Страница 58 из 86
— Вы ещё живы, барышня? — спросил кто-то старческим, чуть дребезжащим голосом.
— Уже скоро. Подождите, прошу Вас, — казалось, ответила я, но это была лишь вялая мысль. С чуть пошевелившихся губ снова сорвался стон.
— Не беспокойтесь, девушка. Я помогу Вам.
Пожилой человек склонился надо мной, и только теперь я смогла рассмотреть его породистое, удивительно одухотворённое лицо, покрытое сетью морщин. Чёрные глаза смотрели сочувственно и пытливо. У незнакомца были редкие седые волосы, аккуратно зачесанные назад, тонкий нос с горбинкой, впалые щёки и бледные, плотно сжатые губы. Пару вдохов он смотрел на меня осмысленно и вдруг нервно захихикал, брызгая мне в лицо слюной.
— «Безумец, — устало подумала я, безразлично наблюдая за странным гостем. — Ну, конечно, даже свой последний вздох я буду вынужденной сделать в присутствии этого сумасшедшего. Судьба словно решила посмеяться надо мною напоследок».
Незнакомец умолк довольно быстро. Он нервно потёр себе виски тонкими длинными пальцами и снова заговорил осмыслено:
— Простите. Не пугайтесь, милая барышня. Иногда, мне кажется, я схожу с ума. Но приступы кратковременны, и мне всё ещё удаётся подавлять волны безумия, порой атакующие моё сознание.
Я ничего не ответила ему, да и не могла этого сделать. Мне было понятно его состояние. Пройдёт немного времени и, возможно, я стану таким же дрожащим, затравленным, бессмысленно хохочущим существом. Конечно, это случится, если смогу прожить достаточно долго в этом каменном мешке, лишённом даже окон. Но я всё ещё смела надеяться, что мне удастся сбежать из него самым простым и незатейливым способом: душа покинет разрушенное тело и растворится в пространстве, или же станет одним из призраков дороги теней. Мои размышления прервал засуетившийся вдруг пожилой господин, успевший внимательно осмотреть меня с ног до головы. Он так и не дотронулся до обгоревших лохмотьев, скрывающих тело, видимо, подозревая насколько болезненны для меня даже самые осторожные прикосновения. Но его взгляд был пронзительным и понимающим. Казалось, этот человек способен видеть меня насквозь, видеть не только то, что скрывали лохмотья, а и саму израненную душу под обожжённой плотью.
— Так-с, — деловито потёр он ладони, будто согревая озябшие руки. — У Вас, милейшая, как я погляжу, обширные ожоги кожных покровов, и, явно, не внешнего происхождения. Внутренний огонь, как я понимаю. Но к счастью, жизненно важные органы не успели пострадать настолько сильно. Думаю, это связано с некоторой защитной влагой, которая растеклась внутри Вас прежде, чем Вы дали волю своему гневу. Именно эта выделяемая Вашим организмом жидкость и образовала огнеустойчивую плёнку внутри Вас. Интересно было бы изучить её состав. Впрочем, думаю, анализ не столь важен в данный момент. Прежде Вам следует принять один препарат, который снимет болевой синдром. Хорошо, что обезболивающее всегда при мне.
Я не слушала бормотание незнакомца, да и вряд ли была в силах понять его. Знакомая речь звучала для меня загадочно и странно. Тем временем заботливый господин достал маленький флакон из кармана своего пыльного, потрёпанного темно-бордового халата и попытался напоить чуть подрагивающими руками.
— Яд, — беззвучно шевельнулись мои губы. Я почувствовала благодарность к нему за оказываемое мне милосердие. Он резко хохотнул, но тут же взял себя в руки, с усилием подавив нахлынувший было приступ.
— Как Вы могли подумать, — обижено проговорил после паузы, резко взмахнув головой, отчего волосы его слегка растрепались. — Я всего лишь хочу облегчить ваше положение. Ну же, не упрямьтесь и сделайте всего лишь один глоток.
Маслянистая горькая жидкость обожгла нёбо. Прошло несколько минут, прежде чем я почувствовала, как боль покидает меня. Стало легче дышать и в голове прояснилось. Наконец, я смогла подняться самостоятельно и присесть на кровати. Лишь слабость принудила склониться меня к многочисленным подушкам, которыми было завалено это огромное ложе, установленное, словно в насмешку, в моей новой тюрьме.
— Так-то лучше, — улыбнулся нечаянный спаситель, заметив, как посветлели мои глаза, и расслабилось тело, избавившись от боли. — К сожалению, действие препарата краткосрочно. Вам, дорогая моя, нужно полноценное лечение. Не знаю, буду ли я иметь возможность находиться рядом с Вами достаточно долго для этого. Моя свобода, как и Ваша, несколько ограничена.
— Кто Вы? — спросила я тихо. — Лекарь? И почему здесь?
— Я учёный, барышня. Зовите меня мэтр Вендцлас.
Я удивлённо расширила глаза. Никогда бы не подумала, что мудрец может быть настолько внимателен к чужой боли. И в чём мог провиниться этот удивительный человек, за что был так жестоко заперт в мрачной башне? Неужели причина лишь в его болезни? Ответы на мои невысказанные вопросы так и не прозвучали. Мэтр вдруг снова затрясся, глаза его забегали, прямая спина ссутулилась, с губ сорвался смешок. Он резко отпрыгнул от меня, как пугливый зверёк, словно забыв о своём почтенном возрасте, и тихо забормотал, сбивчиво и непонятно:
— Я слышу. Я всегда их слышу. Они идут. Он будет недоволен. Ему это не понравится.
Не прекращая разговаривать с самим собой, мэтр Вендцлас выскользнул за дверь, даже не оглянувшись на меня, будто забыв о существовании больной, так остро нуждающейся в его помощи. А потом пришли они. Пожилой безумный господин оказался прав. Чёрные капюшоны, бледные бесстрастные лица, холодные тусклые глаза. Их было трое, если не считать стражей, застывших у двери неподвижными изваяниями. Я не знала, кто мои молчаливые гости. Учёные, лекари или знахари? Они не произнесли ни слова за всё то время, пока занимались моим обожжённым телом. Попытка обратиться к ним с вопросами, показалась неуместной. Скорее я смогла бы пообщаться с собственным эхом, блуждающим под бесконечно высоким потолком башни. Возможно, они были глухонемые, или же умели общаться между собой без слов. Действовали слажено, и даже не переглядывались, словно заранее распределив свои обязанности.
Меня раздели, тщательно осмотрели, будто кусок мяса на прилавке мясника. Далее мази, примочки и притирания поочерёдно сменяли друг друга. Я с ужасом подумала, как перенесла эти процедуры, если бы не обезболивающий препарат мэтра. Никто из них не потрудился спросить о моём самочувствии, никто не предложил лекарство, способное унять боль, снова возвращающуюся ко мне. Они обращались со мной, как с повреждённым предметом, который следовало починить. Ни разу никто из них не взглянул в мои глаза, хотя лицо также подвергалось лечению. Мои вялые попытки воспротивиться были ими не замечены. Я обессилено отдалась во власть их проворных, холодных, как лёд, рук. Несколько часов была вынуждена терпеть своеобразную пытку, результатом которой должно стать моё полное выздоровление. Вязкую тишину, висящую в комнате бездыханной покойницей, отчего-то пристроившей шею в петлю, нарушали лишь мои болезненные вскрики и шелест чёрных одежд лекарей.
Когда все процедуры, наконец, были завершены, меня тщательно завернули в белую мягкую ткань, а на лицо надели маску с прорезями для глаз и губ. Если бы в этой комнате имелось пусть даже малюсенькое зеркало, я бы обязательно заглянула в него, дабы удостовериться, что всё ещё существую. Казалось, меня стёрли из мира, как стирает ластиком с листка бумаги неудачный набросок бродячий художник. Ни единого участка моей кожи не осталось не упакованной в белый тканевый кокон. Даже на руки были натянуты перчатки, а на ноги — плотно обхватывающие ступни бахилы. Мои волосы пропитали приятно пахнущей, пенной жидкостью, после чего голову повязали непромокаемым платком. Превратившись в тряпичную фигуру, я словно перестала существовать. Но моим загадочным лекарям показалось мало лишить меня облика. Последним аккордом их лечения стал уже знакомый мне укол в шею. Леденящий холод распространился внутри меня, снова лишив всякой чувствительности. Даже мысли мои застыли, будто покрылись коркой льда. Я понимала, что растворяюсь в пожирающем душу холоде, перестаю быть самой собой так же, как и мой дракон более не подающий во мне никаких признаков жизни. Бессильное безразличие овладело мной. Я знала, что гибну бесславно, без сопротивления, но меня это не беспокоило, как не волнует наступление вечного сна того, кто замерзает в объятьях беспощадного хлада.