Туман

Горячие грибы немного согрели его изнутри… Он плотно закрыл заслонку, чтобы теплота печки подольше осталась в комнате, потушил лампу и ушел за полинялую шторку, натянутую на засиженную мухами веревке. Дом погрузился в темноту. Лишь мерцала тусклым светом печь, еще хранящая в себе уютную теплоту.

Дождь давно закончился. Лишь тихо шуршал слабый ветерок, перегоняя мокрую опавшую листву и срывая с деревьев остатки их некогда богатого летнего убранства.

Глава 5

– Гипосенсибилизирующие препараты отменяю, седативные и вегетотропные – продолжаем. Соблюдение пастельного режима даже не подлежит обсуждению…

– Да какое уж тут обсуждение? Он и не вставал никогда. Спит все время…

–Потому и не подлежит! – Олег Васильевич посмотрел на медсестру многозначительно. Он часто ставил в пример другим ум и исполнительность Натальи Сергеевны. Но природная сдержанность и чувство собственного достоинства, которое, впрочем, порой распирало сознание этого доктора до невероятных размеров, не позволяли, зачастую, сказать прямо, что он полностью согласен со своей медсестрой, а иногда даже прислушивается к ее советам. Потому и взгляд его сейчас был многозначительным: с одной стороны он соглашался с ней, а с другой -подчеркивал, что врач здесь ОН!

–Ничего, скоро восстановится,– сказал он, помедлив, уже более мягким тоном, в котором человек, хорошо знавший Олега Васильевича, мог уловить скрытые нотки извинения. А Наталья Сергеевна знала доктора уже далеко не первый год, проработав с ним рядом еще с того далекого времени, когда он молодым, но уже амбициозным юнцом пришел работать в эту больницу. – Ни субдуральной гематомы, ни субарахноидального кровоизлияния нет. Скоро бегать будет, – на последней фразе он по-доброму усмехнулся. – Вот только обработайте его губы кремом. Сухие совсем, полопались. Вон уже и кровь проступает…

–Да далеко со сломанными ребрами не убежишь, – улыбнулась медсестра. – А губы обрабатываю. Он, когда в себя приходил, вытереть их пытался. Простыни запачкал. Испугал меня: думала, откуда кровь, а это отпечаток с его пальцев…

–Да…. – засмеялся Олег Васильевич. – Не завидую я владельцу той машины, которая его сбила. Помял наш подопечный ее, наверняка, основательно. Кости крепкие, хорошие… Такие можно сломать только с большим ущербом для машины! – на этот раз доктор широко улыбнулся и подмигнул Наталье Сергеевне. –Ну, да ладно… Пойдемте в следующую палату.

Олег Васильевич уверенной походкой направился к двери, всем своим видом дав понять, что осмотр завершен. Наталья Сергеевна же суетливо поправила одеяло на больном и поспешила за доктором. Когда дверь за ними закрылась, и шаги поглотила соседняя палата, на лоб нашего больного приземлилась невесть откуда взявшаяся муха. Она по- хозяйски обошла лоб по периметру, остановилась у небольшой выпуклой родинки и, как бы облокотившись на нее, подняла передние лапки и стала с усердием начищать свой хоботок. Потом она перешла к брюшку, покончив с которым, стала, быстро шевеля тонкими лапками-ниточками, расправлять крылышки. Закончив с процедурой прихорашивания, она еще немного посидела, взмахнула приведенными в порядок крыльями и, описав значительный круг по палате, приземлилась на руку больного. Щекоча его лапками, она стала переползать с одного пальца на другой. Обогнув их таким образом все, она начала свой обратный путь, но завершить его не успела. Больной дернул рукой. Муха, обиженно зажужжав, поднялась в воздух, еще какое-то время покружила над рукой на почтительном расстоянии и, наконец, растаяла так же неожиданно в пространстве палаты, как и появилась накануне.

Больной открыл глаза. Увидел знакомый уже потолок с разводами. На этот раз пятна не расплывались…Он попытался повернуть голову, но, памятуя о том, какая боль прорезала его мозг прошлый раз, сделал это с крайней осторожностью. Его взору предстала небольшая палата, явно давно не видевшая ремонта. Стены были выкрашены нежно голубой краской, которая, впрочем, со временем выгорела на солнце и стала почти белой. На полу лежал полинялый, но еще крепкий линолеум. Рядом с кроватью была небольшая тумбочка, на которой стоял стакан воды и лежал крем с незатейливым названием «Детский». Он вдруг явно ощутил, как хочет пить. Потом вспомнил, что тоже желание испытывал, когда приходил в себя прошлый раз. Потом в памяти всплыла теплая струйка, стекающая по подбородку. Рефлекторно он посмотрел на пальцы, ожидая увидеть на них алые следы, оставленные накануне. Но подушечки пальцев были чистыми. Губы при этом ощущали некое сухость и жжение, и оттого возникало невольное желание намазать их чем-то жирным. Хотя, даже не намазать. Хотелось шлепнуть на них какую-нибудь тряпку, пропитанную жирной влагой, и чтоб прямо влага эта стекала по губам и живительным нектаром попадала в измученный от жажды рот… В голове коряво сложилась картинка: на тумбочке стакан воды и тюбик с кремом. Вот он, живительный нектар для измученного организма! Он хотел приподняться на локте, чтобы повернуться к прикроватной тумбочке, дернул рукой, тут же почувствовал укол в районе внутреннего сгиба локтя, и в этот момент рядом с кроватью повис полупрозрачный шланг от капельницы, тихо хлестнув по ее спинке. Но все эти ощущения и наблюдения моментально перебила острая боль в грудной клетке. Он невольно вскрикнул, упал на спину, так и не сумев подняться. Боль почти сразу притупилась, но не ушла, а противно и тревожно заныла. По телу разлилась слабость, голова снова закружилась. Из уголка рта выскользнула и медленно побежала знакомая тонкая теплая струйка.

И, не смотря на слабость, головокружение и навалившуюся вдруг страшную усталость, нестерпимо захотелось есть…

Глава 6

Погода совсем испортилась. Последние дни октября давали о себе знать: дожди лили теперь почти безостановочно, солнце спряталось за сизые тучи и уже не радовало даже редкими теплыми лучами. Все вокруг стало мокрым и серым. Казалось, природа, умаялась за лето в трудах своих: в цветении, плодоношении, устала от суетливых порханий бабочек, комаров, жуков, даже от пения птиц, которому радовалась с раннего утра до позднего вечера, тоже устала. Теперь она уже не была похожа на юную девушку. В ее лике все больше появлялось морщин в виде коры обнаженных деревьев, ее косы больше не были густыми, а увяли и редкими кустиками пожелтевшей травы лежали на посеревшей от дождя земле. В ее очах больше не отражался огненный восход солнца, а голубые глаза озер стали серыми и блеклыми.

Наш паучок заснул до весны, забравшись в широкую щель на подоконнике. Его паутина, оборванная ветром бессильно трепыхалась за окном. В ней запуталась зеленая хвойная иголочка и запоздалая муха. Но паучок уже не видел этого.

В дом забралась сырость. Она поселилась во всех углах, потолке, покрывая их серыми пятнами. «Старик» экономил дрова, которые запас на зиму и ходил в лес за хворостом. Но хворост был мокрый, долго не загорался, все больше дымил. Тепла от него тоже было мало, и «старик» зябко кутался в старую куртку с одним карманом, которую теперь не снимал даже дома. Грибов в лесу больше не было. О ягодах и говорить нечего было, и надобности выходить на улицу тоже не было. Целыми днями Он проводил дома. Сырая погода, осень, одиночество не преминули оставить отпечаток в Его жизни: им овладела тоска и тревожное чувство безысходности. Он, как и прежде, часто задумывался, сидел молча и смотрел мимо стен, вглядываясь в туман Его воспоминаний. Его не было здесь, несмотря на то, что он жил ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. Он ясно ощущал, что, если Он не вспомнит своего прошлого, Его скоро не станет. Ему важно было ощутить значимость себя. Он хотел быть нужным для кого-то. Он хотел быть кем-то любим… Любим…И он был почему-то уверен, что Он действительно любим, только Он никак не мог вспомнить, кем. Иногда в памяти всплывал женский силуэт. Но кто это был? Он не мог разглядеть ни лица, ни цвета волос, ни роста, на даже возраста. Была ли то его любимая женщина, или дочь, или мать-старушка, которая выплакала все глаза, ожидая пропавшего сына домой… Иногда Он слышал голоса: спокойные, уравновешенные, теплые, а иногда резкие, тревожные, как будто кто-то кричал от отчаяния. Но, сколько Он ни всматривался в эти образы, сколько ни вслушивался в голоса, не мог ничего ни разобрать, ни вспомнить.