Страница 2 из 9
Ну как ему, пятилетнему, объяснить? Разве скажешь, что бездыханное окоченевшее тело закопают в землю? Ведь тут же неуемная фантазия ребёнка нарисует жадных до плоти червей. Нет, нужно было срочно придумать что-то другое. И она объяснила маленькому сыну, что человек, когда умирает, как по волшебству распадается на маленькие искорки и улетает на небо.
– А потом оттуда сыплется снег?
– А потом оттуда сыплется снег....
– Значит, мама, и я когда-то стану снегом?
– Вставай, снеговик, а то прилипнешь. Пойдем скорее домой. Я замерзла....
Третья пригоршня снега была прижата к груди, как самое дорогое. И истошный вопль разлетелся в лесной глуши, подхваченный утренним шальным ветром. Наверное, скоро и она станет таким же белым пушистым снегом…
4
Память избирательна. Она вообще живет своей жизнью, придумывает свои правила. И отчего-то совсем не хочет подчиняться. Если бы это было хотя бы легким помешательством, но нет. Сознание чистое, ясное. Просто в голове зациклился лишь один единственный день. Один из последних. Поход к врачу. Не хотела, но… вдруг упала на работе, вызвали скорую. А оттуда позвонили директрисе. Принципиально не допустили к работе, пока не прошла обследование. Только кому от этого стало лучше?
Пока не знала о своем диагнозе, еще как-то легче было. Или нет? Кого снова обманывать…
Врач долго жевал свои тонкие губы, пощипывал край синего, как аквамарин, колпака, изучал бумаги. Потом объяснил коротко и ясно. Что опухоль растет, но какая она, пока не понятно. Если злокачественная, то остаётся ждать совсем немного. Месяц, два, три… А если доброкачественная, то все равно вырастет рано или поздно до такого размера, что пережмет сосуды. А там, в следующий раз, она просто не придет в сознание.
Операция? Можно, но нет гарантий, все-таки это голова.
Можно и за границу, но за большие деньги.
Испугалась? Нет. Скорее, обрадовалась. На все божья воля. Да и ради чего жить? Это доктор, молоденький совсем еще, убеждал ее, что нужно найти для себя тот стержень, оплот, за который держаться, и тогда, возможно, все изменится к лучшему. Чему меняться-то? Сколько бог даст.
Единственный выход, казалось, был, как на ладони, прост и понятен. К чему пугать учеников? Написала заявление об увольнении. Попрощалась с дорогим классом на чаепитии. Объявила, что уезжает.
У доктора была еще несколько раз. Подобрали лечение, чтобы скрасить остатки…
А потом взяла, продала квартиру и уехала. Без прощаний, объяснений, без адреса. Сюда вот, в эту глушь таежную. Куда только зимой бывает дорога.
Объявление о продаже добротного дома с подворьем увидела случайно. Так сразу вот стало понятно, что делать дальше. Как в картинке, где появляется недостающий пазл. Раз и все. Никаких сомнений, ни сожалений, ни слез.
Двое суток на поезде. Четыре часа на убогом автобусе. Счастливый взгляд молодых, так быстро сбагривших наследство их помершей бабки.
Обжитой, теплый дом. С мебелью, постелью, даже скотина во дворе имеется. И к корове в придачу соседка – баба Фрося, привыкшая за несколько лет помогать своей почившей ныне подруге. Не бросила корову и сейчас. Так и ходит, и доит ее, и присматривает. Это даже к лучшему. На пятом десятке, после почти тридцати лет педагогического стажа, уж не под корову лезть да за титьки животину дергать. Нет. Просто нужно дождаться.
Хорошо, что зима…
5
Есть совершенно не хочется, тем более тошнит беспощадно и постоянно. Но вдруг вспоминается вкус детства, тот самый, из деревни у бабушки.
