Ложь

Мастер хохочет, и ученица отступает на шаг.

Его бледное лицо наливается алой краской, а глаза зло блестят под густыми бровями. Он не смежает век. Он глядит на ученицу, он испепеляет её, он презирает её.

Она отступает ещё на один шаг.

— Сообщить. Югу…

— Дура, — припечатывает.

— Варианты? — огрызается она.

Человек порывисто встаёт. Его шаги широкие и чёткие, напряжённые, но неспешные. Он смотрит мрачно. Глаза в глаза. Теперь они одного роста. Наверное, и шаг у них один на двоих, и нервные скупые движения.

Но она им не станет. Ни за что не станет.

Ладонь привычно ложится ей на плечо и сжимает. До боли, до порыва сделать оставшиеся пару шагов до двери.

— Ты знаешь. Открой глаза и признай, что нельзя сделать дело, не замарав рук…

Она пытается отвести взгляд, но мастер не даёт. Костлявые пальцы жёстко возвращают подбородок на место. И она смотрит. Глаза в глаза. Она тонет в глубинах его безумия, захлёбывается в шёпоте собственных ясных мыслей.

Она знает, что нужно делать.

— Жрецы. Всё исцеляет жреческая кровь.

Мастер кивает и отстраняется:

— Но они не станут помогать. Как поступит герой?

Она молчит. Она знает, что любой ответ может оказаться неверным. Герои из её баллад не убивают невинных. Герои должны спасать от зла. Но что делать, если у зла нет плоти, которую нужно пронзить?

— Я должна убить жреца, — трескуче заключает.

— Жрицу.

Ученица отстранённо кивает:

— Жрицу по имени Фьёра. Она носила мне молоко…

Ночной сумрак принимает в свои объятья героя, чтобы вернуть на свет убийцу. Хмурая луна идёт по свежим следам. Врываются в ближние окна её холодные лучи, но никого не находят, не будят, мечутся по зеркалам и стёклам. Смерть шагнула в проём раньше и никто теперь не проснётся.

Смерть, у которой нет лика. Смерть, которую не пронзить остриём копья, но можно спугнуть чистой кровью.

Домик у ручья светел и уютен, здесь пахнет печеньем и маттиолой. Так не должно пахнуть там, где боятся смерти. Так не должно быть там, где питают сострадание. Хозяйка встречает убийцу с улыбкой, приглашает её выпить шоколаду.

Убийца, конечно, отказывается.

— Ты жрица, — говорит она.

Чистый взгляд леденеет, как тронутая мраком вода, и Фьёра теряет свою красоту, теряет молодость. На убийцу глядит из-за обода длинных ресниц жадная старуха.

— Я не могу смешивать свой светлый дар с мирской поганью. Я не имею права лечить этих людей.

И убийце почти не жаль её. У убийцы есть оправданье. Пальцы не дрожат, сжимаясь на чужом горле в удушающем объятьи.

Ни капли чистой крови на полы, пахнущие маттиолой.

Ради блага. Ради людей.

Ради эликсира жизни, что изготовит её мудрый мастер от мора.

Она сможет с этим жить…

Но мастер подзывает снова. Она склоняет голову и слышит новый приказ.

Аша и Мик.

Они полукровки, их не исцелит жреческая кровь. А значит они опасны.

Аша и Мик.

Что в этом такого? Только два детских лица с иноземными чертами.

У неё снова есть оправдание. Избавить от мук — благородно… Это очень благородно, чего не скажешь об убийстве детей.

Они знают её. Они помнят героя, что спас их от чудовища, помнят того, кто шёл по улицам в тёмной крови поверженного зла с человеческим лицом. На их худеньких личиках расцветает нежная и мягкая, как лепестки южных цветов, улыбка. Одна на двоих.

Они восхищённо ловят каждый её взгляд, неуклюже подражают каждому её движению. Такие больные и слабые. Такие доверчивые… как котята.

А она ведёт их в лес. Твердит, что непременно нужно кое-что показать, и им любопытно. Она видит, как просвечивают под тонкой кожей зеленоватые вены, когда кудрявые головы склоняются к воде, повинуясь небрежному движению кумира.

Ей так щекочуще холодно.

Ветер ласков и тих, солнце ненавязчиво и спокойно… Наверное, рвутся на волю рыдания.

Но зачем плакать? Рядом давно нет того, кто пожалеет.

========== Ложь? ==========

Даже в самых обычных книгах что-то есть.

И это что-то обычно ложь.

В реальном мире нож куда практичнее книг, в этом ей пришлось убедиться. А какие книги читать, чтобы знать, куда бить — её давно научили.

Мир жесток, и зла в нём слишком много. Всё зло не истребить, не вычистить. Только не во имя зыбкого добра.

Оно покидает тебя вместе с кровью от раны, оставленной очередным поверженным чудовищем. Оно тает с каждым новым взмахом острого клинка. Добро обречено на поражение — к концу борьбы ты просто его в себе не найдёшь.

Со злом всегда борется зло. Меньшее зло. Оправданное зло…

Ложь.

***

Однажды мастер зовёт её в свой кабинет и вручает сундук со свитками. Ветхими — покрытыми сетью тёмных трещин. Новыми — прочными и лишь чуть отдающими желтизной.

Она спрашивает, что это.

Мастер отвечает, что правда.

— Не можете знать.

— Это работы изгнанной богини. Зачем же ей лгать?

— А зачем не лгать?

Мастер смотрит на ученицу очень внимательно. Кажется даже, что где-то в глубине мелькает одобрение.

Он говорит, что у отверженных нет любимцев.

Пусть будет так.

Она принимает сундук. Она вчитывается в резко выведенные крючки символов сокрытых в нём свитков. Написанное там гораздо больше похоже на правду чем всё, что ей встречалось прежде.

В один из дней она вновь разжигает пожар.

Пламя вновь лижет своими языками замаранные страницы. Пламя вновь обещает прозрение. Но она знает, что это лишь очередная ложь. Лишь треск красивых обложек потерянных мечт.

Она сжигает выученные наизусть романы. Она бросает в костёр легенды и сказания, песни и баллады. Она предаёт огню воспоминания о волшебном голосе и грёзы о помпезных балах. Чтобы никогда к ним больше не вернуться. Чтобы не трогать душу несбыточным.

От них остаются лишь безымянные клочки и горстка пепла во дворе.

Мастер ничего не говорит в этот раз. Лишь кивает своим мыслям и исчезает из вида, оглашая чеканным стуком шагов коридорную тьму.

На следующий день она узнаёт, что будет война.

Баллады называли ту злом? Пусть так. Она сожгла прокля̒тые баллады. Задурить ей голову не удастся, кто зло истинное — известно.

Оно давит и подчиняет себе всё светлое, что попадётся на пути. Оно убивает ради забавы и смеётся над слабостью низших. Оно отравило мать. Оно разбросало по стране грязных бандитов и наёмников. Оно напустило на мирных жителей чудовищ и допустило мор.

Но как и у любого абсолютного зла — у этого тоже человеческое лицо и слабая плоть.

Значит она убьёт его.

Победы над злом абсолютным должно хватить для оправдания зла вынужденного.

***

А за тёплым южным морем, в высоком замке абсолютное зло просыпается ото сна.

Оно вежливо говорит и покровительственно улыбается. Оно щедро и справедливо, и все приходят к нему за правдой. Дети слушают каждое слово, затаив дыхание, и заплетают его угольно-чёрные волосы в тысячи тонких кос.

Зло превыше всего ценит честь и презирает тех, кто поднял руку на невинного.

Зло не знает, что для кого-то является злом в окружении довольных и почтительных подданных.

Возможно, оно посчитало бы абсолютным злом её. Жестокую, бескомпромиссную, верную. Ведь всё, что говорит генерал своему солдату, — правда только для генерала. Безумного, изуродованного на одной из своих любимых войн старика, вечно ждущего новую.

У неё своей правды нет.