Страница 3 из 41
Не торопитесь предавать сказанное анафеме. Оставьте это про запас. До лучших времён, какие непременно наступят. И однажды, возможно, вы увидите, что нет в сказанном ничего невозможного. Всё есть всё!
* * *
Не могу сказать, как я остался один на один в комнате с «новорождённым». Так уж получилось, что у всех домочадцев срочно образовались какие-то дела, и они незаметно удалились, оставив меня с дремлющим главой семейства. Наверное, всё это можно считать промыслом Божьим. Я ощущал себя очень неловко. Хотелось тихонечко выйти и также найти себе дело. Хоть на тот же закат поглядеть. Однозначно, это намного лучше, чем охранять сон подвыпившего человека. Пару раз я порывался встать и удалиться восвояси. Но что-то меня удерживало. Время, казалось, замерло на месте. И тут «новорождённый» открыл глаза. Окинул взглядом комнату, будто пытался понять, где он находится. Остановил взор на мне, отчего я почувствовал себя ещё больше неловко.
– А знаешь, – сказал он вполне твёрдым и уверенным голосом, – ведь всё это правда!
Я промолчал. Да и что было ответить? Какая правда? О чём мне тут говорят? Может, он меня с кем-то спутал? Мало ли чего привидится подвыпившему человеку. Уж точно всё это меня не касается.
– Я расскажу тебе, как всё это было. И ты… вспомнишь!
Тут я окончательно растерялся. Что я должен вспомнить? Мы только сегодня познакомились. Я о нём слышал от моей судьбы не раз, но он обо мне уж точно не знал. И точно ничего такого, что я мог бы вспомнить, между нами не было. Да уж! Чего только не наговорят спьяну люди… Но голос! Меня смутил его вполне трезвый голос и глубоко осмысленный взгляд. Да и знакомое ощущение того, что я соприкоснулся с чем-то сокровенным привело меня в смятение окончательно. Может быть, вы испытывали это странное и необъяснимое чувство, внезапно накатывающее на вас, когда, к примеру, вы оказывались у старинной башни, полуразваленной стены крепости, возле спуска в подземелье замка? У меня это чувство чего-то значимого, таинственного и в то же время, родного и близкого, но давно утраченного, всегда возникало возле храма Казанской Божьей матери в Астрахани. Когда я проходил мимо него, то каждый раз ощущал это невероятное… нет, это даже чувством нельзя назвать. Состояние? Возможно, и состояние, или стояние рядом с чем-то таким, что для тебя настолько важное, настолько необходимое, но неуловимое. Отчего тебя и охватывает великая радость и великая печаль одновременно. Вот это знакомое мне чувство смутило меня больше всего.
– Давно это было, – продолжил свой рассказ именинник. – Тридцать лет уж прошло. День в день. В тот вечер мы выехали на побережье. Я со своей семьёй. И два моих брата со своими домочадцами. А собрал нас всех младший. В тот день мы решили на природе отпраздновать рождение его сына. Увязался с нами ещё один дед. Я его видел впервые. Откуда он, не скажу. То ли сосед, то ли какой-то знакомый брата. Рыбки захотел половить. Вот брат и взял его. Не успели мы даже расположиться, он начал всех теребить. Пойдём да пойдём в море. А какое море может быть, когда лагерь поставить надо.
Но вот установили мы палатки. Это сейчас у меня трейлер удобный! С печкой, холодильником. Смолоду люблю выехать на взморье да побыть с мыслями наедине. Ничего так не меня так не упорядочивает, как море. А тогда мы с палатками выезжали. Два-три раза в год. Женщины стали ужином заниматься.
Смотрю я, сидит дед одиноко в сторонке. Неловко мне стало. Мы тут одна большая семья, а он какой-то неприкаянный. Лишний, что ли. И какой-то он печальный был. Уставился в одну точку. Жалко мне его стало. Прожил жизнь человек долгую, и никого рядом с ним нет, как мне показалось тогда. Подхожу я к нему и говорю:
– Ладно, дед, давай в море сходим. Часок-другой порыбачим до ужина.
Оживился он, вскочил на ноги. Благодарить меня стал. Засуетился. Кинулся снасти собирать. Я же подошёл к супруге и говорю, что на часок-другой с дедом в море выйду. Она без восторга слова мои приняла. Куда, мол, на ночь глядя. Но потом успокоилась. Ночи-то в это время светлые. Солнце к полуночи только садится. А время и восьми вечера не было. Говорит мне, чтобы жилет спасательный взял. Без него не пустит!
Не стал я ей перечить. Хотя и не очень удобная эта штука – рыбу в жилете удить. Другой раз бы наотрез отказал. Но тут будто кто мне на ухо шепнул: «Не перечь!» В общем, нацепил я на себя жилет этот. А дед уже в лодке дожидается, поторапливает. Будто на пропасть раздухарился, как люди старые говорят. Но задним умом все мы крепки. Кабы знал бы я тогда, что да как, осадил бы деда. И сберёг бы его тем самым. Но, видимо, Там, Наверху, на каждого из нас своя намётка имеется.
Одним словом, сели мы в лодку. Добротная лодка была! Надёжная! Не раз уже мы в этом месте гостили. И сколько раз эту лодку у рыбака местного брали. Я, в силу возраста, на вёслах. Дед на корме разместился. И каким-то странным взглядом на воду уставился. А может, это мне сейчас так кажется. Молчал он. И я грёб молча. Лишь отойдя метров триста от берега, я говорю ему:
– Тут якорь кинем?
Дед же будто не услышал меня. Смотрит и смотрит на воду, будто она манит его. Я опять его громче спрашиваю:
– Рыбачить где будем?
Дед вздрогнул.
– А? А-а-а-а! Давай ка чуток дальше отойдём. Там окунь хорошо берётся.
Скажу по чести, не очень мне его затея понравилась. Ветер начал усиливаться. Не шторм, но заметно волну стал гнать. Лодка на ней хорошо покачивалась. Но спорить я с ним не стал. По сути, не впервой на такой волне рыбу ловить. Отошли мы ещё метров на пятьсот. Всё! Хватит, думаю. Дальше не пойдём! Окликнул я вновь деда:
– Ну, что, дед, пришли! Давай расчехляй свои орудия производства!
И тут произошло то, что я даже тридцать лет спустя не в силах понять. Дед вскочил как ужаленный. И не удержавшись на ногах, будто его толкнул кто-то, стал валиться за борт. Я, даже не успев подумать, кинулся помочь ему. Но, как говорится, всё одно к одному. В этот миг лодку сильно качнуло на набежавшей волне. И в следующий момент мы оба оказались за бортом. Ко всему прочему, лодка просто перевернулась, чуть не накрыв нас. Какое-то время мы пытались перевернуть её обратно, но ничего из этого не вышло. Тут дед и говорит мне:
– Ты же в жилете! Давай плыви к берегу за подмогой. Самим нам не управиться. А я тут как-нибудь продержусь.
Оставаться с ним не было никакого смысла. До берега было метров восемьсот. Не так уж и много. Другое дело, что вода была чувствительно холодная. Не больше десяти градусов. Долго в такой не продержишься. Но разве был у меня выбор? Надо было плыть. Я попытался втолкнуть деда на перевёрнутую лодку. Не без труда и далеко не с первой попытки мне удалось сделать это. А сам поплыл к берегу.
Отплыв метров пятьдесят, я услыхал звук падающего в воду предмета. Оглянувшись, увидел, что деда на лодке не было. Он вновь бултыхался рядом с ней. Возвращаться, чтобы вновь помочь ему? Но он, будто угадав мои мысли, махнул рукой – мол, давай плыви, не задерживайся. И я рассудил так: нужно быстрей грести к берегу, в этом и моё, и его спасение. Чем быстрей доберусь, тем быстрей придёт помощь. Час-полтора. Он должен продержаться это время. Должен! Я оглянулся ещё раз – дед пытался вновь взобраться на корпус перевёрнутой лодки – и поплыл к берегу. Это был последний раз, когда я видел его.
Холодная вода обжигала. Казалось, что тело налито свинцом. Вот когда я сто раз поблагодарил супругу за её упрямство. Не настояла бы она на своём, не всучила бы насильно спасательный жилет, никаких бы шансов у меня не было. Ушёл бы камнем на дно. Метров сто – сто пятьдесят были позади. И тут я с ужасом для себя осознал, что берег не приближается. Но, наоборот, он стал как будто удаляться. Меня подхватило течение и понесло в открытое море. Противостоять ему было очень сложно, но жажда жизни заставила собраться и бросить все силы на борьбу с ним.
Не знаю, сколько я сопротивлялся (полчаса, час, может, больше, ощущение времени стёрлось), но течение было сильнее. Меня относило всё дальше и дальше от берега. В это время надо мной появилась огромная чайка. Не знаю, может быть, это так холодная вода притупила во мне все органы чувств, но чайка действительно была невероятных размеров. Размах её крыльев был не меньше трёх метров. Никогда я ни раньше, ни потом таких не видел. На неё, несмотря на моё бедственное положение, нельзя было не обратить внимание. Она чуть ли не касалась моей головы крыльями. И как будто вела меня куда-то. Не могу сказать, с чего я взял это. Но я чётко осознавал, хотя и не был никогда склонен к мистике, что чайка появилась тут неспроста. Что она моя спасительная соломинка и непременно приведёт меня к берегу. И я перестал сопротивляться течению. Согласен, нелепое ощущение и ещё более нелепое решение. Перед тобой стоит вопрос жизни и смертью, а тут… Довериться, пусть и большой, птице. Может быть, я начал сходить с ума? А может быть, я в тот миг потерял всякую надежду. Говорят, паника обусловлена тем, что у человека есть хоть маленькая надежда на спасение. Тогда он мечется, суетится. Когда же надежда уходит, человека охватывает полное спокойствие. К тому времени я уже потерял веру в спасение. Берег давно исчез из виду, ни одной лодки я не увидел. Перед глазами поплыли картины детства, члены моей семьи. Что с ними будет? Кем вырастут дети? Сколько я уже был в воде? Два часа, три? А может, целую вечность. Тело пронизывала острая боль! Сознание стало уплывать куда-то. Чтобы не уплыть вместе с ним, мне пришлось буквально цепляться за соломинку. И этой соломинкой был я сам. Пару раз я просто рывком возвращал себя в тело. В это тяжеленное, налитое свинцом, пронзаемое тысячами стрел боли, но спасительное тело. Не знаю, как это объяснить, как это – цепляться за тело. Просто держишься за него, и всё. Мне даже стало весело. Цепляться за спасительное тело, которому самому нужна помощь!