Эмигрань такая

– Мама плачет, она столько времени готовила обед, а вы уехали. Езжайте домой. Мы не будем есть, пока вы не приедете, – изливаясь в гневе, полушепотом говорила его сестра Наташа. – Мы очень голодны, – добавила она последнюю фразу.

Алекса с помощью манипуляций загнали в угол, и меня вместе с ним. Свобода превратилось в войсковой режим, выбранный мной добровольно, по незнанию.

Январь подходил к концу в том же режиме, не гражданском. За мои 40 неполных лет это было впервые (армейское время). Я не могла свекрови Лизе сказать НЕТ, я не могла быть Я, супруг не мог быть ИМ и не мог сказать НЕТ. Мы могли сказать только одно – ДА.

ДА

Я, безработная, но состоятельная, сделала своему супругу предложение «отдохнуть от вздохов» и попросила поговорить с мамой.

– С тех пор как мы поженились, уже два года, у нас не было выходных вместе. Мы решили провести выходные в отеле, – очень мягко сказал он матери, когда я раскладывала пазл.

Его мама засуетилась в полном понимании своего провала и молча удалилась, опять на кухню. Алекс пошел за ней. Разговор продолжался, но теперь он имел оправдательный характер, нежели функциональный. Ощутив вину в ярких гневных красках, мы собрали чемодан и переехали на две ночи в отель через дорогу.

Я плюхнулась на гостиничную кровать, выдохнула и растянулась.

– Мы не можем туда больше возвращаться, – рассуждала я вслух, – потому что, ну, я не знаю почему. У нас есть деньги, давай снимем квартиру, – предложила я Алексу, не давая пояснений «почему». Да они и не нужны были, эти пояснения. Мы знали, что и кого не хотим, но почему – не знали.

Чтобы найти, куда перевезти не распакованные за два месяца чемоданы, времени было только три дня и две ночи – на столько дней мы сняли номер в отеле через дорогу от дома свекрови Лизы. Переезжать было все равно куда. Место выбирали рядом с автобусной остановкой и максимум в тридцати минутах езды до рабочего места Алекса.

Поехали, посмотрели и решили взять. Оставалось совсем чуть-чуть: сделать предоплату за год. И не удивляйтесь. Суммарная годовая зарплата Алекса в 18 тысяч фунтов не позволяла снимать жилплощадь и платить за нее помесячно: годовая зарплата должна превышать 22 тысячи фунтов в год. Оплачивать квартиру на год вперед мы не хотели, да и денег у нас в наличии свободных не было. Оставался второй вариант: письмо-гарантия от кого угодно. Кого угодно у нас не было, а была сестра Алекса и моя золовка – Наташа.

Наташа носила русское коммунистическое имя. Умерший папа моего супруга был в душе английским коммунистом и назвал свою дочь по-русски. Волосы она подкрашивала в блонд, оставляя красную прядь, челкой свисавшую до плеч. Рядом со своей мамой больше чем двое суток подряд она тоже находиться не могла и поэтому с пониманием отреагировала на наш внезапный отъезд в гостиницу.

Долгое время Наташа снимала комнаты и квартиры, пока не приобрела свою собственную, со спальней, залом и встроенной в зале кухней. Потолки у нее были низкие, лампочку она вкручивала, не вставая на носочки, но это были ее потолки.

– Я не могу дать вам гарантийное письмо, ведь, если что, то я буду за вас платить, – оправдывалась сестра. Голос у нее дрожал, а мой наливался гневом. Разговор закончился ничем. Свободных наличных денег за год вперед у нас не было и письма с родственной гарантией тоже. Вечер замкнулся на ужине. Мы никак не могли отойти от шокирующей родственной нелюбви и оставалось успокоиться мясом по-английски Sunday Roast.

На противне лежали обжаренная в печи вырезка сочной говядины, по-свински жирной свинины и нежной индюшатины. А окончательно душа расслабилась за пудингом «Липкие ириски» с мороженым. Черные злые мысли забивались десертом и мясом. И хорошо, потому что утро вечера мудренее.

Утро было светлое и солнечное. Погода и день недели на англичан влияли по-английски. Вчера был понедельник, у британцев он называется голубым днем (от голубого цвета лица) и соотносится с бледностью и испорченным расположением духа. А сегодня был солнечный вторник. Алекс с надеждой набрал номер своей сестры и спокойным голосом успешно ее уговорил. Близкая родственная любовь оставила отпечаток кирзовых сапог в душе. Нам предстояло ощутить еще много таких следов.

ДОМ-ГНОМ

Свекровь Лиза заперлась у себя и уже полдня как с нами не разговаривала. Жалея ее, я сказала своему супругу:

– Она обиделась, что мы съезжаем. Надо позвать ее в холл и поговорить, – моя забота о стариках с коммунистического детства не давала мне покоя.

– Не обижайся на нас, мама, – начала я разговор. – Мы пятнадцать лет жили одни и хотим попробовать на английской земле начать заново.

– Ну, если вы хотите, то живите отдельно. Если сможете, – добавила она, и весь разговор уместился в двух предложениях.

Дом, в который мы переехали, окружал парк. Среди больших зеленых деревьев стояли крошечные домики. Спальня отделялась от зала устеленной ковролином лестницей, Смокин, не пропуская ни одну из ступенек, точил свои когти об их углы. Туалет был с очень скромным унитазом и ванной без душа. Повернуться там было можно, но если только встать в саму ванную. Стены были покрыты побелкой, которая после того, как мы установили душ, от влажности осыпалась. Места везде было мало, но оно было. Окончательно мы заполнили домик, когда привезли хранившуюся на платном складе мебель. Передвигаться стало еще труднее. Остальная же ½ часть вывезенной из Дубая мебели стояла разобранной в хранилище.

Моя жизнь наполнилась домашней обстановкой и слезами. Я села на мохнатую лестницу с уже оборванными котом углами и загоревала, закусывая финиками и запивая зеленым чаем с молоком. «Господи, зачем я сюда переехала? – спрашивала я себя. – Чтобы сидеть в маленькой каморке и ездить на автобусе?»

Мое Я чувствовало себя покинутым, заброшенным и провалившимся в глубокую сырую яму, из которой виден краешек света, но, чтобы выбраться к нему, нет необходимых инструментов. Я себя корила, ругала и обвиняла в полном провале несбывшихся надежд на лучезарное будущее. Надежды погасли в ненормативной площади малометражного дома, но по-прежнему хотели загореться.

СТОЛ И СТУЛЬЯ

– Ой, а где вы будете обедать? – вопрошала свекровь Лиза, возмущаясь отсутствием обеденного стола, не обращая внимания на малогабаритные размеры комнаты. Замученный организм мамы Лизы сидел на таблетках для крови, которая по не понятной науке причине свертывалась в комки, видимо, это то, что происходит, если добавить лимон в молоко. И поэтому, в связи с прочно закрепившимся графиком принятия лекарственных препаратов, у свекрови Лизы выработалась привычка: стол, тарелка, таблетка, вода. К счастью, у нас таких привычек не было, и мы с удовольствием ели на коленках или на журнальном столике, и ничто не мешало нам наслаждаться телевизором и едой.

Приближался апрель. Алекс по-прежнему приходил домой в синтетических, сшитых по новой технологии «не надо гладить» брюках «Маркса и Спенсера» и черной футболке. Только теперь к футболке прилагалась шапочка «поварёнка». Супруга повысили в должности, но не повысили в почасовой оплате. Он готовил завтраки по-английски, пек торты, конструировал сэндвичи, мыл столы и полы и разрабатывал меню для столовой, специально открывшейся для сотрудников. Домой он приходил сытый и злой.

– Ты представляешь, он (менеджер) засунул свои мокрые туфли в микроволновку, чтобы повеселиться и посушиться. Когда я возмутился, меня вызвали к главному. Отчитали, как мальчишку, и вынесли порицание. За эти копейки я еще должен выслушивать их говно? О чем они думают? Противно у них работать. Для них люди никто и ничто. Чтобы ты ни делал, ничего не меняется к лучшему, – выдохнул супруг.

Менеджерами в «Марксе и Спенсере» были молодые двадцатилетние ребята. Они управляли потребительскими отделами, но забывали управлять своими горячими юношескими эмоциями. Работа в известной корпорации научила Алекса смело отстаивать санитарную безопасность столовой. Любовь к кухне у него была с детства. Занимаясь приготовлением пищи, он забывался, расслаблялся, и все, что происходило вокруг него (мамины покашливания, папины отхаркивания и возмущения), проходило мимо.