запомнил его жесткое круглое лицо, густые усы, пышущие ненавистью глаза и маленькие комочки грязи на щеках. Он быстро передернул затвор винтовки, и я уже был готов попрощаться с жизнью, если бы еще несколько солдат не подошли вовремя и не остановили его. Один из них что-то буркнул на своем языке и круглолицый убрал винтовку за плечо. После чего он поднял меня на ноги и с жутким акцентом произнес: