Три поцелуя (ЛП)

— Поцелуй! — удивленно повторила она.

Это не было ложью. Когда он проникал в людей, поцелуй всегда будто раздувал туман, подобно порыву ветра. Поцелуй преследовал этот туман, истончал его, чтобы обнажить тени того, что пряталось там внутри. Он бросил взгляд на Королеву. На ее идеальных губах играла маленькая, лукавая улыбка. И он тоже попытался улыбнуться, несмотря на то, что сердце билось, как у иного человека и воспоминания поднимались вокруг него как призраки. И совершенно ясно он понял то, о чем раньше даже не догадывался. Он не испытывал такого глубокого потрясения с тех пор, как его анимус вырвался из души Язада. В тот раз он обнаружил, что он не человек. На этот раз он вспомнил, что был им.

— Мазишта, — прошептал он. — Когда‑то было что‑то еще, что‑то большее. Я это видел.

Ее улыбка исчезла, и он увидел, как она жаждет ему поверить.

— Что ты видел? — спросила она хриплым шепотом.

Тебя, хотел сказать он. Я видел тебя. Но вместо этого произнес:

— Я видел женщину с острым, как обсидиан и блестящий, как луна умом. Тайны открылись ей и явили свои безмолвные сердцевины. Она хотела знать все. Она хотела жить вечно.

— И?

— И она стала жить вечно, — прошептал Михай. На мгновение его маска осторожности соскользнула, и он понял по ее расширяющимся глазам, что она увидела его настоящее лицо: ищущие, голодное и пораженное внезапным воспоминанием о чем‑то, чего она не могла понять. Любовь. Он ожидал, что она отвернется от него с презрением, но она этого не сделала.

Она поцеловала его.

Она склонилась к нему, гибкая, как хищница, и коснулась губами его губ, и попыталась подражать поцелуям, коих была свидетельницей не раз. В нем не было ничего чувственного, только целомудренная кожа. Но затем ее губы слегка приоткрылись, и Михай почувствовал, как она дрожит, всего на мгновение, появился призрак того, как они целовались когда‑то давным‑давно, когда они любили друг друга, душой и кожей, и спали, переплетясь телами, деля грёзы и просыпались в темноте влекомые томлением и тянулись к друг другу за удовольствием.

До того, как стать Королевой Друджей, она была Мажарин и принадлежала ему. Давным‑давно она обхватила его ногу своей маленькой ножкой и притянула к себе. Он прикусывал ее мочку уха, пробовал на вкус впадину у основания ее шеи и пел ее тугому животу, в котором она вынашивала его дочерей. Ее черные волосы падали на подушку, как тень, каждую ночь, и он спал и просыпался на них. Он вспомнил какой на ощупь была ее плоть будучи живой и теплой, а не бессмертной и обжигающе ледяной.

Но она этого не вспомнит. И она не поверит.

Ее дыхание дрогнуло, глаза широко распахнулись, и она отпрянула. В ее взгляде было очарование и намек на недоверие. Она уставилась на губы Михая. Она поднесла к ним пальцы и, поколебавшись, быстро прикоснулась к ним, словно они могли сжечь ее.

— Твои губы… такие теплые… — она запнулась. — Но каким образом?

Но Михай не успел ей ответить. Он заметил краем глаза резкое движение и успел повернуть голову как раз в то мгновение, когда тело Исванта бросилось на него. Во время прыжка он обернулся волком, обнажив острые когти и клыки. Они упали в воду и скрылись из виду в черной воде.

Кровь на поверхности воды появилась раньше Михая. 

Глава пятнадцатая

Полная луна

Он выжил. Дружей не так просто убить. Для этого нужно сжечь или отсечь голову. Исвант не сделал ни того, ни другого; он всего лишь вспорол грудь Михая от ключицы до пупка и вонзил клыки в мышцу плеча. Неприятно, но никакого риска для жизни Михая. Выбравшись из реки, он прошептал правильные слова, чтобы раны затянулись, а потом поднялся с окровавленного снега и натянул на влажное тело одежду.

