Музыка в темноте

– Выпьем еще вина? – Он медленно встал, оставляя ее наедине со своим предвкушением физического наслаждения. Он пытался изо всех сил держать себя в руках, чтобы не повалить ее на диван без всяких прелюдий. Но таких девушек надо долго заговаривать, подбираться к ним осторожно, иначе их можно спугнуть, как диких лис, а потом не поймаешь. Эбигейл нужно было приманить и расположить к себе, а потом брать, не мешкая. Она всегда была полна сомнений и колебаний, так что ее спутнику нужно было подловить момент короткой передышки между духовными терзаниями о том, что правильно, а что нет, увлечь ее в мир, где плоть властвует над разумом, погрузить в ощущения, быть настойчивым и дерзким.

Эбби всегда пугалась нового узнавания: знакомство с телом другого человека – это сильное переживание. Она понимала, что пропала, что все сегодня случится и уходить сейчас бесполезно, глупо и некуда. Ей хотелось остаться и пройти этот путь до конца. Откуда-то из чулана мыслей вылезло воспоминание о ее непутевом начальнике из караоке-клуба. Она вспомнила ощущение гадливости, когда он стал пытаться ее поцеловать, прижав к стене. Она отчаянно вертела головой и просила ее отпустить. Ей было противно. Его сальные толстые пальцы лезли ей под юбку, она сильнее сжимала ноги и плакала. От него пахло кари и табаком. Эти запахи были для нее с тех пор ненавистны. Когда Эбигейл вырвалась, выбежала из его кабинета, воспользовавшись тем, что кто-то вошел, она неслась по улице и рыдала. Рыдала так горько и самозабвенно, что ее не заботило, когда люди оборачивались ей вслед или предлагали помощь. Она чувствовала себя грязной. Потом она долго стояла под душем, с усердием натирая кожу мылом до красноты, пытаясь смыть любой запах, любые следы этого противного, толстого чудовища.

Глядя на стройную фигуру Питера в дверном проеме кухни, она подумала о том, что он красивый и вежливый, как он не похож на пьяных уродов из клуба, которые постоянно распускали руки, позволяли себе скабрезные шутки и шлепали ее по заднице, проходя мимо. У нее кружилась голова, она чувствовала, что проваливается в меланхоличное алкогольное настроение, когда все чувства обострены, хочется быть откровенной, открытой и идти навстречу своим желаниям, махнув рукой на здравый смысл и инстинкт самосохранения.

– Отличное вино. Надеюсь, завтра у нас не заболит голова. Может быть, ты голодна? – Пит налил полные бокалы.

– Нет, спасибо, – Эбби не могла есть, когда она волновалась. Да и на свиданиях она не позволяла себе что-то больше маленьких закусок. Ей казалось, что она очень некрасиво ест, поэтому у нее всегда было твердое намерение «держать лицо», томно потягивая спиртное.

– Господи, я так давно не пил!

– Да, я тоже, – трясина в глазах Эбигейл стала превращаться в штормовой океан.

Глава

VI

– Где у тебя уборная? – спросила Эбби, чинно взяв в руки сумочку, чтобы «припудрить носик».

– На втором этаже. Первая дверь направо.

Эбигейл медленно поднималась по скрипучим ступенькам, издавая невесомыми шагами ужасный, как ей казалось, треск, который не вписывался в атмосферу романтического вечера. Она все думала о том, что же будет дальше, каким окажется Питер: нежным, флегматичным или страстным любовником. Ретироваться было поздно.

Свет в ванной был холодный, неприятный. Ее лицо выглядело синюшным, с малиновыми пятнами смущения на щеках, будто она только зашла в дом с мороза. «Почему я такая некрасивая?», разочарованно подумала Эбби, разглядывая свое перепуганное лицо. Что страшного в сексуальных потребностях? Эбигейл уверяла себя, что желание отдаваться мужчине также естественно, как голод или усталость. Но мать учила ее по-другому: в сексе нет и не может быть ничего интересного. Женщины, имеющие любовников и наслаждающиеся близостью с ними, были для ее матери падшими. Эбигейл несла внутри себя бремя противоречия: жажда познавать свое тело постоянно боролась с установкой не вожделеть мужчин, если они не состояли с ней в официальных отношениях. Сегодня ей хотелось бы отдаться ощущениям, заглянуть в глубокий колодец своих желаний и хотя бы на день избавиться от строгого взгляда матери, который неусыпно следовал за ней повсюду, и особенно зорок он был в консерватории, где ей улыбались молодые скрипачи и виолончелисты. И вот сегодня он как будто жег ей затылок. Она поворачивалась и видела только стены и бесконечные полки с книгами. Эбби боялась, что мать все знает, что она подглядывает за ней по ночам, как сверхъестественная сила. Если Эбигейл нужно было удовлетворить себя или же она проводила вечер с парнем в своей спальне, когда родители были в отъезде, она опасливо завешивала тканью общие фотографии с матерью в своей комнате и убирала в шкаф религиозные символы, словно сам Христос осуждал ее, как блудницу.

Порывшись в сумке, она вынула пудру, подводку и тушь для бровей.

– Как покойница, – строго заключила Эбби, мотая головой перед зеркалом. Она подвела ярче глаза, накрасила темнее светлые тонкие брови и припудрила лоснящийся лоб. И все равно она казалась себе совсем не выразительной. Ей очень хотелось быть в этот вечер привлекательной, легкомысленной, улыбчивой, словом, такой, каких любят все мужчины. Эбигейл стремилась понравиться Питеру. Она недовольно надулась, экзаменуя стрелки:

– Вроде ровные, – пробормотала она и, глубоко вздохнув, поправила волосы перед выходом. Неторопливо спускаясь вниз, Эбби продолжала ругать себя: «Почему я не надела новое синее платье? В этом сером мешке я выгляжу прямо как моль! В самые ответственные моменты жизни я предстаю перед людьми в неприглядном виде. Ни к чему не бываю готова. Угораздило же меня выбрать наряд «а-ля ученица воскресной школы!».

Питер тем временем сидел на диване, закинув ногу на ногу. Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить, когда у него было последнее свидание. Кажется, недели три назад. Ее звали то ли Лора, то ли Линда, он уже и не помнил. Рыжая крикливая особа, нарочито вызывающая, но на деле – как полено. Пит стер ее номер на следующее утро, забыв ее запах, голос, надменные карие глаза. «Таких баб – миллион, – говорил он своим друзьям. – Она требует к себе королевского обращения, облачившись в платье за десять фунтов и в свободное время бегая по магазинам в поисках косметики, способной скрасить ее унылый фасад».

Эбби тихо подошла к дивану и замерла, глядя на довольное лицо Пита, который растворился в музыке, забыв рыжеволосых любовниц и тетради в клетку. Его голова приятно кружилась от вина, он постукивал рукой по спинке дивана в такт мелодии, улыбался отсутствию мыслей. Музыка заполняла его зияющие пустоты спокойной мелодией. Он был из тех людей, которые не только любят слушать классическую музыку, но и понимают ее. Если для большинства это всего лишь фон для действий и размышлений, то для Питера часто остаться наедине с ноктюрном или симфонией означало погрузиться в них и сделать прослушивание основным занятием. Но только не сегодня. Контуры обнаженного женского тела, которое он пока не видел, но уже представлял, сами собой возникали в голове и медленно двигались под Шумана.

«Какой он утонченный. Будто музейный экспонат» – подумала Эбигейл, вспоминая все произведения искусства, где она могла бы видеть красивое классическое лицо, как у Питера. Он состоял из четких, плавных линий. Если бы Эбби умела рисовать, она непременно взяла бы бумагу и набросала карандашом поэтический, расслабленный портрет. Такие лица понятны художникам, их легко изображать, на них приятно смотреть. Их геометрия строго выверена, их несложно построить, зная идеальные пропорции.

Пит медленно открыл глаза и повернулся к Эбигейл:

– Ты что-то долго. Я уже успел соскучиться, – он лукаво прищурился.

– Прости, не могла не подвергнуть свой облик анализу. У тебя, знаешь ли, довольно жуткий свет в ванной, как в морге, – пожала плечами Эбби и резво плюхнулась на диван.

– Ты отлично выглядишь, – мягко сказал Пит. Он не заметил в ее внешности никаких изменений. С нескрываемой лаской он внезапно потянулся рукой к ее губам. Они были мягкие, беззащитные. В их складках темнели фиолетовые полоски от вина. Он погладил их кончиками пальцев и опустил руку. Эбигейл снова раскраснелась.