Русская тайна Казановы

– Фу, слава богу, вот вам деньги, купите себе новую бутылку, – на этих словах девушка с внешностью мультяшной Рапунцель брезгливо протянула Яну мятую тысячу, которая, видимо, завалялась в ее кармане.

Мужчина по имени Федор по-прежнему продолжал смотреть на вино, которое некрасиво растекалось по тротуару, словно нарочно пытаясь нарисовать там отвратительную кляксу.

– Кира! Валя! – златовласка увидела приближающихся подруг и бросилась к ним на шею, оставив замороженного Федора и растерянного Яниса, зажимающего в руках мятую тысячу. – Вы почему не предупредили, я бы встретила вас в аэропорту. Ну ладно, понятно эта бука, – она показала рукой на Киру, – но ты-то, Валенок, почему не позвонила?

– Мы приехали на машине, – сказала Кира, отлепляя сестру от подруги.

– Пойдемте, я познакомлю вас с моим женихом, – продолжала излучать радость и гостеприимство Злата. – Это Федор.

Но тот стоял, по-прежнему хмуро сдвинув брови, и не проявлял никаких эмоций.

– Мне не нравится, когда твоя сестра называет меня Валенком, – тихо пробурчала Валентина Кире.

– Она еще ребенок, – примирительно ответила Кира, – и пытается все делать как старшая сестра. Синдром подражания.

– Никакой она уже не ребенок, – не согласилась с подругой Валя, – вон борова какого себе нашла. Странный он какой-то, – вдруг поменяла тему разговора Валентина, увидев взгляд Федора, – на маньяка похож.

– Все маньяки, по статистике, выглядят добропорядочными гражданами, – решила поспорить Кира, но остановилась, увидев, как Злата выгоняет ее жениха.

– Мужчина, идите уже отсюда, – скривив свой и без того вздернутый носик, говорила девушка, – денег я вам не дам. Здесь и так больше, чем на одну бутылку.

Ян же в это время пытался собрать с земли пакеты, так картинно развалившиеся по всему тротуару.

– Познакомься, Злата, а это мой жених Савелий, – произнесла Кира, подбежав к растерянному Янису.

– Это ваша сестра? – удивленно спросил Янис Киру, которая стала помогать ему собрать уцелевшую ягоду. – Вас что, в роддоме подменили?

– Имейте такт, – обиделась Кира, передумав ему помогать. – Я знаю, что она красивая, а я нет, но могли бы и не так откровенно этому поражаться.

– Мне кажется или ваша сестра приняла меня за бомжа? – прошипел Ян, глядя в асфальт, видимо, стараясь не расплакаться от обиды. – Знайте, я сейчас жутко зол и даже покраснел от этого, просто сей факт не виден по причине того, что из-за глупости вашей подруги мое лицо полностью сгорело, а еще на мне надеты вещи чужого мужчины, и какой-то придурок сбил меня с ног, для полного счастья испачкав вином и клубникой.

Злата, поняв, что совершила непростительную ошибку, решила сделать вид, что ничего не случилось и, просто отвернувшись от приехавших гостей, повисла на шее своего жениха. Тот не отталкивал невесту, но и не обнимал в ответ, продолжая по-прежнему пялиться в осколки. Именно на этой, честно скажем, неоднозначной ноте и прозвучал женский визг, сильный и истерический. Он несся откуда-то со второго этажа странного дома, где по причине лета все окна были распахнуты, и оттого визг закладывал уши и раздирал барабанные перепонки. Затрагивая все возможные децибелы звука, он не заканчивался, словно визжащему человеку не нужен был воздух, словно он выбрасывал ужас, поглотивший его, и никак не мог это сделать.

Как же нравилась Джакомо Москва, она была великолепна по сравнению с Петербургом, навевающим на венецианца тоску своими белыми ночами. Здесь же по-другому светило солнце и в каждом здании чувствовалась державность. Нет, Москва не переставала быть столицей. В Москве чувствовалась вековая стать, она, словно старшая сестра, дала подержать скипетр и державу своему младшему брату, даже не думая отдавать тому власть. Когда, остановившись на постоялом дворе, Казанова поехал развозить рекомендательные письма, то звон колоколов чуть не оглушил его. Церкви и храмы здесь были повсюду. Они переливались на солнце, словно хвастаясь своими золотыми куполами и большими колокольнями.