Образ бабули уже давным-давно стерся, а вот вкус раскаленной душистой гречки, распаренной в глиняном горшке, остался. Ее накладывали в глубокие алюминиевые плошки и заливали холодным молоком. Оттого каша сразу остывала, а молоко нагревалось. Похлебка получалась отменная, и она, маленькая Люда, всегда капризная на еду, уплетала это нехитрое лакомство за обе щеки. Глиняных горшков теперь не было, как и печки. Зато гречка была в запасе. Два мешка, общим весом под полцентнера. Стояла в сенцах рядом с кулями муки, сахара, макарон. Сначала казалось абсурдным запасаться таким количеством провизии. К чему ей? Но бабка Фрося отматюгала по-свойски: чего придуряться, зима наступит холодная, а дорог особо нет, да и дорого ездить в районный центр. Потому, запасаться стоит как минимум на полгода. А там уж, если живы будем, то за новыми запасами поедем.
Смешно про полгода. Хотя, два месяца уже прошло. И лекарства она купила лишь на два курса, а это еще на месяц-полтора. Потом не понятно, как быть. Если она еще будет жива, а обезболивающие закончатся… Наверное, нужно убавить дозу, немного сэкономить. И поговорить с председателем этой деревни, заказать через него… А рецепт? Ну почему она не подумала об этом раньше… От отчаяния, запутавшись в паутине собственных переживаний, гречки набрала полную чашку. Столько же и сварила. Получилось варева всклянь огромная кастрюля. Сколько теперь ее есть? Неделю? Наверное, все же стоит завести собачонка. Или кошку. Или никого не надо. Вдруг умрет сегодня или завтра, а животное погибнет. Вот всегда так у нее, ответственность за других мешает своим желаниям. Всю жизнь.
С самого детства…
Ответственность за младших сестер, одна другой меньше. Им вечно что-то было нужнее – тетрадки, новые колготки, платье на праздник в детский сад. Или то яблоко, зеленое и сочное, с яркой наклейкой на восковом боку, торжественно заявлявшей, что фрукт привезен из-за границы. Кажется, его запах – кислый, душистый – до сих пор стоит в носу. Потому что девчонки грызли яблоко со всех сторон, накинувшись на него, как оголтелые, не помыв, впиваясь в хрусткую мякоть, зажмуривая глаза от удовольствия. А она стояла и стыдилась своего желания откусить хоть чуть-чуть. Она ведь старшая, зачем отбирать у малышек? Им витамины нужнее. Потом, конечно, были яблоки. Разные, всякие. В девяностые они валом пошли из-за границы, красовались у каждого лоточника, влекли своим блеском и идеальными формами. Но все было не то. И Костику она покупала их разных, много, но он не ел. Не нравились. Наверное, потому что где-то в их общей родовой памяти сидело то – особенное, несъеденное, с яркой наклейкой.
Гречка вдруг подкатила к горлу вместе с невыплаканными слезами. С трудом сглотнув ком и запив остатками молока, дала волю слезам. Сейчас можно. Сейчас никто не видит, не осудит. Раньше стыдно было показывать свою слабость. Нельзя. Так говорила мать. А она ей верила и чтила. Всю жизнь свои слезы прятала. Сейчас некому на них смотреть, значит можно. Не тащить же их с собой, невыплаканные, в загробный мир…
6
От лекарств отказаться проще простого. Только и нужно всего лишь пить таблетки с чуть бо́льшим интервалом. Все равно ночами толком не спит. А председателя она видела, сказал, что снарядит машину только через месяц. Все, что можно взять без рецепта, привезет. А вот ежегодного приезда фельдшера из района ждать до марта. Тогда он, перед закрытием дорог, непременно наведается, осмотрит каждого жителя, выпишет кому нужно лекарств и уедет до осени. А если кому помереть приспичит, так врач в этом не помощник. Помирай тихо, спокойно, а соседи схоронят, коли больше некому.
В целом организм выдерживал, и, если не упиваться своим горем, боли наведывались не так часто. Собаку она все-таки завела. После того, как на окраине обнаружили следы медведя-шатуна. Умереть в теплой постели в обрывках своих воспоминаний или быть задранной обезумевшим животным, – все же второе ее несказанно пугало.
Все тот же председатель притащил откуда-то пегую собачонку, помесь овчарки с дворнягой, с неуклюжими ногами и узкой щенячьей головой. Лаяла она задорно, и это главное. Будет голосить, значит нечего на улицу высовываться.