Страница 2 из 15
Понурившись, Уоллас скребет когтями толстую кожу загривка. В кишках его что-то печально урчит.
– Олас. – Оказывается, трактирщик все время рядом стоял. В защитных одеждах местные выглядят одинаково. Без сноровки их невозможно между собой различить.
Уоллас не приметил, когда Им успел облачиться. Даже не верится, что к нему обращается Тохто, – но кто другой стал бы с выродком говорить? Присутствие трактирщика возвращает подобие почвы. Уоллас вспоминает о том, что ему должны назначить работу. Что все, в сущности, на ближайшие дни решено. Он будет трудиться на Тохто.
Подле трактирщика обнаруживается эльф весьма любопытного вида. Подобных Уоллас еще не встречал, он даже не думал, что светлые такими бывают. Эльф низенький, не выше Магды росточком, и впечатляюще жирный. В добротной защите он смахивает на навозного жука, лоснящегося и очень чистого, хотя жизнь проводит в дерьме.
Наверное, это подошел Черенок, вайна Има. Потому что Уоллас не может поверить, что суровый трактирщик позволил бы чужаку так себя костерить. Толстяк стрекочет на местном, помогая себе пухлыми, неожиданно проворными ручками. Иногда слышны известные Уолласу ругательства и имя «Малена». Лунный язык, тягучий и плавный, в исполнении тучного Тохто кажется зудением кровососа в ночи, – когда уже спать невозможно, распирает встать и пришибить наглеца. Писк доносится отовсюду и ниоткуда. Вот он над ухом, и сразу же под потолком, а сколько не вглядывайся, комара не увидишь…
Засунув большие пальцы за пояс и склонив голову на бок, Им, крепкий, долговязый, удивительно не подходящий напарнику, стоически терпит выволочку. Он даже не спорит. Уоллас узнает многократно слышанные интонации, – наверное, у всех народов они одинаковы. Ссора как танец. Каждая сторона знает, что и когда будет припомнено, извлечено и отряхнуто от скопившейся пыли. Как начнется скандал и как исчерпается. В конце каждый остается при обычном своем.
– Скажи ему что-нибудь, а? – Неожиданно просит Им. – Может, заткнется.
– Че?! – Не сразу соображает Уоллас. До него, растерявшегося, медленно добирается смысл сказанной просьбы. – Здравствуйте, я – Уоллас. То есть, Олас по-вашему. И я ученый, не как прочие выродки. Я знаю буквы. И я сильный. Вот.
Слово «ученый» получается плохо. А остальное – еще гаже. Голос петляет, переходит на рык, хвост жалкой речи зажевывается.
Но Черенку слов достаточно. Всколыхнувшись всем телом, эльф упруго подпрыгивает: значит, и его говорящий выродок удивил. Несмотря на полноту, двигается он на удивление сноровисто. Споро поворачивается к Иму, дергает того за рукав, как ни в чем не бывало толкает в бок локтем и начинает трещать. Теперь Им изредка отвечает, с вальяжной интонацией вернувшегося с удачей охотника.
На вытоптанной дорожке появляется пара разноцветных эльфов, таких же избыточно ярких, как давешний чудак. Вместе с оставшимися на проплешине соплеменниками Тохто сходят на мох. Склоняются в учтивом поклоне, уступая высшим лучшее место. Уоллас следует их примеру, по щиколотки провалившись в зыбкую почву. Ему боязно пошевелиться и гнев господ на шею навлечь. А еще крепче страшно, как бы не всосало в болото.
Поравнявшись с Тохто, яркие о чем-то смеются, то ли к Иму с Черенком обращаясь, то ли продолжая беседу. Затем трактирщики возвращаются на тропу.
– Хья, – глухо выцеживает Черенок.
Им скептически фыркает, так, что через маску слышно. И на всеобщем обращается к Уолласу:
– Выродок, ты меня понимаешь?
Уоллас кивает, чувствуя жижу между пальцами ног.
– Как он тобой управляет?
– Хозяин говорит, я делаю. – Проглотив обиду, рыкает Уоллас. Он чувствует, как внимательно, снизу вверх смотрят на него оба Тохто. Утренний свет бликует на их стеклянных глазах.
– Тогда ты приступаешь к работе. – Распоряжается Им.
– Можешь подготовить Малене угол. – Трактирщик неопределенно машет в сторону занавеси и добавляет. – Хотя, он теперь не придет.
И уходит без пояснений, оставив Уолласа перед крохотной, словно гномий склеп, комнаткой, одной из первых в длинном постоялом сарае. Уоллас толкает плетеную из гибких прутиков дверь и протискивается внутрь.
В клетушке нет окон, только узкая щель для проветривания. Днем она закрыта доской. Тьма кажется доброжелательной и очень покойной, в новой жизни Уоллас успел ее полюбить. Он радуется своему одиночеству, этим мгновениям передышки. Обтирает влажный затылок и садится на задницу, прямо в большую, как на прокорм, кипу соломы. Прикрывает глаза, вытягивает ноги и приваливается к на вид самой крепкой из стен.
Плетеная дверь так и осталась неплотно прикрытой, но у Уолласа уже нет сил шевелиться. Сквозь полудрему он слышит тихие голоса. Кто-то из бродяг трындит на всеобщем, кто-то на лунном. Гости укладываются спать, возятся, ворошат солому. Похоже, светлые обустраивают себе уютные гнезда, – в Акенторфе для них держали подобные этим тесные комнатки, только по-людски предлагали подушки да добротные одеяла.
В печах пляшут, треская, язычки пламени. Пахнет эльфами, дымом, соломой, дубленой кожей и шкурами. Пахнет струганным деревом, плесенью, пищей, болотом. Чудятся сотни будоражащих воображение запахов. Выродком смердит от скрючившейся глыбы Уолласа. Мимо кто-то проходит, наверное, с полным ведерком воды, потому что раздаются шлепки влаги, мерно бьющей об пол. Ее запах Уоллас тоже хорошо чувствует.
Царапанув коготками, по телу молнией проносится легкий зверек. Выскочив откуда-то из соломы, он через щель под дверью сбегает во тьму коридора.
«Не успел! Сожрать не успел!» – Будоражится Уоллас. Оглядывается в поисках крысиных гнезд, ползает, ворошит сено и шкуры. Обнаруживает свертки холстины и деревянную чурку в углу, – тяжелый кипарисовый пень, на который можно сесть или поставить крынку с питьем, – но новых грызунов не находит. Тогда он снова ложится расплетать нити звуков и запахов, так кропотливо, что себя убаюкивает.
Взревев, Уоллас отшвыривает в сторону топор. Неудобный, зачем вообще нужен, игрушка в его огромных лапищах? Это вещь для дохляков. Таких, как мерзавцы-светлые или предатель-Магда, который и впрямь не явился. Ни в обещанный срок, ни во все минувшие две ладони из дней. Сволочь!
Задохнувшись от ярости, Уоллас со всей дури упирается в широкий, на четверть подрубленный ствол дерева. Помедлив, гигант наклоняется, задрав подол основания. Низко стонет, сопротивляясь, а потом Уоллас громоздится на ствол, давит, и живая колонна ложится на землю. Еще не веря в погибель, в туманном безветрии шелестят листья.
Он трудится там, где израстаются исполинские кипарисы, и из земли лезут похожие на лесные деревья. Неподалеку обосновались дозорные в гнездах, через неизменную хмарь они наверняка видят Уолласа, – от их стрел он не сбежит. Да и бежать теперь некуда. Разве что к мертвякам на погост…
Уолласа опять распирает. Он орет, громко воет от безысходности в темное, безлунное и беззвездное небо. Ему все равно, что подумают лучники. Он – Олас, тупой скот, что батрачит на Тохто.
Откуда-то издалека, из самой глубины Леса яростным рыком откликается тварь, вспугнув птиц и заставив оживиться дозорных. Уоллас замолкает, прислушивается. От жуткого, морозом до костей пробирающего клича твари почему-то становится очень спокойно. Будто Уоллас опять не один.
Так и есть. Он воззвал, и дождался ответа.
Вздохнув, Уоллас идет рубить ветки.
Ночи напролет он перетаскивает деревья. Отдельно стволы, отдельно – связки валежника. Складывает их на заднем дворе трактира, где разрубает, делит и приводит в надлежащий вид для хозяйства. Лесные деревья твердые, будто каменные, и топорище сделано из той же крепкой породы. К утру рукоять черная от крови из не успевающих рубцеваться мозолей. Батраки возились бы с таким поручением до глубины осени, причем всем кагалом. Но Уоллас сильный, и он нашел добрый повод приложения собственной мощи.