В бывшей столице Джакомо понял, что тот, кто не видал Москвы – не видал России, а кто знает русских только по Петербургу, не знает действительных русских. В Москве же и вовсе считают иностранцами жителей северной столицы, а старый московит ненавидит Петербург всем сердцем, считая его городом греха и богохульства. Казанова понял доподлинно, что Москва держится прошлого: это город преданий и воспоминаний, город царей, дочь Азии, весьма удивленная, что находится в Европе.

Люди в Москве тоже были лучше, питерцы Казанове нисколько не понравились – они, по его мнению, были лишены душевности. В Москве, там люди оказались покладистее и в обращении свободны, а женщины – те даже красивее.

Хотя о женщинах ему сейчас думать не хотелось. Джакомо влюбился как мальчишка. Та, которая так быстро покорила его сердце, сейчас спала на белых простынях, а яркое московское солнце играло с ее волосами, делая их из пшеничных золотыми.

Он заметил ее, когда они с гвардейским офицером Степаном Зиновьевым были в Екатерингофе. Это была любовь с первого взгляда. Простая крестьянская девушка покорила венецианского франта своей природной красотой так, что он встал как вкопанный в невозможности двигаться дальше. Зиновьев громко посмеялся над приятелем и, как делали это русские, которые считали тебя своим другом, со всей дури ударил Джакомо в плечо.

– Понравилась? – хитро улыбнулся он и, не дожидаясь ответа, зашел в дом, куда ускользнула покорившая Казанову красавица, легкая и стройная, как козочка.

– Значится так, – минут через пятнадцать Степан Зиновьев вышел из избы и обратился к Джакомо, – ее отец хочет за нее сто рублей.

– За что? – все еще не понимал смысла сказанного венецианец.

– Согласен, дороговато, – помахал головой гвардейский офицер, – но отец утверждает, что девушка невинна, – на этих словах он развел руками, показывая этим, что все по-честному.

– Если я заплачу за нее сто рублей, то она станет мне повиноваться? – осторожно уточнил Казанова у Зиновьева.

– Конечно, – без сомнения ответил тот.

– Сколько же я должен буду платить ей по русским законам? – все еще расспрашивал друга Джакомо, понимая, что согласится сейчас на все.

– Совсем ничего, – отвечал тот. – Нужно водить в субботу в баню, а по воскресеньям отпускать в церковь, вот и все послабления.

– А если я захочу увезти ее с собой из страны? – все еще пытал вопросами Зиновьева Казанова, не веря в происходящее.

– А вот это невозможно. Хотя… – протянул тот, – если только взять разрешение у императрицы.

Ударили по рукам, и, отсчитав сто рублей, Джакомо увез девушку к себе на улицу Миллионную, где снимал две комнаты. Казанова ни секунды не пожалел о своем приобретении. Девушка была ласковой и покладистой, шикарно смотрелась в нарядах, на которые не поскупился Казанова. Единственное, его сильно удручала невозможность поговорить с ней, но и здесь она проявила усердие и уже через три месяца могла сносно говорить по-итальянски. Его нигде не спрашивали о происхождении спутницы и принимали наравне со всеми, ее же это трогало и забавляло, за что она не уставала его благодарить. Рядом с ней Джакомо чувствовал себя вершителем судьбы. Наверное, именно поэтому Казанова назвал ее Заирой, как прекрасную рабу султана в трагедии Вольтера.

В нос ударил запах сдобы, добравшийся из кухни до их комнаты. Это еще одно удивление Казановы в Москве – здесь постоянно готовили пищу. Три повара в частном доме были заняты так же, как рестораторы Парижа. Люди же считали себя обязанными есть на всех этих трапезах, которые зачастую без перерыва продолжались до самой ночи.

Аппетитные запахи, видимо, разбудили и Заиру – она вздрогнула ресницами и открыла свои огромные голубые глаза, в которых Джакомо тонул каждый день.