Хармсing

Атон Ли

Хармсing

#

вечерсреда

Она игриво оправила шляпку и пара невесомых снежинок, не успевших еще зацепиться за плотную ткань неопределенного цвета, спорхнули вниз и закружились в потоках холодного воздуха.

«Холодает» – подумала она и улыбнулась поеживаясь.

Он галантно поправил руку, за которую она держалась, и это сблизило их на 8 миллиметров.

«Какой прекрасный вечер» – подумала она – «только холодает…».

– Какой прекрасный вечер – сказал он – давай еще пройдемся!

– Угу – мурлыкнула она, прижавшись к нему еще чуточку ближе, а сама подумала: «Даже не холодает, а, пожалуй, холодно! Но… пока еще можно потерпеть».

Между домами выглядывали любопытные звезды, пробиваясь даже сквозь мутный свет дворовых фонарей. Залаяла собака. Под ногами скрипнул кусочек сплюснутого снега, попавший под его каблук. Громыхнула дверь подъезда, тут же где-то за стеной пронесся по жерлу мусоропровода полиэтиленовый пакет, шурша, скрипя и побрякивая содержимым, из окна первого этажа донесся неубиваемый запах свежеподжаренных котлет.

«Как романтично…» – подумала она – «…и холодно!» – он молчал. Ветер, поджидавший их между двумя пятиэтажками, выскочил наружу и окатил пару колким вечерним морозцем. Она снова поежилась, а он, казалось, напротив, даже чуть больше расправил плечи, образовав зазор между драпом пальто и шелком кашне. Раздалась громкая музыка и вскоре стихла – это по соседнему двору проехал автомобиль.

Сейчас они шли по большому кругу и удалялись от ее подъезда.

«Ну что же…» – подумала она – «еще чуть больше половины круга, я потерплю, право, такой хороший вечер… Вдруг, если я сейчас отпущу его, он обидится… уйдет… нет, я потерплю…».

Окно третьего этажа было приоткрыто: оттуда слышались раскатистая мужская и пронзительная женская ругань, судя по всему мужа и жены.

«Хорошо, что у нас не так…» – подумала она – «интересно, а что подумал он?»

Она немного ускорила шаг, чтобы согреться, ее полуботинки были вполне элегантными для этой части города, однако совершенно не предназначены для прогулок при любой температуре ниже нуля. Он же, напротив, как будто специально замедлил шаг, и ей пришлось подстроиться под его походку вразвалочку. Теперь она впервые за все время прогулки почувствовала раздражение.

«Нет, нет, нет…» – сказала она себе – «это никак не может быть раздражение, это, скорее всего недоумение! Почему «скорее всего»? Это точно недоумение, я удивилась, почему он не хочет подстроиться под мой шаг, наверное, он просто не понял, что я хочу идти быстрее…» – и она снова попыталась ускориться, но снова, словно кукла на резинке, вернулась обратно, восстановила дыхание и подстроилась под его шаг.

«Он просто не понимает, что я хочу идти быстрее…» – робко подумала она. – «Но я же хочу идти быстрее не просто так, а потому что мне холодно… Надо как-то ему сказать… Но как, чтобы не обидеть?» – в отчаянии она даже замедлила шаг и теперь он потянул ее вслед за собой, словно не замечая изменений ее скорости и уверенно двигаясь вперед, отбрасывая в стороны хрупкие скопления снежинок блестящими туфлями.

– Вот, кажется и зима… – чуть слышно сказала она.

– М-м…? – отозвался он. – Зима? Сейчас же только ноябрь.

– Снег идет… – вкрадчиво произнесла она.

– Н-да… но это не редкость для ноября… – задумчиво ответил он, словно в это время размышлял о чем-то совершенно другом.

– Холодно… – еще тише выговорила она и запнулась.

– Холодно? – удивленно переспросил он и вроде как тоже запнулся, дальше они двигались молча словно этого странного разговора не было, одолев две трети большого дворового круга.

У подъезда курили и она воспользовалась этим, чтобы ускорить шаг.

– Пойдем быстрее, там курят – шепнула она ему.

– М-м, ну давай… – отозвался он, поправил шляпу и ускорил шаг. Однако это не помогло преодолеть холод, и она загрустила, представив тепло уютного кафе, или хотя бы кухни. Уютных кафе в их районе не было, а кухни было даже две: одна в ее отдельной двухкомнатной квартире, которую она делила с мамой, а другая его, затерянная в лабиринте коммунальной квартиры, которую она никогда не видела, но которая без сомнения была темной, засаленной и обставленной полуразрушенной мебелью. Он никогда не приглашал ее туда.

