Страница 1 из 14
========== Бенгальские огни ==========
Комментарий к Бенгальские огни
Индия, середина XIX-го века. Солдат Ост-Индской компании, дикая охота, самообман и имперские жернова.
__________
Написано в рамках челленджа #бросьмневызов в группе «Под крылом Феникса | Штаб автора V. Nikogosova». Тема — первобытный страх.
Нет, золотце, всё не так работает. Люди боятся не смерти, а забвения. Оттого и врата в ад открывает не грех сам по себе, а его осознание…
Ужас осознания бессмысленности прожитой жизни.
Бежать, бежать, бежать!
Прочь — по высокой, почти в человеческий рост, траве, днём — кислотно-зелёной, но сейчас, в ночи — пугающе ртутной. Прочь — спотыкаясь о переползающие по влажной земле змеями искорёженные стволы и жуткие, приподнятые над землёю корни. Прочь — поскальзываясь в грязи и болотной жиже, оставляя тёмные пятна на кроваво-алом кителе. Прочь от погони.
Он умён, умён… О как он умён! В дебри у Бенгальских болот верхом не сунешься — будьте добры преследовать пешком, господа!..
Будьте добры! Господа! Он рассмеялся бы, будь у него на то драгоценный воздух, пусть смех бы этот и вышел нехорошим, болезненным, безумным даже. Право слово, имей он шанс выбраться живым из этой заварушки — сам бы себя определил в Бедлам: ему в темноте показалось, будто у этих чертей-индийцев и впрямь выросли рога! Привидится же от страха, боже сохрани!
Бежать. Бежать! Он слышал, как под ногами врага трещали ветки, как по смуглым телам, облачённым в оскверняемую ими британскую форму, хлестали высокие травы и как вспугнутые до того ночные птицы вновь уносились в ночь с недовольными криками.
Бежать!..
Он не был трусом, любой из его бравого взвода подтвердил бы это не задумываясь. Но он был человеком, а всем людям свойственно бояться. Капитан говорил, голод и страх — первые чувства, что появились у древних, а значит, они и самые сильные. Капитану лучше знать. Капитан — учёный… Да и правда это. Уилл и сам знал, без всяких там.
Голод и страх. Хищники и жертвы. Вечный, первобытный бег…
Вот только хищником обычно был он, Уилл… То есть, конечно, не Уилл лично, но его Империя — а это, по сути ж, одно и то же!
Бежать, бежать, бежать!..
Корни-змеи подло бросались под ноги, заставляя то и дело оступаться. Но упасть нельзя, нельзя, нельзя! Была бы у него в руках винтовка, он бы этим дикарям!..
Уилл позволил себе остановиться, перевести дух, и тут же чуть не потерял половину головы: пуля прошла едва ли на пару дюймов правее, вонзившись в гнилой ствол. Близко, близко, как же близко! Как же не хочется умирать зря!..
«Не зря», «не зря» — с укором било по вискам. Не зря — во имя Империи!..
Дыхание безнадёжно сбилось, всё чаще заплетались ноги о проклятые корни, а звери — звуки их тяжёлых шагов, странного, въедающегося в голову наречия, запаха пота и специй, отчего-то не такого отвратного, как помнилось, — становились всё ближе.
Страшно, жутко.
Вот-вот, вот-вот! Он видел в лунном свете соцветия ярких тканей. Он слышал окрики и звериный вой.
Вот-вот!..
Очередная ветка отправила лицом в зыбкую болотистую почву. Фигуры преследователей неспеша окружали, сердце болезненно впечатывалось в рёбра…
Страшно, как же, чёрт возьми, страшно!
И всё же не зря.
— Во имя Империи… — прохрипел Уилл, тяжело перекатываясь на спину.
Звёздное южное небо заключил в резную серебристую раму застывший на скрюченных ветках лунный свет, очертил небрежно зловещие рогатые силуэты…
Вот же чудится! Черти, обожжённые тропическим солнцем черти! Склонились, глядят недовольно из-за застлавшей глаза пелены, головами качают… Страх отдавался горечью в горле, барабанным боем в грудной клетке, дрожью по телу. Но проходил потихоньку, уступая апатии. Зачем бояться? Он всё, что мог, сделал, винить себя не за что. А значит, он за себя покоен.
Господь всё видит. Господь воздаст.
Жуткие силуэты темнели сквозь смеженные веки, давили тяжестью присутствия, оглушали близким сбитым дыханием, но страха больше не было. Не стало вдруг и преследователей — они исчезли в ночи, не тревожа её более даже звуком шагов.
Уилл привстал и с опаской приоткрыл глаза. Зыбкость увитой корнями земли, раздражающая песня цикад, птичьи крики… И мягкая, залитая молочным туманом тьма куда ни глянь, хотя ещё минуту назад лунный свет очерчивал всё резкими контурами. Ни души.
Уилл вздохнул и с благодарностью вскинул голову к абсолютно чёрному теперь небу.
— Господь всё видит, господь воздаст, — повторил он тихо и довольно.
Затем — дал глазам привыкнуть к темноте. Попытался набрать горсть густого туману. Встал, сетуя на местных чертей и налипшую из-за них на форму грязь. Совсем воспрял духом, заприметив за деревьями золотисто-алый мерцающий огонёк и устремившись к нему.
Шаг навстречу, ещё один. Шаг быстрый, но не слишком: споткнуться об очередной кривой корень или налететь на засаду после такого чудесного спасения не хотелось. С каждым мгновеньем чужой лес становился всё тише, густой туман, будто вата, неотвратимо скрадывал обычные ночные звуки. Даже под ногами уже почти не хлюпало.
Но огонь горел. Горел ярко, маня, горел так неправдоподобно уютно, что поневоле вспоминались матушкины рассказы о огнях иных: болотных, бесовских, что своим появлением предвещали смерть.
Уилл тряхнул грязной головой.
«Так это она про огни говорила, а где ж тут огни? Один огонь всего и есть, да и тот: не пляшет, не скачет, на месте стоит, меня дожидается. Да и будь на то воля Провидения, я бы уже… того. Ан нет: живу, иду. А там — это мои люди засели, солдаты. Дикарей спугнули и ждут. Своих. Таких как я. Имперских», — успокаивал он себя, но ступал всё так же тихо.
Вот костёр, высокий и буйный, замаячил уже совсем близко, но подходить Уилл не спешил, недоверчиво осматривая единственного человека, что сидел подле.
Высокий, стройный, с загорелым и обветренным, но явно европейским, красивым до отторжения лицом, в форме и при всех знаках отличия. Офицер, и по всему — аристократ.
«Наш», — заключил Уилл с облегчением. Но ноги будто отказывались нести его дальше, и он стоял, наблюдая, как незнакомец снимает с костра небольшой котелок и переливает часть содержимого в складную стопку.
— Чаю? — окликнул офицер, вдруг поднимая взгляд.
Глаза у него были серые. Глаза у него были до того глубокие и чистые, понимающие, что по спине пробежался холодок.
Но Уилл всё же кивнул несмело и подошёл, сел совсем рядом на поваленный ствол и принял из чужих рук другую складную стопку с горячим напитком.
— Как тебе? — полюбопытствовал офицер. И взгляд у него снова — цепкий, пристальный, гипнотический. И не захочешь — ответишь.
— Хороший, — послушно отозвался Уилл. Прочистил горло. — Кажется, я такой уже пивал.
Офицер улыбнулся, не размыкая губ, приподнял чёрные с изломом брови:
— Скорее всего, только его ты и пил. Это ассам, его в этом штате и выращивают.
Всё ещё с улыбкой он уставился на костёр, и Уилл осознал, что до того почти не дышал, пригвождённый к месту до странного светлым взором. Но оцепенение прошло. Чай оставлял приятный осадок на языке, костёр уютно потрескивал и отражался в глазах незнакомого офицера жёлтым теплом, и стало намного лучше и спокойней. Уилл пару раз осмотрелся и, не найдя поблизости чего-либо подозрительного кроме тумана и прислонённой к стволу винтовки, окончательно расслабился. И принялся повторно рассматривать уже земляка с его ровной осанкой, чернильно-чёрным волосом и множеством тяжёлых перстней на длинных пальцах.
«Стрелять, ясно дело, не сподручно, а всё туда же — аристократия», — усмехнулся про себя Уилл, а вслух спросил:
— Как же вы так ловко чертей этих спугнули, сэр?
— Чертей? — офицер поднял было на него взгляд, но Уилл свой торопливо отвёл.
— Сипаев, сэр, — пояснил он.
— Чертей — видел. Чертей-сипаев — нет, — откликнулся офицер с явной насмешкой.
Уилл, не будь дурак, принял это за неверие и поспешил оправдаться: