Золотой билет

– Хоть бы предупредил, что стояк перекрыл, – в сердцах сплюнули мужики. – А то из-за этого охламона весь дом без воды сидит. А виноваты кто? Мы, кто ж еще!

3 Предложение мастера

– Ну как? – поинтересовался у Иваныча Ромашкин, когда бригада ввалилась с мороза в диспетчерскую.

– Порядок. Вызовы есть?

– Не, футбол все смотрят. Только эта психованная с Молодежной никак не уймется.

– Ну так мы съездим?

– Ладно, валяйте.

– Ты с нами? – обернулся в дверях Иваныч ко мне.

– Нет, он со мной, – опередил меня Ромашкин. – Я тут еще пару случаев вспомнил. Ты ведь никуда не торопишься?

– Никуда, – кивнул я. Было видно, что мастеру до смерти хочется с кем-то поговорить.

– Ну и отлично! Тогда слушай. Только ты про это не пиши, я тебе как другу, не для печати. В общем, одному мужику в Новый год жена на бутылку не дала, так он психанул, пошел и снес молотком в сортире вентиль с горячей водой. И сам, дурак, ошпарился и шесть этажей затопил. Отомстил, называется. Полгода потом соседям ущерб возмещал.

– А жена тоже дура, – внезапно разозлился он. – Бутылка сколько стоит, а ремонт сколько? Вот люди! Ни ума, ни фантазии. Еще есть умники, сантехнику под давлением меняют. У одного такого, помню, вентиль сорвало. Звонит: с чего бы вдруг? А воду-то кто за тебя перекрывать должен, – спрашиваю. – Я что ли? Там давление шесть атмосфер. А он мне, знаешь, что. Я, говорит, думал, раз дом маленький, значит, и давление так себе. Во дает!

– А бывают и совсем дурацкие звонки типа: «У меня пока батареи не грели, телевизор показывал, а сейчас греют – не показывает», – хихикнул Ромашкин. – Слушай, а тебе часто психи в твоей профессии попадаются?

– Да постоянно! – выпалил я.

Сумасшедшие наведывались в нашу редакцию с завидной регулярностью. Чаще всего осенью и весной. Одни жаловались, что враги изводят их ультразвуком и облучают рентгеновскими лучами, другие обвиняли соседей – те якобы, травят их ядовитыми газами, который закачивают в электрические розетки.

Мадам Галин, пожилая экстравагантная дама в шляпе с перьями, бывшая учительница французского языка, заваливала отдел писем виршами собственного сочинения. Стихи посвящались двум известным в городе психиатрам, лечащим врачам мадам Галин.

Она любила их безответной платонической любовью. По очереди. Сначала одного, потом другого. В моменты, когда возлюбленные в ее галоперидольной реальности менялись местами, она, чрезвычайно возбужденная прибегала в редакцию и требовала тетрадку со стихами назад. Тут же на коленке перечеркивала ненавистное имя, вписывала другое и со словами «вот теперь можно печатать», счастливая, уходила домой. Стихи, конечно же, никто не публиковал, но мадам Галин втайне была этому даже рада. Она боялась ненароком обидеть обделенного любовью соперника – не ровен час чувства к нему вспыхнут опять, ну и как тогда бедной женщине быть? Снова слетать с катушек?

Пчеловод «с приветом» Евграф Мордин специализировался на ауре, НЛО и лечении всех болезней прополисом и пчелиной пергой. Он появлялся в редакции с рамочкой в виде буквы Г и методично обходил кабинеты, выискивая в них гепатогенные зоны. Попутно запугивал барышень из канцелярии, что те никогда не «рОдят», поскольку ксерокс и принтер – зло. Барышни не обращали на тронутого пчеловода внимания. Зато опасались другого психа по кличке «Маньяк». «Маньяк» обзванивал телефоны редакции строго по четвергам. Хорошо поставленным голосом он сообщал, что облачился в дамское белье с кружевами. Барышни взвизгивали и отбрасывали от себя трубку с таким неподдельным ужасом, будто только что сжимали в руках очковую змею. Псих перезванивал. Пока однажды не нарвался на завотделом писем Варвару Ивановну Суровцеву, за плечами которой простирались сорок лет непрерывного журналистского стажа.

– На мне трусы и лифчик, – как обычно начал он

– Записала. Дальше? – не переставая строчить в номер, осведомилась заведующая.

– К-кружевные трусы и лифчик…– запнувшись, уточнил псих

– На мне тоже. Дальше что?

Маньяк бросил трубку. Больше в редакцию он не звонил.

Я мог бы долго рассказывать Ромашкину о редакционных сумасшедших.

Временами мне казалось, что я окружен одними безумцами, и с каждым днем их ряды множатся, сжимая газету, а заодно и меня в кольцо. От их жалоб путались мысли, голова пухла, хотелось выставить надоедливых посетителей вон, но я боялся, что меня сочтут невежливым, и выслушивал стариковские бредни, проклиная себя в душе за мягкотелость.

– А тебе твоя работа нравится? – неожиданно спросил меня Ромашкин.

– В смысле?

– В прямом, – он встал из-за стола и, подойдя к темному окну, всмотрелся в свое отражение. – Тебе никогда не хотелось начать все заново, уйти из газеты, например?

– Хотелось, конечно, – сказал я неуверенно. – Я бы давно ушел, но куда? Сам понимаешь, городок у нас маленький.

– А как насчет других вариантов?

– Ты имеешь в виду смену профессии?

– Ну, и это тоже.

– А у тебя что, есть какое-то предложение?

– Возможно, – уклончиво ответил дежурный. – Ты вот что, уже поздно. Иди домой. Завтра утром поговорим.

Я шел по ночному городу и думал о нашем с Ромашкиным разговоре.

Интересно, что он все-таки имел в виду? Хочет пристроить меня в коммунальную пресс-службу или у него на примете есть какая-то другая работенка? Я вдруг поймал себя на мысли, что перспектива все бросить и уйти из редакции меня пугает. За эти годы я уже успел привыкнуть к вечным авралам, к склокам с неуживчивыми коллегами, темам, набившим оскомину и повторявшимся из года в год. Как я без всего этого, будет ли на новом месте лучше? А ведь Ромашкин чего доброго возьмет завтра и позвонит. И что я ему отвечу – извини, я передумал? А если это и вправду мой шанс, а я как страус норовлю упрятать голову в песок. Хотя с другой стороны я не обязан вот так по щелчку все менять. Это же не вопрос жизни и смерти. Или вопрос? Ох, как все сложно, оказывается!

От страха перед замаячившими переменами меня бросило в жар, желудок сжался в тугой комок и подступил к горлу. Бешено заколотилось сердце. Ноги вмиг сделались ватными и непослушными. Я остановился, чтобы перевести дух, и тут что-то острое больно впилось мне в шею. «Допрыгался! – подумал я с тоской. – Инсульт!», и мешком повалился в снег. Как в старом ламповом телевизоре перед глазами вспыхнуло и погасло бледное пятно, а потом я увидел картинку. В ней спятивший пчеловод Мордин, вообразив себя солдатом армии Христа, брал в руки пневматическую винтовку и целился в тачки, припаркованные под его окном. Автомобили виделись ему космическими пришельцами, явившимися, чтобы захватить мир, а он, старый вояка Мордин, должен был их уничтожить.

Пули глухими щелчками дырявили кузовное железо. Чпок-чпок!

Вдруг одна пуля превратилась в осу и с угрожающим воем устремилась в мою сторону.

Я инстинктивно взмахнул рукой, чтобы ее отогнать, но было уже поздно. Оса ужалила.

Ни в жизнь бы не поверил, что костлявая старуха с косой придет за мной вот так, без всякого предупреждения, когда я буду возвращаться ночью домой, сверну за угол, и – бац, все уже кончено, извольте с вещами на выход.

А все потому, что какому-то прибабахнутому пасечнику вздумалось пострелять по «Чужим», а я просто подвернулся ему под руку. Скажете – не повезло, оказался не в том месте и не в то время. Может, и так. Но лично я не верю в случайности.

Помню, как возле моего распластанного тела суетились люди в белых халатах, натужно завывала полицейская сирена, кто-то пытался делать искусственное дыхание рот в рот.

А я стоял рядом и с тупым безразличием наблюдал за всей этой кутерьмой. Никак не мог взять в толк, что это я сам лежу на снегу, и то ярко-красное, чем забрызгано все вокруг – не краска, не кетчуп и не томатный сок, а кровь. Настоящая кровь. Моя собственная.