Королева подошла, постояла перед ним какое‑то время, потом посмотрела ему в глаза. Она была высокой. Их глаза встретились, и Михай увидел, что она колеблется, но потом все же быстро коснулась его губ еще раз. Когда она это сделала, беспокойство в ее глазах исчезло. Губы его были холодными, как река, как и должно быть у Друджей. После она развернулась на каблуках и зашагала к саням, ненадолго задержавшись, чтобы провести пальцами по рыжим волосам своего человеческого мальчика.

Она больше не упоминала ни о поцелуе, но о воспоминаниях, которые он распечатал в ее сознании, если, конечно, они были настоящими. Для Михая они были настоящими. Наблюдая за тем, как она шагала по снегу, он мог ясно представить ее, живущую много веков назад, держащую в каждой руке по черноволосой девочке. Арзу и Лиля, их дочери‑близняшки. Желание и Лилия. Михай хотел сказать ей, что ее тело помнит вес ее собственных детей из плоти и крови, но не стал. Но она больше не была Мажарим. Она была Королевой Дружей, всего лишь бездушным отголоском женщины, которой когда‑то была. Как бы там ни было, ему не представилось возможности рассказать ей об этом. Она больше к нему не подходила.

Они продолжили путь к Тэджбелу, сани в окружении волков быстро неслись по снегу. Исвант же то и дело петлял, потому что неустанно следил за ним. Он знал, что тело может помнить ненависть, как вес ребенка или поцелуй, а Исвант всегда ненавидел его, хотя наверняка охотник даже не помнил почему. Михай вспомнил, почему: Исвант тоже любил Мажарин, когда‑то давным‑давно, потому не злился на него за ненависть.

Но по прибытии в Тэджбел, Михай по‑настоящему позавидовал ему, его связи с Королевой.

Он должен был стоять в толпе Друджей и наблюдать за рыжеволосым мальчиком и ижей Королевы, разрисованных синими причудливыми спиралями, которых толкали друг к другу. Их страх казался почти осязаемым, как мускус, и Михай подумал, что это было частью того, что будоражило сознание Друджей. Но только отчасти. Чувства‑воспоминания Друджей были своего рода неизбежным мучением, как зудящее место, которое они даже почесать не могут. В этом и состоял ужас иронии, что последние остатки их человечности, фантомные воспоминания, содержащиеся в их коже, были тем, что привело их к этому жуткому насилию.

Но он понимал. Разве это не то же самое мучение, что заставило его проникать в человека за человеком и, в конечном счете, нарушить табу?

Сначала никакая связная мысль не могла прорваться сквозь его боль, и он потратил всю свою энергию, чтобы скрыть ее, пока, девушку и юношу заставили спариться как животных. Он думал, что у него не слишком хорошо получалось, но к счастью, никто не наблюдал за ним, прибывая в плену болезненного возбуждения. Только сама девушка, казалось, остановилась взглядом на его лице в тот момент, когда Королева приподняла ее лицо за подбородок и завладела ее телом.

А Исвант завладел телом мальчика, после чего схватил девушку за запястье.

Пока творилось это безумие, тело Королевы, тело Мажарин, стояло пустым, подобно статуе, служа яркой демонстрацией Михаю, что хоть он и пытался найти путь, уйти от этого мерзкого образа существования, собрав, как умел, душу из клочков разных людей и нашел существо, испытывающее нечто похожее на изумление, которое он мог полюбить, едва ли это имело значения. Женщина, которую он любил, была монстром. И она никогда не сможет любить его в ответ.

— Наециш, — сказала она ему позже. — Ты останешься в шпиле Накстуру с охотниками, где тебе и место.

Наверное, решил он, она считала это честью. Она не сделала его пленником, он сохранил свой кастовый статус. Это было неожиданно, и Накстуру это не понравилось, да и ему тоже. Михай знал, где его место — точно не рядом с Накстуру. Даже не с Друджами.

— Королева, — произнес он негромко. — Я же сказал тебе, что я теперь иной охотник.

— Ах, да, — произнесла она с ноткой презрения. — Охотник за туманом. Но у нас нет касты охотников за туманом, не так ли? Возможно, башня астрономов была бы более подходящей.

Ему следовало бы отказаться. Касты определялись четкой принадлежностью: Накстуру с Накстуру, как волки с волками. Невозможно, чтобы волк делил жилище со змеей или ястребом. Это против природы. Тем не менее, Михай ответил: