Страница 6 из 11
– А правительство?
– Как вам сказать… Оно не придает нам особого значения. Им бы своих умять, бывшую ГДР. А с нами они не считаются… С нашими культурными особенностями, с нашим наследием в головах. По паспорту мы немцы, значит, и по духу должны быть немцами. Короче, бултыхаемся своими силами, и многие так и остались советскими. Сначала даже не знала, как на трамвае проехать…
– Вот даже как…
– А как бы вы думали! Гельмут Коль предложил – мы и кинулись… на историческую родину. С деньгами там, правда, лучше, чем здесь. Кто нас там знал, кто мы такие, немцы из России! Меня лично связывает лишь графа в паспорте – национальность. Остальное как было русским, так и осталось. Так что пришлось мне там хреново. Это ж другая вселенная. Ты приезжаешь в чужую страну без знания языка, с парой чемоданов – и не знаешь, как на трамвае проехать. Бред, конечно, но так было. Именно так.
Глава 5
АХ, МУХА, – БУДЬ ТЫ НЕЛАДНА!
Под утро Ножовкина разбудил чей-то стук. Кто-то долго и нудно долбил на кухне в окно. Однако Ножовкин оставался в постели, не желая ступать по холодному полу. Надоест – уйдут. В такую рань только и спать.
– Ну что тебе надо?! – послышался материн голос. – Михалыч, ты что ли?
За окном кто-то невнятно бубнил.
Мать загремела кованым крючком (открыла дверь) и пошла в сени. Затем вернулась, и Ножовкин понял, что стучал Санька Карасев.
– Анна Егоровна, – бубнил Карась. – Сетки проверить надо, а силы нету. Рыба передохнет. Налей, а?
– Ить нету…
– Рыбки закопчу…
– К вам стучалась вчера, а вас не было никого. Может, вы спали с Марией. Сам же говорил, чтоб сразу сказала, как мой приедет…
– Загудели… – Наступила тишина, затем – чавканье. – Ну, я пошел, тетя Аня. Спасибо. Ты меня знаешь….
Вновь тихо хлопнула дверь, и наступила тишина.
– Какая ему рыба! – подал голос Ножовкин. – Навернётся из обласка!
– Ничего не поделаешь – просит, – отозвалась мать и раскашлялась. – Не могу отказать – ведь он же теперь мой сосед… Надо крепиться. В баню зовут всё время. Они хорошие с Маней. А запьют – близко не подходи. Вот опять облик потеряли…
– Приносит хоть рыбу-то?
– С прошлого раза в сенях лежит – почистить надо.
– Протухла, поди.
– Там же холодно. Сегодня почищу и пожарю… Или уху сварю. Чё лучше?
Ножовкин ответил уклончиво:
– Как хочешь…
– Ну, тогда я пожарю сковородочку. И уху сварю, – планировала мать.
– Вставать надо, – решил Ножовкин .
– Еще рано. Часы вперед чешут на целый час. Спи. Я тоже еще посплю…
Ножовкин удивился. Действительно, с чего это вдруг? Повернулся на другой бок и сразу заснул.
Через какое-то время с горы, тарахтя, пролетел мимо окон «Запорожец», и Ножовкин очухался ото сна. Беленая стена магазина ярко светилась – день был в разгаре. В голове метались тяжелые мысли: «Приехал помочь и валяюсь…»
Ножовкин встал, оделся и вышел в огород. Собака привычно бросилась в ноги и завиляла хвостом. Хорошая собачка. Она ни разу его не видела до этого, однако даже не тявкнула в первый день, признав за родню. Чудеса! Никого не пропустит мимо, чтоб не облаять, а ему улыбается. Эх, душа ты собачья…
Стукнула калитка, с улицы вошла мать.
– За хлебом ходила, а то у нас кончился.
– Пора за дела. – Ножовкин огляделся по сторонам. – Время не ждет…
– Успеешь еще. Наработаешься…
Мать вкладывала в эти слова особый смысл: начнет сынок торопиться – готовь чемодан.
– Успеешь, – повторяла она. – Приехал – и сразу за дела…
– Думал, здесь всего лишь стена, а тут и тополь, и стайка и провод… Изоляция истрепалась. Замкнет – и пожар!
– А мне сказали, что так надо. Электрик говорил.
Ножовкин усмехнулся:
– У тебя квартира другим концом запитана, а от этого провода – одна лишь лампочка во дворе…
Он показал на фонарь, висевший над дверью, и шагнул к дому, полагая, что тема исчерпана.