Кажется, минуло три четверти пути, она с облегчением вздохнула, вот уже показалась справа знакомая детская площадка, припорошенная первым снежком, пустынная и тихая… Пройти длинный дом, за ним налево и вот он полный тепла довольно чистый подъезд… Его подъезд под ржавым козырьком в аварийном доме тоже находился неподалеку.

– Хорошо… – неожиданно сказал он, и она некоторое время соображала, чтобы понять, что это слово прозвучало от него.

– Угу… – машинально выдавила она.

Теперь они шли вдоль длинного дома. Ветер пробежал по ее икрам, и она задрожала от холода, а он, кажется, даже этого не заметил, согревала только мысль о близости дома. Вот он родимый, уже показался слева, сверкающий ярким прожектором, подвешенным над входом в подъезд.

– У-ф-ф-ф… – она блаженно выдохнула и подумала, что прогулка, в сущности, была замечательной, однако чашка горячего чая сейчас будет более чем кстати. Холод полз по ногам и подбирался к ее женскому здоровью, которое просто на просто вопияло о смене микроклимата.

Однако же он продолжал идти вперед, словно и не замечая ее дома, с постоянством ледокола, пробивающего себе путь во льдах и тянущего за собой на буксире маленький кораблик.

Она смутилась, не смея сначала противостоять его напору, но потом решилась и замедлилась вовсе, так, что и ему пришлось остановиться.

– Ты чего? – с удивлением спросил он.

– М-м-м… – сказала она в некоторой нерешительности и закусила нижнюю губу.

– Ты чего? – снова спросил он. – Пойдем!

«О боже!» – внезапно подумала она. – «Вдруг он решит, что я закусила губу от вожделения, но это же не так! Он решит, что я вконец испорчена… а я же просто…» – почувствовав прилив паники, она выпустила губу из плена зубов, собралась с мыслями и сказала, поведя плечиками:

– Холодно…

– Холодно?! – удивился он – но вечер такой теплый…

– Я замерзла… – тихо сказала она, глядя себе под ноги и растирая руки, облаченные в тонкие перчатки друг о друга. – Зайдем в подъезд?

Он проводил ее до двери в квартиру, они неловко обнялись, и она проскользнула внутрь, навстречу теплу, хотя уже успела немного согреться, пока они поднялись на третий этаж. Он направился вниз по лестнице, стуча каблуками по ступеням и насвистывая что-то легкомысленное. Она облокотилась спиной о входную дверь и попала в эпицентр водоворота, состоящего из собственных мыслей:

«Как-то совершенно неловко мы сегодня попрощались… Неуклюже… Почему? Он обиделся, что я рано ушла домой? Но нельзя сказать, что я ушла совсем рано, может быть дома меня ждали какие-то дела, или мне понадобилось туда по необходимости, или же я правда замерзла… Надеюсь, он не подумал, что я не него обиделась? Но я же не могла и дальше ходить по такому холоду в своем стареньком пальто, да еще с голыми ногами… Наверно нужно было ему лучше это объяснить, сказать: «Послушай…» Да что, собственно, сказать?! Я же все и так ясно сказала, что мне холодно. Что еще можно к этому добавить? Что он мне дорог, мне очень нравится с ним гулять, и я бы хотела еще с ним встретиться… Но разве пристало скромной девушке говорить такое? А вдруг он во мне разочаруется, решит, что я нарочно хочу от него скрыться и придумываю пустые причины? Вдруг он из-за этого бросит меня?!…»

Он прошел по дворам еще один круг – малый, мимо продуктового магазина, ржавых гаражей и детского сада, снова обогнул ее дом, а потом по узкой асфальтированной дорожке, проложенной между пятиэтажками, вышел к своему дому-развалюхе.

– И, правда, холодно! – тихо сказал он себе, удивляясь, однако не сразу вошел в подъезд, а еще прошелся вокруг дома, потоптался у входа, и только затем отворил рассохшуюся деревянную дверь и проследовал внутрь. Он тоже жил на третьем этаже, поднимался неторопливо, но не потому, что ему было тяжело идти, а потому что он не спешил.