Ковчег

Теперь уже заинтересовались все.

– Процедура так и называлась – корректирование, занимался этим специально обученный персонал – Корректоры. Процедуру проводили во время внутриутробного развития, старшие поколения подобные трансформации переносили крайне эхм… критически. Порой с летальным исходом. Но дети, ведь мы все живём, – он странно улыбнулся, – ради детей. В них, – он не сказал в «вас», – будущее. И казалось бы, всё прекрасно. Будущее одинаково красиво, здорово и умно. Но мы опять упираемся в человеческое нежелание спокойствия. Нашлись ярые противники декорирования. И общество разделилось: на декоративных и стандартных. Вновь раскол. Вновь распад. Разделение привело к созданию особой зоны для стандартных, по их инициативе, надо уточнить. И именно по вине стандартных людей произошёл Катаклизм, из которого нас спас Ковчег. И продолжает спасать столько лет, – он обвёл нас гордым взглядом.

– Не может быть! – воскликнула я и с ужасом поняла, что возмутилась вслух.

– Как тебя понимать? – учитель настолько удивился, что кто-то из детей осмелился высказаться, что не зачитал правило поведения и наказание за нарушение, а указал на меня пальцем.

– Как они сумели взорвать полпланеты? Обычные люди? Что такого было в этих зонах? – внезапно ко мне присоединилась девочка с кодом Кью. Я ощутила поддержку.

– Мрак души и разума, девочка, – учитель закатил глаза. – Именно из мрака рождается насилие и разрушение.

– Значит, у них были технологии? – не унималась я. Магда моргнула и с интересом уставилась на меня, девочки переглядывались. – Оружие?

– Ты забываешься. Назови свой код.

– Х-011.

– Ты забываешься, Х-011. Я учу, вы слушаете, вопросы не разрешаются.

– Но вы не договариваете.

– Я скажу один раз и больше не повторю. Вы должны запомнить – здесь не школа, не дом, не восстановительный центр. Это Ковчег, он даёт вам шанс выжить. Прошлый мир умер в огне Катаклизма, порождённом гордыней человеческой, сгорел вместе с различиями и зонами, войнами и внеконтрольным человечеством. И причина Катаклизма сгорела вместе с ними.

– Как же Ковчег? – во мне, казалось, полыхал тот самый огонь. Я во что бы то ни стало желала вытянуть из него хотя бы капельку правды. – Как люди попали на него? Их выбрали, по какому принципу? По какому принципу мы попадаем к вам сейчас?

Девочки возбуждённо зашушукались. Они тоже хотели понять. Я смотрела учителю прямо в глаза, видела, как вспыхнули бледные щёки и лоб.

– А теперь – гимн нашему великому Лидеру. Его мы будем петь в начале каждого урока.

Мы повторили гимн двенадцать раз.

Отсек 1, в котором нас ожидала вторая часть обучения, внутри походил на пирамиду, мы оказались в основании. Над нами возвышались ярусы, сквозь тёмные полы виднелись очертания людей, в середине ближайшей грани – небольшой балкон. Там стоял мужчина в белом. Остальные сновали между нами вперемешку с зелёными медиками, блестели шлемы соответствующих цветов. На том, что оглядывал нас с балкона, шлема не было. Я прищурилась разглядеть лицо, издалека оно напоминало пожухлое яблоко. Я явно хотела есть: мне грезились то помидоры, то яблоки.

Прибывающих расставляли в шахматном порядке. Магда оказалась впереди на два ряда, Надин осталась за спиной, рыжебровая – через три человека справа от меня. Девочку, которая пообщалась со Стирателями, кажется, её код Кью, поставили в самый первый ряд, скорее всего, решили за ней проследить. Платформы зажигались белым матовым светом, стоять следовало в центре. Из правого угла вырос монитор обтекаемой формы. Я сжалась, полезли щупы, похожие на те, которыми меня пытали в лаборатории. Медицинский персонал закреплял их на наших запястьях, подводил к вискам, подсоединял к пояснице. Щупы оканчивались овальными присосками, холодными и будто живыми. Они скользили по коже, устраивались поудобнее, сжимались, нагревались от контакта с телом, растворялись, заняв нужное место. Мы превратились в марионеток и ждали, когда же дёрнут за ниточки.

– Приветствуем новые лица Ковчега! Все вы – наши дети, единственная ценность разрушенного мира. Вы – спасение и будущее процветание. Вы – сила, которая возродит человечество и даст ему возможность искупить ошибки прошлого!

Слова доносились со всех сторон.

– Учитель ещё расскажет вам, что в древности был один Ковчег. На нём спаслась одна семья и по паре от каждого вида животных.

То есть дурацкое название «Ковчег» придумали в древности.

– Наш Ковчег приютил гораздо больше душ – мы спасаем лучших почти в каждой семье. С сегодняшнего дня мы – семья!

Хорошая, дружная семья со сводом правил, за нарушение которых тебя не поставят в угол, не поругают на семейном совете, не дадут подзатыльник – просто убьют.

– Смотрите же, что даст вам семья!

Тёмные полы засветились, стали прозрачными. Мы все посмотрели наверх. Там стояли дети. Их выстроили так, чтобы мы могли увидеть каждого. Раздались приглушённые вскрики. Дети наверху делали невозможное. Они воспламенялись и гасли. Они вырабатывали электричество. Они двигали предметы силой воли. Исчезали, деформировали свои тела, даже летали. Над нами были боги, привязанные тонкими нитями к мониторам. Привычное восприятие перевернулось. Ковчег то ли насобирал уродцев, то ли создал их. И нам предстояло выдавить из себя нечто подобное.

Мониторы включились. Поясницу и виски что-то ужалило. Побежали цифры.

– Сегодня вам даётся десять минут. Для первого занятия этого достаточно. Не бойтесь, наши медики рядом, не дадут вам умереть. Большинству из вас.

Это вещал человек с балкона. Свет бил на него, я смогла разглядеть лицо в подробностях. Пожухлое яблоко… Кожа его свернулась в клубок жутких шрамов. Он был весь как сырое мясо. Только его выжали, скрутили, пропустили через мясорубку. Я никогда не видела большего ужаса. Он оскалился, чуть наклонился, я смотрела прямо ему в глаза, в самые яркие синие глаза, которые мне встречались.

Щупы задрожали, по телу прошла волна тепла, ещё одна горячее, ещё и ещё. Температура повышалась, руки и ноги конвульсивно затряслись. Жар поднялся к голове, проник под глаза, подполз ко лбу. Череп разлетелся на кусочки. Пирамиду заполнил туман. Жар исходил от меня, я чувствовала, как горю. Тело уменьшилось, почти растворилось в тумане, я отчаянно захотела ощутить прикосновение прохладной руки. Родной руки. Я почти не помнила отца, но желала, чтобы он спас меня от этого огня. Из тумана вышел человек:

– Яра, девочка, я принёс тебе лекарство.

Папа.

– Тише, не бойся. Температура обязательно спадёт.

Я ведь не помню тебя.

– Пей до дна, вот так. Мышка, ты столько мучилась.

Папа, ты назвал меня Мышкой?

В руке у него шуршащий блистер. Пустые ячейки и только в последней – серая таблетка. Он давит её пальцами прямо в ячейке, надрывает пленку, пересыпает содержимое в кривую ложку.

– До последней крошки. И сразу запить.

Папа.

– У тебя волосы запутались. Надо бы расчесать. Хочешь, я тебе спою? Так быстрее лекарство подействует.

Кровь во мне кипит. Я уже неделю бьюсь в лихорадке. Мне три года. Братья не подходят ко мне, а мама протирает вонючей тряпкой, но не смотрит.

Папа поворачивается:

– Замолчи. Она сильная. Она выживет.

Он начинает петь. Голос слабый, прерывающийся полушёпот, мелодия то приближается, то гаснет. Он держит меня на руках, я чувствую дрожь его тела, такую сильную, что она заглушает биение сердца.

Под солнца оком зорким

Однажды летним днём

У дома я находку

Бесценную нашёл.

Блестели ярко глазки,

Вилял короткий хвост,

Коричневой раскраски

Мне в руки прыгнул пёс.

Я слышу истеричные крики матери. Она уже хоронит меня. Ноги болят, грудь болит, я кашляю, мне кажется, что я выкашляю сердце, а может, даже и зубы. Они так стучат. Папа поёт, песня тает в звенящих ушах, веки не поднять.