Матушка сплющила губы.
– Не знаю, про чё ты говоришь. Этот столб никакой роли не играет…
От подобного разворота Ножовкин подпрыгнул. Как не играет! И стал развивать историю: дует ветер, провода бултыхаются, трутся друг о друга. Короткое замыкание – и кирдык. Или провода оборвутся. И будут лежать с напряжением… И тут на них наступают голой пяткой. Или промокшим ботинком…
Мать при этом стояла на своем:
– Они говорили, что им так и надо висеть.
– Придумали…
На соседнем крыльце показался Прибавкин, спустился к тропинки, подошел к Ножовкину и поздоровался за руку.
– Хоть ты ей скажи! – выходил из себя Ножовкин. – Нормально это или нет, когда провода перехлёстнутые?!
Прибавкин поднял голову, переспросил:
– Провода?
– Они же могут замкнуть!
– Запросто… Они вообще на одних махрах держатся.
– А лампочка? – опомнилась мать.
– Изнутри подключим, – говорил сын.
– На столб лезть надо, а я не медведь с когтями, – цеплялась мать.
Прибавкин вдруг рассмеялся:
– У нас же служба своя в поселке. У меня все телефоны записаны – куда и кому. Идите, звоните…
Втроем они еще какое-то время стояли, ведя хозяйские разговоры с пятого на десятое. Ножовкин поворачивал к главному – в чем раствор месить, гравий таскать… Тележку бы надо для этого…
– Тележка имеется, – оживилась мать.
Она подошла к погребу, сняла сверху ворох клеёнчатых обрезков – под ними оказались небольшие колеса.
– Вот и тележка наша. – Она взялась за ручку. – Пойдет такая?
– Замечательно. А раствор перемешивать?
– У Карася надо спросить.
– А я ведь писал, что надо бы подготовиться. Штаны, сапоги. Надо было из дома с собой прихватить…
– На себе тащить? – Мать вынула из кармана аэрозольный баллончик и поднесла к губам. – Как будто мы штанов не найдем… Сашка Карасев обещал. Они всю жизнь строятся… У них всё есть. И ванну дадут для раствора.
Ножовкин успокоился: всё собиралось в один узел. Только бы мороз не грянул.
Прибавкин, жмурясь, поглядывал в небо:
– Вон как солнышко жарит. Пойду-ка дела я делать, пока тепло стоит.
Он направился вдоль забора в сторону бани, косясь на свои владения.
Ножовкин, а за ним и Егоровна, вернулись в дом. Мать принялась было чистить рыбу, но сынок остановил ее. Потом с этой рыбой.
– Ты же ухи хотел…
– Когда она будет! Давай перекусим чем-нибудь побыстрее…
– Ну, чего тогда? Может, колбаски?
– А помидоры есть?
– И помидорки, и огурчики. Всё пока, слава богу…
Накрыв на стол, она позвала сына из зала, и они сели завтракать.
Егоровна вздохнула и посмотрела на сына.
– Что, мама?
– Может, похмелишься?
Тот пристально посмотрел ей в глаза, потом на стол. Опять выпить?
– А ты немножко, чтоб не болеть… Рюмочку выпьешь и больше не пей.
На том и решили.
Егоровна сказала, что и сама при этом выпьет, потому что надо же поддержать компанию. Но где одна рюмка пришла, там и вторая, а там… Егоровна отпивала из рюмки понемногу, а сынок опрокидывал рюмку полностью. Хорошо сыну у мамки. Давно не виделись.
– Спасибо, мама!
– Еще рюмочку…
Однако Ножовкин отказался и встал из-за стола. Не успел отойти, как в дверь постучали, и в проеме образовалась лохматая голова Саньки Карася.
– Можно, тетя Аня? – спросила голова.
– Ну, канешно, Михалыч, проходи…
Карась крякнул и, растянув губы в улыбку, перевалил тело через порог. Его качнуло, он едва удержал равновесие. Голова обросла волосом, под глазами обвислые полукружья.
– Прости, тетя Аня…
Взгляд у него скользнул к комоду, возле которого теперь находился Ножовкин.
– Серега! – устало воскликнул он. Шагнул навстречу, протянул руку, сжал ладонь, и Ножовкину показалось, что тот даже всхлипнул.
Отступив назад, Карась повернулся к матери и махнул ладонью: