Радужная пандемия

Вот только, когда происходило так, как хочу этого я?

В густую утреннюю синеву комнаты ворвался свет из коридора, яркий, раздражающий, а вместе с ним и голос мамы:

– Лиза, ты всё ещё лежишь? Вставай, на работу опоздаешь! Мы с папой ждём тебя к завтраку, не задерживай нас, пожалуйста!

Чёрт! Какой же у неё шершавый, сухой голос, прямо наждаком по нервам! И как же болит голова. Вот она – расплата за вчерашнее веселье!

– Завтракайте без меня, мам, я сегодня никуда не иду, – на одном выдохе проговорила я, стараясь сдержать очередной всхлип. Не дай Бог, мать услышит, учинит допрос с пристрастием. Ведь, по мнению родителей, любая эмоция будь это радость, гнев или грусть, должна иметь веские основания. А если нет у тебя этих самых оснований, то и на эмоцию ты права не имеешь.

– Представь себе, я даже не удивлена. – и опять наждаком по нервам, ещё грубее, ещё резче. – Лиза, вчера ты перешла все границы дозволенного. Мы с папой недовольны твоим поведением и ждём извинений за вчерашнее.

Мама ворвалась в комнату, подобно урагану, щёлкнула выключателем, сбросила с меня одеяло, потянула за плечо, заставляя сесть. По моей многострадальной головушке застучала тысяча молоточков, а свет лампы показался невыносимо-ярким.

Мать стояла передо мной в своём малиновом халате, которому, наверное, было столько же лет, сколько и мне.

– Итак, я жду объяснений и извинений, Елизавета, – мама скрестила руки на могучей груди. Ах, как бы я хотела иметь такой же бюст! Однако, природа на мне отдохнула. На том месте, где у женщины должна быть грудь, у меня выпирали жалкие пупырышки, и любая, даже самая красивая кофточка или блузка, смотрелась, как мешок на палке. Да и ростом матушка-природа меня обделила.

– Прости, мам. Я так давно не видела своих однокурсников, вот и перебрала немного со спиртным, – пролепетала и шмыгнула носом, что оказалось непростительной ошибкой.

– Ты вернулась очень поздно, – чеканя каждое слово, продолжала выговаривать мать. Наверняка, она всю ночь, лишь на мгновение забываясь тревожным сном готовила гневную речь.

– Господи, да неужели какие-то чужие люди, с которыми ты когда-то делила аудиторию в институте, оказались тебе дороже родителей? Тебе настолько плохо с нами?

Цветастый материнский тапок хлопал по линолеуму в такт её словам.

Я неопределённо пожала плечами, что оказалось второй ошибкой за это утро.

Включённый на кухне телевизор передавал утренние новости. Журналист, до отвращения бодро, вещал о чём-то, предлагая разделить с ним его восторг. И как людям удаётся быть бодрыми по утрам? Неужели спать не хочется? А может, у них жизнь такая счастливая, что даже по утрам они радостные, энергичные, свежие, готовые любые горы свернуть? А вот я с полной уверенностью могу заявить, что рассветы, пусть самые, что не наесть прекрасные- не моё. Переполненные трамваи, воняющие перегаром и немытым телом, пассажиры, проплывающие за грязным стеклом, яркие рекламные щиты, предлагающие купить дорогой автомобиль в кредит или посетить гламурный салон красоты.

– Ты употребляла спиртное, какой кошмар! – вскрикнула мать, тыча пальцем в мою тщедушную грудь. – Запомни, Елизавета раз и навсегда, твой долг- постоянно находиться рядом со своими родителями, чтить их, и являться по первому зову! Как можно было отключить телефон, заставить нас волноваться? А ведь у отца больное сердце, да и я уже не так молода, чтобы переживать за тебя. Ты- махровая эгоистка Лиза! Господи, кого мы вырастили?!

Грудь матери – объект моей тайной завести, обтянутая бордовым шёлком поднималась и опускалась, на щеках вспыхнул румянец праведного гнева, огромные глаза метали молнии, голова на тонкой, аристократической шее, мелко подёргивалась, а вместе с ней дёргался и каштановый пучок волос. В ярком свете лампы я разглядела несколько седых нитей, и мне действительно стало стыдно.

Стыд удушливой волной накрывал меня всегда в тот момент, когда мать напоминала о своём возрасте. А ведь и правда, они уже с отцом не молодые, им хочется покоя и стабильности, а я заставляю их волноваться.

– Прости, мам, – привычно заговорила я, и так же привычно боясь ответа. Такие моменты в жизни нашей семьи случались редко, ведь я была послушной дочерью, но уж если случались, то приносили мне множество душевных страданий и терзаний.

– Я объявляю тебе бойкот! – выдвинула вердикт мама. – Раз ты не желаешь считаться с нашим мнением, то и мы не обязаны это делать.

По спине пробежал неприятный холодок, горло сдавило в спазме, задёргалось веко под левым глазом. Стандартная реакция, на стандартное наказание со стороны матери.

– Как же всё это надоело! Все надоели! – вопил внутренний голос, но я мысленно посоветовала ему заткнуться. Нужно было немедленно оправдаться, пока мать стояла в комнате каменным изваянием, пока она не ушла, показательно-тихо закрыв за собой дверь. Хотя, тот же внутренний голос твердил, что никакие извинения и оправдания не помогут, мать специально стоит, не уходит, в ожидании унижений с моей стороны. Ждёт, облизываясь, предвкушая.

– Мамочка, такое больше не повториться, обещаю тебе. Просто Вадим от меня ушёл, и я решила снять стресс.

Говорила сбивчиво, скороговоркой, предано глядя в строгие, твёрдые и решительные глаза матери.

– Мне это уже не интересно, Лиза. Я не хочу с тобой разговаривать. Думаю, что и папа меня поддержит.

Ну, разумеется, поддержит. По-другому просто и быть не может. Если мама говорила: «на старт…», отец уже бежал. И если вдруг мать заявит, что катет длиннее гипотенузы, то он поверит и даже спорить не станет.

Губы в мелких трещинках сложились в тонкую полоску, морщина на переносице стала глубже. О да! Она отыграется за каждую выпитую мной рюмку, за каждый танец, за каждую минуту, проведённую без неё.

Страх и вина, не самый приятный коктейль, а уж если тебя им пичкают чуть ли не с самого твоего рождения…

– Мам, прекрати, мне уже не десять лет, чтобы вы с отцом меня воспитывали! – в отчаянии выкрикнула я, глядя на то, как она величественно выплывает из моей комнаты.

– Пока ты живёшь в нашем доме, ешь наш хлеб, ты обязана подчиняться правилам, установленным нами! –как всегда, тихо, но с нажимом произнёс отец. Его худощавая, высокая фигура маячила за спиной матери. – А если считаешь иначе, мы легко можем сдать тебя инквизиции. Выбор за тобой.

На последней фразе, родитель снял очки, подышал на стёкла, протёр краем майки и вновь водрузил на нос. Он так делал всегда, когда готовился прочесть мне одну из своих лекций о долге детей перед родителями, нравственности или тлетворном влиянии предметов роскоши на личность.

От раздражения свело скулы. Чёрт! Вот только папенькиных нравоучений мне сейчас и не хватает для полного счастья.

– Я тоже вношу вклад в семейный бюджет, я работаю и все деньги приношу вам. Да у меня даже приличных ботинок нет! – ответила я, разумеется, мысленно. По многолетнему опыту я знала, что лучше не спорить, не вестись на провокацию, иначе, отец схватиться за сердце, а мать примется плакать и причитать.

– Дав тебе жизнь, мы пожертвовали своим счастьем, своим комфортом, планами и благополучием. – отец завёл свою излюбленную, до боли знакомую песню. – Я мог бы добиться таких высот. Мы вынуждены прозябать в нищете, отдавая заработанное инквизиторам, лишь бы они не забрали нашего ребёнка. И что получают родители вместо благодарности?

На этом слове папа делал паузу, давая мне осознать весь драматизм ситуации и величину принесённой во имя меня жертвы. Я и осознавала, понимая и принимая правоту родителей.

–Пренебрежением правилами, заведёнными в семье, аморальным поведением, равнодушием к матери, – отец ответил на свой же вопрос в аккурат через десять секунд. Эта фраза звучала всегда, с одной и той же интонацией и по любому поводу.

И, казалось бы, заезженность сценария, его частое повторение должны были выработать у меня иммунитет, однако, моя реакция, вопреки всякой логике, была такой, какой ожидали от меня родители. Я густо краснела, нос забивался соплями, а из глаз текли слёзы. Чувство вины мерзким слизняком опутывало внутренности, сдавливая и причиняя физическую боль. В такие моменты я была готова пойти на что угодно, лишь бы родители перестали меня считать эгоисткой и неблагодарной тварью, лишь бы простили и похвалили. Вадим прав, в тысячу раз прав! Я не гожусь ни в жёны, ни в любовницы. И хорошо, что он никогда не узнает того, как отреагировали родители, на моё объявление о нашей с Вадимом свадьбе. Как рыдала мать, взывая к моему милосердию, ведь у отца больное сердце, а у неё частые мигрени, и оставить их в такой момент- просто преступление. Как отец, с деланым равнодушием шелестел газетой, а потом, вынес вердикт, холодно, тихо, с длинными паузами между словами: