Страница 104 из 149
«Фотография!!! Я совсем забыл! Та самая фотография американца! Мы же дали ему свои адреса электронной почты!» — я вспомнил, и в сердце затеплилась надежда.
Скорее зайдя в почту, которую я обычно использовал для спама и подписок, я нашёл письмо от фотографа. Он отправил его ещё два дня назад. Просмотрев список получателей, я огорчился, увидев, что письмо было адресовано лишь мне одному. Видимо, из-за того, что письмо было достаточно длинным, а говорил при встрече только я, американец решил, что я лучше пойму и передам Кате. Блин. Катиной электронной почты у меня тоже, получалось, что не было. Но я сразу же написал ему ответ с просьбой прислать её адрес и благодарность за фото. Хотя, если он в Америке, то с разницей во времени он ответит только ночью. Оставалось надеяться, что он проверял рабочую почту из дома тоже.
Это был великолепный снимок. Я помнил тот день, как если бы это было час назад. Тепло сладких губ на моих губах, нежность волос, будоражащий аромат её горячего частого дыхания, заставляющий забывать обо всём, что происходит вокруг, её податливость в поцелуях, страсть. Мне запомнилось, как бешено стучало моё сердце по многим причинам одновременно, но самая важная из них была — что я был счастлив. Просто тупо счастлив. Она это слышала, держа руку на моём сердце, раскрытой ладонью, будто проверяя правда ли всё это.
«Да, Катюша, — мысленно ответил я, — это была правда. И то, в каком я сейчас поганом состоянии, тоже правда. Суровая и беспощадная».
Мне ничего не оставалось, как вернуться к себе в номер. Тут мне было уже нечего делать. Завалившись на кровать, я отвернулся к стене и смотрел на нашу фотографию на экране телефона, надеясь, что меня никто не будет сегодня доставать.
Так и прошёл мой никчемный день. Преимущественно в самосожалении, валяясь, как больной, на кровати. Самому было противно, но я не знал, что делать. Я пытался выяснить адрес у Катиной бабушки, она сказала, что “должна уважать выбор внучки” и так далее. Сергей Константинович меня вообще старался не замечать, я все боялся, что если подошёл бы к ним в пятый раз, мне прямым текстом сказали бы отвалить. Но они интеллигентные люди. Я их не винил, что они не шли мне навстречу. Они были на стороне Кати. Как и я, впрочем. К тому же, испортить семейный отдых — не самый хороший поступок, за который уважают.
Антон ответил, американец — нет. Мать ко мне не подходила. И я всячески старался их всех избегать. Практически ничего не ел весь день, да и не хотелось. Мечтал лишь о том, чтобы Катя приехала вечером, но в восемь Анна Петровна сказала, что Катя так поздно точно не приедет. Я лежал в постели и пытался заснуть, надеясь увидеть Катю хотя бы во сне.
Мои шумно собирались на вечернюю прогулку.
— Митя, может, пойдешь с нами погулять? — спросил отец. — Там дождь закончился.
— Нет, ничего не хочу, идите сами, — я махнул рукой, чтобы меня не трогали, и приглашений более не последовало.
Как только дверь за ними захлопнулась, выждав время, чтобы они подальше ушли, я от усталости, и признавая свое бессилие, поражение и невозможность справиться с ситуацией, закричал что есть сил в подушку. В глазах защипало, перехватило горло, я знал, что меня душат слёзы. В последний раз я плакал, когда полтора года назад свалился со скейта, получив трещину предплечья. Но то были слёзы от физической боли, которые я не мог контролировать. Просто слезились глаза, ничего такого. Вокруг было столько пацанов, я не мог плакать, но мне тогда и от тех недослёз было ужасно стыдно. Сейчас я был один, мне некого было стесняться и я не хотел себя сдерживать.
— Дима, кхм.., Митя, — через некоторое время раздался нерешительный голос неподалёку, и меня осторожно погладили по спине.
Я сразу отёр глаза рукой, испугавшись, что всё же у меня были свидетели.
— Ты знаешь, что я тебя люблю и желаю только самого хорошего? — спросила мать, но мне лишь хотелось, чтобы она сейчас ушла.
— Нет, — коротко ответил я, так и не повернувшись к ней.
— Прости меня, пожалуйста. Признаю, что я ужасная мать и такой же ужасный человек бываю, — она горько вздохнула. — Мне жизнь дала второй шанс, а я также поступила, пытаясь играть в вершительницу судеб. Прости меня, — искренне сказала она.
— Почему ты так со мной? Я же твой сын! — в памяти всплыли детские обиды, причиненные преимущественно в последнее время.
Все несказанные добрые слова, не оказанная поддержка, недоданная материнская ласка и забота. Я развернулся к ней, привстав на локте, чтобы получше заглянуть ей в лицо. Мне нужны были ответы.
— Мне было страшно… — её лицо скривилось от сдерживаемых слёз. — У меня была плохая школа родительства. Поэтому и дочкой я была паршивой. Всю твою жизнь я боялась сделать что-то не так. Любить слишком сильно, любить слишком мало, решать за тебя проблемы, не решать за тебя проблемы и тому подобное по огромному списку. Ты знаешь, что быть матерью — это не только обеды готовить. Я тебя всегда сильно любила, но потом ты стал старше, самостоятельнее, казалось, что я не так уже тебе нужна, — она утирала слёзы. — Потом я вспомнила, как была такой же, когда уехала в Москву, держа обиду на всех, включая собственную мать, а может на неё в первую очередь. Я представила, что ты тоже так уйдёшь из моей жизни. Моя мать такого не пережила, — она всхлипнула. — Я не хотела повторить её судьбу. Поэтому подсознательно, видимо, начала играть на опережение, отстраняясь от тебя…
— Что за бред ты говоришь? Я не ты. У меня отличная семья, чего мне уходить, сжигая мосты? — тут я начинал раздражаться.
— Я это знаю, но есть то, что не всегда поддаётся логическому объяснению. Я начала опасаться, что обязательно отвечу за все свои ошибки. И вот, ты меня ненавидишь. Поверь, для матери это страшно высокая цена, — она ещё поплакала, но желания её чем-то утешить не возникало. — В последний год, из-за прихода Кати в мою школу, я снова вернулась в памяти более, чем на двадцать лет назад. Она воскресила все мои детские чувства, страхи, переживания, поэтому видеть её мне было так сложно. Я всё уже забыла, но она — живое напоминание, так как до боли похожа на своих родителей, которых я любила больше жизни...а потом также сильно ненавидела…