Страница 107 из 149
Меня встретили, как родную. Успокоили, накормили, отогрели и оставили на ночлег. С той ночи я почти поселилась у них. Домой я возвращалась, когда тот изувер был на ночной смене. Выходных у меня не было. Я жила по его трудовому расписанию. Но мне это давалось легче, так как у меня появился второй дом. Нет, просто дом. Место, где хранились мои воспоминания об отце — уже являлся в моём представлении не домом, а местом боли и страха.
Поэтому я уехала в Москву без сожалений. У меня ничего не оставалось в Петербурге.
— А что твоя мать? Мне сказали, что она недолго прожила после твоего отъезда.
— Спустя несколько месяцев после моего переезда был пожар. Наверное, очередная попойка, непотушенная сигарета, так как сожитель матери — да, он не был её официальным мужем — дымил, как паровоз. Ничего не осталось. Обо всём я уже узнала спустя полгода, даже не пришлось ничем заниматься — ни похоронами, ни имуществом. Но больше всего мне до сих пор стыдно, что, будучи поглощенной в свои детские обиды, я не смогла найти способ, хотя бы попытаться, спасти мать от того подонка. Я виню себя в этом, — она тяжело вздохнула.
— Мама, ты не могла повлиять на её жизнь. Ты ещё сама почти была ребёнком, а она свой выбор сделала. Что бы ты смогла? Увезти её в общежитие в Москву?
— Не знаю. Да, и зачем говорить о том, что не изменить? — очередной тяжелый вздох.
— А можешь рассказать мне побольше о Кристине?
— Она была очень весёлой, доброй, умной, красивой, — мама улыбалась, но её губы дрожали. — Я её обожала. Лучшего человека я в жизни не встречала. Кристина была для меня идеалом, к которому хотелось стремиться. Я благодаря ей взялась за учёбу — никогда не метила в отличницы, но быть подругой отличницы и не соответствовать ей, я не могла себе позволить. Взялась за ум. Мы с ней вместе поступили в университет по конкурсу, на один и тот же факультет.
— А что Людмила Николаевна? Она о тебе так тепло отзывалась. Говорила что ты ей как вторая дочь была.
История матери всё больше и больше раскрывала её с той стороны, о которой я прежде никогда не знал и даже не предполагал о существовании оной. Я видел несчастного ребёнка, обретшего новую семью, а потом добровольно от неё отказавшегося. Мне было её очень жаль.
За окном совсем стемнело и поэтому мне было любопытно смотреть на профиль своей матери, которую я впервые видел по-настоящему, хоть сейчас и в тусклом свете дорожного освещения.
— Людмила Николаевна — настоящая мать, в полном смысле этого слова. Ей было интересно общаться с нами. Она была не только хорошим другом Кристины, а потом и моим, но и необычайно умным и замечательным человеком. А какие пироги она пекла! — мать широко заулыбалась.
— Мы, когда к ней ездили, попали на вишневый пирог, — я с радостью вспомнил тот день. — Уверен, что это самая вкусная выпечка, которую я когда-либо ел, поэтому прекрасно тебя понимаю.
— Она меня и готовить научила, но пироги — это, видимо, на генетическом уровне передаётся, — усмехнулась она, — мне так и не удалось их повторить. Надеюсь, что Катя унаследовала этот талант, было бы здорово! Хотя мы, наверное, все страшно потолстеем, — она со смешком и теплотой мельком посмотрела на меня.
Мне стало так необычайно приятно, что она говорила о Кате, представляя моё будущее с ней. Я представлял. Ещё как представлял!
“Лишь бы теперь только помириться”, — была единственная мысль, которая не давала мне покоя.
— Людмила Николаевна была счастлива услышать о тебе. О том, что ты стала учителем, завучем, что у тебя такой великолепный сын, — настроение явно начало улучшаться с каждым километром, что я был ближе к Катеньке. — Просила передать, что будет рада увидеться в любое время. И её двери для тебя всегда открыты.
— Спасибо, Митя, — было видно, что имя давалось ей с трудом. — Я обязательно к ней заеду. Знаешь, когда сделаешь большую ошибку в жизни и пройдёт достаточное количество времени, чтобы заживить все раны и обиды, что даже сложно вспомнить и ответить самой себе на вопрос: “А ради чего вообще всё это было?”, оказывается, что исправить сделанное очень сложно. Хочется, но...прошло столько времени, что это становится почти невозможным. Вот с Катиными родителями я уже никогда не помирюсь, — она сдержала слёзы, — но с Людмилой Николаевной я обязательно встречусь.
— Она сказала, что ты бы скрасила этим её старость.
— Сделаю всё возможное, чтобы оправдать возложенные на меня надежды.
Я дотронулся до её руки. Мне очень хотелось поддержать её в этом светлом намерении. Она с благодарностью на меня посмотрела.
— А мы ещё дядей Лёшей познакомились, — начал я, стараясь говорить беззаботно.
— Лёшка? Он там тоже был? — мамино лицо прояснилось.
Оставшуюся дорогу я рассказывал про дядю Лёшу, про Людмилу Николаевну, про мои впечатления от их ужасного дома, а потом мои восторги по поводу их уютной квартиры. Про то, как меня дядя Лёша пригласил в их офис, познать на собственном опыте, что значит быть программистом, а также про свои планы пойти учиться в этом направлении. Она всячески одобряла мой выбор.
К концу нашего пути, мы были почти как лучшие друзья. Она была мамой, которой мне так не хватало. Мы смеялись, говорили легко, делились планами и мечтами.
И время пролетело незаметно.
Мы припарковались около панельной десятиэтажки цвета крови с молоком, коих множество в нашем районе.
— Ты в машине подождешь или к нам домой пойдёшь? — спросила она.
— Тут подожду, мам. А на каком этаже она живёт? — я снова вспомнил чувство тревоги.
— На предпоследнем.
— Повезло. Наверное, у них красивый вид.
— Да, насколько я помню, отличный, — улыбнулась она своим воспоминаниям.
— Мам, — неуверенно начал я. — Спасибо тебе!
— Не за что, Митя, — она с добротой посмотрела на меня, хотя имя опять далось ей с трудом.
— Мам, называй меня Димой, пожалуйста, если тебе легче.