Страница 38 из 68
– А я с папой и мамой скоро уеду жить в другое место! Замешательство, последовавшее после откровения Анечки, прервалось растерянным голосом матери:
– Вот еще! С чего это вдруг? Что ты болтаешь?! Порыв дочери вернул Олю к действительности.
– Да, – вяло призналась она. – Мы с Осей решили эмигрировать. Я пришла к вам, чтобы поговорить об этом. Получить от вас справку о вашем отношении… и что не имеете ко мне материальных претензий.
Раскат грома показался бы шорохом травы в сравнении с криком, который обрушили на голову Оли перепуганные родственники. Эмиграция?! В логово сионизма, в Израиль?! К закоренелым врагам русского человека? Как можно?! И с этим ты пожаловала в отчий дом после стольких лет разлуки, с этим пришла к самым родным людям?! Ты променяла нас на вонючего пархатого художника, понесла от него ребенка, а теперь хочешь втянуть нас, порядочных людей, преданных своей Родине, в свою авантюру! Хочешь поломать карьеру отца, перечеркнуть будущее брата и сестры, покрыть позором мать! Как нам смотреть в глаза порядочным людям?! Нет, предателями Родины они не будут! Лучше отречься от такой дочери, вычеркнуть ее из жизни!
Зажав меж колен притихшую Анечку, Оля обводила взглядом разъяренные лица матери, брата и сестры. Лишь отец молчал, забившись в угол кушетки и стиснув пальцы…
– Оля, неужели ты всерьез хочешь этого? – проговорил наконец отец.
– Да. Хочу, – тихо ответила Оля, хотя она ничего сейчас не хотела. Но затаенное упрямство, отчаяние и страх перед ненавистью родителей к ней, к ее мужу, к ее дочери за самостоятельный поступок заронили в ее душе семя того могучего дерева, что станет стержнем всей ее дальнейшей жизни, смыслом существования ближайших лет.
Отец тяжело поднялся, пересел к Оле, прижал к щеке ее холодную, как будто безжизненную, руку и сказал горестно:
– Что ж ты с нами делаешь, дочка?
И Оля почувствовала пальцами влагу его слез. Сердце ее дрогнуло, она никогда не видела отца таким беспомощным и жалким. Все притихли…
Оля пробормотала, что подумает, извинилась и стремительно покинула квартиру родителей, волоча за собой испуганную Анечку.
Так началась маленькая семилетняя война.
Ося встретил Олю на площадке, когда услышал лязг двери лифта. По выражению лица жены Ося все понял. Он, как и Оля, сегодняшний вечер провел в разговорах на ту же тему со своей матерью – отец не в счет, тот поступит так, как скажет мать…
В прихожей Ося с Олей обменялись взглядами и расхохотались: в каком зверинце им сегодня довелось побывать!
Анечка в недоумении смотрела на родителей.
Нередко ожидание неприятностей оборачивается наоборот – удачей. Так случилось в училище, где Оля преподавала математику и где ее весьма ценили за усердие в работе и профессионализм. Весть о грядущей перемене в ее жизни там встретили без истерики, по-деловому и даже с пониманием. Более того – предложили продолжать работать… пока. Злые языки утверждали, что тишь да гладь явились следствием боязни руководства училища выносить сор из избы. Однако сама Оля ничуть не сомневалась в искренности теплоты и понимания коллег. Не то что с родителями… На «том фронте» происходили чудеса: родители Оли и родители Оси, которые испытывали взаимную неприязнь со дня свадьбы, объединились, словно в старинном водевиле. Теперь и дня не могли прожить друг без друга Лия Наумовна и Зоя Георгиевна, рассчитывая на то, что их пример послужит нравственным уроком детям, отвратит их от безумного шага. Но сколько ни отмалчивайся, сколько ни вешай трубку, а сознание законопослушных граждан тревожила испуганная мысль: раз «органы» требуют справку, придется дать – с ними шутки плохи. Родители Оли составили текст: «Предательский поступок дочери не одобряем. Что касается материальных претензий – просим вернуть 700 рублей, подаренные к свадьбе на приобретение квартиры и пианино для внучки. И кроме того, пусть вернут фотографии, на которых запечатлены их родственные отношения…»
Олю пригласили в жилищную контору. Там она вручила матери конверт с семьюстами рублями, а взамен получила справку. Прежде чем мать расслабила пальцы, отдавая бумагу, заверенную председателем ЖЭКа, помещение огласил вопль Зои Георгиевны: мол, дочь ее – мерзавка, люди должны плевать ей в лицо, как предательнице Родины, и лучше бы она не рождалась вовсе на свет. А приглашенная в союзники Лия Наумовна кивала головой, порицая невестку… Клочки разорванных фотографий летели в мусорное ведро.
Ярость и унижение охватили Олю – теперь она твердо знала, что пойдет до конца.
В ОВИРе началась обычная игра. В волейбол. «Игроки» – чиновники Отдела виз и регистраций. В роли «мяча» – Оля и Ося Латинские… «Здесь неправильно проставлены данные о ребенке!» – Возврат документов, следующий визит через три месяца. «Здесь неверно заполнена графа о рабочем стаже!» – Возврат документов, следующий визит через полгода. «В справке от родителей должна быть указана причина, почему они против отъезда детей!» – «Но ведь требуется только «да» или «нет»«, – вставила Оля, сжимаясь от злости и ненависти к холеной чиновнице. «Не знаю! – отрубила та. – Надо ясно ответить на поставленный вопрос. Все! Забирайте документы. Принесите новую справку… через полгода».
Позже Оля узнала, что чиновница ОВИРа была из круга знакомых матери, и та просила чинить дочери всевозможные препятствия.
Ничего не поделаешь, надо вновь обращаться к родителям, чтобы те дописали несколько фраз. Мать объявила по телефону, что ничего больше подписывать не станет, что они с отцом узнавали: могут ли отказаться от Оли как от дочери? К сожалению – нет. Надо было это делать до восемнадцатилетнего возраста… И повесила трубку.
Страдальцы тянутся друг к другу, обмениваются опытом, советуются. Каждый день приемная ОВИРа собирала в своих стенах таких страдальцев. Там Оля получила совет: направить родителям нотариально заверенное требование. Если те не пришлют ответ, это тоже будет ответ, с которым чиновники обязаны считаться. Оля так и поступила… Наконец получены долгожданные анкеты.
И вновь год ожидания. Через год – отказ. И новая подача документов…
Между тем «второй фронт» не дремал. Лия Наумовна, по наущению Зои Георгиевны, подала на алименты от своего сына Оси. Поначалу ей не очень хотелось это делать – Ося был на редкость внимательным и щедрым. С тех пор как стал на ноги, он трепетно выполнял сыновний долг – то телевизор притащит родителям, то старый холодильник поменяет на новый, то просто деньгами поддержит стариков. Даже когда стал обременен семьей – нет-нет да и пришлет почтовый перевод… «Надо, Лия, надо! – подзуживала Олина мать. – Ради серьезного дела, чтобы дети не покидали Родину. Подай на алименты. Пусть будет суд. Может быть, суд перекроет им дорогу…»
Суд состоялся. Главным обвинителем выступила не мать Оси, а ее задушевная подруга – свидетельница. Гневная речь Зои Георгиевны повергла в изумление даже строгого судью. «Послушайте, – сказал судья, – ваш зять проходит не по уголовному делу, а по гражданскому. Вряд ли его можно будет расстрелять… На основании всех документов Иосиф Латинский должен будет выплачивать матери десять рублей в месяц, а не сотни, на которые претендует истица. К тому же суд не вправе решать вопрос об отказе выезда за границу семье ответчика».
Разгневанные на судью истица и ее подруга покинули зал заседаний.
Такие дела…
Юриста-международника Артема Николаевича знали многие клиенты заведения, что размещалось в бывшем Доме Французской реформаторской церкви Святого Павла. Репутацию Артем имел не то чтобы пробивного малого, но весьма неплохого советчика. Да и гонорары брал сравнительно скромные. А откуда у Латинских деньги? Оля год как уволилась – не могла подводить друзей-коллег своим статусом полуэмигрантки. Ося еще как-то подрабатывал – до той поры, пока Лия Наумовна не ворвалась в издательство «Просвещение», в «яслях» которого художника скромно подкармливали. Лия Наумовна пообещала наябедничать, что в издательстве занижают в отчетах Осины гонорары, чтобы меньше выплачивать алиментов… Так что с деньгами у Латинских было совсем худо. После очередного визита в ломбард Латинские направились к Артему.