Страница 3 из 6
– Ну, расскажи, – говорит он. – Кто такая, откуда и зачем тебе это всё.
– Алина Беляева, двадцать пять лет, живу в Москве, надо – потому что животных люблю.
Он щурится.
– А родители кто?
– Родители в разводе, отца не знаю, мама редактор…
– Учишься где?
Я немного озадачена, но до меня тут же доходит. Ещё раз напоминаю:
– Мне двадцать пять лет. Я давно отучилась, театральный институт, драматургия.
У меня светлые волосы и физиономия на пару лет отстаёт от паспортного возраста. Пока что от этого нет никакой выгоды, одна морока, вот как сейчас.
– Значит, работаешь?
– Да, я…
Осекаюсь. Смотрю в его глаза и понимаю, что нельзя, нельзя говорить, что работаю я в районной газете, ещё с универских времён.
– В молодёжном театре в Доме культуры пьесы ставлю. И немного русский с литрой преподаю.
Это правда: в редакции меня называют «нашей драматургиней», а в театре – «нашей филологиней».
– Хм. Понятно. А парень есть?
Слегка обалдеваю.
– Есть, живём давно вместе. А что?
– Нет, это так. Ты куда пойдёшь – к кошкам или к собакам?
– К кошкам, конечно! Я кошек люблю.
– Убирать у них сможешь?
Я смеюсь.
– А чего тут не смочь? – поясняю, потому что он, в свою очередь, не понимает, что тут смешного. – У меня у самой двое.
– Одежда есть переодеться?
Смотрю на свои джинсы и толстовку с идиотской картинкой на груди.
– Да у меня такая, которой не жалко.
– Ладно. Иди, – говорит он и встаёт сам. Мы выходим.
Кошки обитают в домике напротив офиса. Вообще что офис, что кошкин дом – этакие квадратные бетонные глыбы, и слово «домик» не очень-то с ними вяжется, но, по крайней мере, оно отражает их автономность. Кристинка рассказывала, что раньше на месте приюта был завод, потом ему снесли крышу и остались домики да полигоны. Здесь везде промзона, серый снег, лай да холодный ветер.
– Воду, – говорит Яков Львович, – из шланга бери, вот так. Грязную сюда выливай, – и показывает куда-то в угол рядом с водопроводом.
– Что, вот прямо сюда?
– Вот прямо-прямо сюда, – в тон отвечает он и выдаёт подобие улыбки.
– Ясно, – говорю и захожу в кошкин дом.
Внутри домика – ковры с орнаментами, пыль, лампочки в углах, натопленное тепло… и микроклимат. Так мне хочется это обозвать.
Когда, к примеру, в помещении много парней, то пишут: в воздухе сплошной тестостерон. Когда учёных – пишут, что сплошные мозги. Ну и так далее.
Здесь в воздухе сплошная пластичность. Линии, изгибы, повороты, грация – всё это вокруг, обволакивает и уводит за собой. Психоделика напополам с аллергенной шерстью.
Чтобы вернуться на землю, я думаю о том, во сколько обходится приюту содержание сорока кошек. Неудивительно, что собак в десять раз больше: они в основном в будках, а будки в оградках, обогревателей там никаких нет.
Я прикидываю, что надо сделать. Вымыть пол, вытряхнуть подстилки и, главное, поменять наполнитель в лотках. В качестве наполнителя – опилки. Кристинка рассказывала, что приют сотрудничает, помимо всяких зоомагазинов и аптек, ещё и с лесопилом. Так что опилки, как побочный продукт, достаются приюту бесплатно.
Я проверяю, есть ли у кошек вода. Есть. Сухого корма тоже полно, навален грубо в большие собачьи миски. Корм – медальки с шершавой поверхностью, рыжевато-бурые. Самый дешёвый.
Резиновые перчатки у меня с собой: здесь какие-то есть, но я перестраховалась. Перчатки – это хорошо: меньше соблазн погладить.
Пластичность вокруг меня сгущается. Здесь явно заинтересовались моим занятием и мной лично.
Гладить я их не смею. Во-первых, за мной краем глаза наблюдают из окна офиса по соседству, и мне нужно показать, что я пришла сюда по делу. А во-вторых, если кто-нибудь замурчит, я, наверное, вообще умру.
Через полчаса заходит Оскар, один из рабочих, молодой смешливый парень, киргиз по национальности. Он прислоняет к стене длинный пакет с опилками, примерно в свой собственный рост.
– Слушай! Крис спрашивает, долго тебе ещё?!
– Да часа два, – отвечаю. – А что? Вы закрываетесь?
Оскар обводит взглядом комнату и поднимает брови.
– Да нет. Работай сколько надо. Я передам.
Дверь закрывается. Я случайно пинаю мячик, лежащий у моих ног. За мячиком тут же бежит кот. Он тощ, пёстр и потрёпан, и на морде уже читается ворчливость, характерная для пожилых кошек. Но он не стесняясь бежит за мячиком и подталкивает его лапой.
Я уже чувствую, что начала медленно умирать.
В дверь просовывается Кристинкина голова.
– Ты что, застряла тут? – спрашивает. – Какие два часа?
– А что?
Кристинка заходит в комнату. Ей не нужно быстро открывать и закрывать дверь: никто и не думает выбегать, кошки недоверчивы, а тут ещё холодный ветер с улицы.
– О-о… Да ты тут глобально решила… Ну хорошо, я тогда домой. Одна до метро доедешь? Найдёшь?
– Ага.
Кристинка хочет ещё что-то сказать: она, кажется, встревожена. Но передумывает и уходит.
Искать метро мне не нужно: поздним вечером меня подбрасывает вместе с рабочими Яков Львович на своей «Волге».
Придя домой, я глубоко вдохнула и прислонилась ко входной двери. На руках у меня волдырики от моющего средства, на лице – блаженная улыбка. Влад вышел мне навстречу.
– Понравилось? – спросил он.
– Ага! – ответила я.
И разревелась.
Глава 3
Волшебный пинок
С утра я пришла в редакцию и попала в крепкие объятия. Очень узнаваемые.
– Мирон! Ты что, уже всё?
– Не, я в увольнении.
Мирон обходит наши столы, пожимает руку Фомичу, даёт Лёхе дружеский подзатыльник. Нашу начальницу Стасю он уже чмокнул.
– Расскажи, что ли, – говорю.
– Сейчас. Надо ещё кое с кем обняться. И люлей кое-кому повыписывать.
Мирон – наш репортёр. Полтора года назад он ушёл на службу – не в армию, а на альтернативную. Он исчезает в дверях, но через минуту появляется с кофе в одной руке и складным самокатом в другой.
– Не надоело? – спрашивает Фомич, наш корректор. – Бумажки-то разносить?
Мирон счищает со своего самоката остатки снега.
– Всё-то вы, дядь Толь, знаете. Всё знаете.
Повторение в быстром темпе – Миронова фишка. Я, мол, неугомонный репортёр, чадо большого города.
– Ну вот, – говорит выпускающий Лёха, – а хотел в зоопарк.
– Уж лучше бумажки.
– Ну рассказывай, – говорю. – Почему почтальоном? И почему про зоопарк передумал? Это ж твоя мечта была.
Мирон высокий, мощный в плечах, холеричный и слегка шепелявит. Эта шепелявость, как ни странно, работает на его образ: я, дескать, такой занятой, что некогда выговаривать слова. Ещё у него тоннели в ушах и нашивка на всю спину «Я всегда буду против»[2]. Он вырос во Франции, в нежном возрасте писал музыку под псевдонимом MC Мирон.
Он садится напротив Стаси и меня, как обычно поставив стул задом наперёд. Когда ему говорят, что это закрытая поза, он отмахивается: а ну вас, мне просто так удобней.
– Ну что вам сказать… Как я в военкомат ходил – просто песня. Они спрашивают: почему гражданка? Я: потому что армия против моих убеждений, а косить не хочу. А армия против убеждений. А косить западло. Они, кажется, про откос удивились больше, чем про убеждения.
– А как же страну защитить? – спрашивает Фомич. – В случае чего?
– Вот в случае чего и поговорим, – отвечает Мирон. – А сейчас я в гробу видал милитаризацию.
– Ладно, ладно, – говорит Стася. – А потом?
– Потом говорю: давайте заявление писать. Они говорят: а вы знаете, что мы можем сделать отмену вашего заявления? Я говорю: а вы знаете, что я могу сделать отмену вашей отмены? Они: хорошо, тогда мы сделаем отмену вашей отмены нашей отмены. Я: отлично, увидимся в ЕСПЧ. На том сошлись.
Стася смеётся. Она старше нас, но компанейская и простая.
– Так почему не зоопарк-то?
2
Песня группы «Гражданская оборона».