Страница 3 из 14
Валун всегда стоял сам по себе, и никто не думал его тревожить, однако в тот самый день на валуне сидел человек.
Я тотчас прекратил сбрасывать камушки в воду и уставился на незнакомца. Сейчас я понимаю, что это было очень невежливо, но я решительно ничего не мог поделать со своим изумлением – заприметить нового человека в нашей глухомани было для меня делом неслыханным. Мы находились достаточно далеко друг от друга, но мое зрение было остро, и я знал наверняка, что восседавший на валуне юноша никогда ранее мне не встречался.
Его наряд был прост: черная льняная туника, высокие черные же сапоги, смоляной облегающий плащ-пальто и перчатки цвета воронового крыла. Однако по пошиву и материалу его одежд я быстро определил, что передо мною был, как говаривала моя матушка, “отпрыск состоятельного семейства”.
Незнакомец с интересом рассматривал меня. Поза юноши казалось расслабленной, однако же он оставался недвижим. Я сделал несколько шагов по направлению к нему и остановился.
Я наконец смог разглядеть его лицо. Волосы этого странного человека вторили одеждам – они были черными, очень черными, густыми и длинными, почти до плеч, и казались какими-то ухоженно-небрежными, как будто он сам повелел им лечь именно таким беспорядком и никак иначе. Черты его были правильными, но не скучными. Нос был острым, но не ястребиным и не чересчур длинным, а просто немного нахальным, скулы – высокими, но вполне правдоподобными даже для наших широт, подбородок украшала коротко стриженая бородка, на лбу виднелся недавно заживший шрам. Он мог бы сойти за здешнего вельможу.
Незнакомец с интересом рассматривал меня. Мне даже показалось, что в его взгляде промелькнула усмешка, но я быстро одернул себя, потому что папенька всегда учил меня, во-первых, не судить о людях по первому впечатлению, а во-вторых, не думать о них хуже, чем они есть. На губах его играло подобие улыбки – немного сдержанной, немного грустной, немного ироничной, – поначалу это насторожило меня, но, уловив в его мимике оттенки печали, я поневоле почувствовал, что хочу произвести положительное впечатление.
Вспомнив наконец все, чему меня учили об этикете, я подошел к человеку поближе, исполнил осторожный поклон и представился:
– Габриэль.
К моему вящему удивлению, незнакомец отреагировал на мой поклон непродолжительным молчанием, после чего он, уже не пытаясь скрыть усмешку, оставил наш достопочтенный валун, не спеша подошел ко мне, и резким движением протянул мне руку:
– Принц!
Маменька всегда учила меня, что демонстрировать смущение на публике неприлично. Поэтому я, твердо вознамерившись не оплошать во второй раз, скорчил, как мне показалось, весьма невозмутимое лицо и очень размеренно произнес:
– Очень приятно познакомиться с вами, Принц.
Мы пожали руки.
Моя эйфория от удачного ответа продлилась несколько жалких мгновений, ибо диалог самым постыдным образом завяз на этой неловкой ноте. Принц не делал попыток спасти положение – напротив, он, казалось, с напускной учтивостью ждал от меня следующего шага. Происходящее явно забавляло его. Я настолько смутился, что совершил вторую ошибку: я прямиком выпалил то, что было у меня на уме.
– Скажите, а Принц – это титул или имя?
Тогда он сделался серьезным. Призрак улыбки покинул его уста, а в темных глазах сверкнула грозная искорка.
– Это титул, – сказал он, делая над собой некоторое усилие, – но он больше ничего не значит для меня, и не должен значить для вас.
Он устремил взгляд прочь от моих глаз и, как мне почудилось, немного рассердился, но даже не на меня, а на весь мир целиком и сразу, даже на безмолвный валун и пенистое море далеко внизу.
Я не знал, что мне думать, как реагировать. Может быть, мой неловкий вопрос затронул некую историю с этим титулом, и сейчас не самые приятные мысли овладели его разумом? Кто знает, вернулись ли они сейчас, по моей вине, или он никогда не расставался с ними, и даже здесь, в диком краю, предавался их угрюмому течению?..
Напрасно я нарушил его одиночество! Мне было крайне неуютно с ним —ни один человек доселе не казался мне таким неясным. В его глазах я прочел слишком много и ничего не смог понять. Насмехался ли он, грустил ли он – он делал все как будто одновременно, и я не мог, несмотря на все усилия моей неопытной любознательности, увидеть в нем явное и законченное настроение.
Тогда я сдался и принял, как мне показалось, единственно верное решение: я еще раз поклонился, заверил его в том, что знакомство было мне исключительно приятно, и повернулся уходить. Я сделал несколько шагов, когда он окликнул меня.
– Постойте… – его голос прозвучал неожиданно слабо. Он повторил более решительно:
– Постойте!
Я смущенно остановился.
Он догнал меня.
– Простите мне мои манеры, Габриэль.
я настороженно кивнул; меня почему-то удивило, что он запомнил мое имя.
– Я начинаю отвыкать от двора и, того и гляди, совсем одичаю в ваших лесах, – он виновато улыбался, и мне уже не верилось, что этот же самый человек недавно был столь насмешливо непонятен. Сейчас я явно видел его смущение и точно знал, что он обращается именно ко мне. Так было гораздо проще общаться. Он продолжил:
– Вы ненароком затронули трагичное для меня происшествие – происшествие, о котором я предпочел бы не вспоминать. Я сам виноват, мне не стоило представляться вам столь нелепым образом, это было чистое ребячество с моей стороны. Видите ли, для меня этот титул стал почти что как имя – меня многие звали именно так, с самых юных лет. Мне стоило предвидеть вашу реакцию, Габриэль. Я…
Он запнулся, испугавшись, что рассказал мне слишком много.
– Не бойтесь, – подбодрил я Принца, – я никому не расскажу.
Он в замешательстве посмотрел на меня, а потом добродушно рассмеялся и едва ощутимо, неловко похлопал меня по плечу.
Так мы познакомились.
Принц попросил меня составить ему компанию в прогулке вдоль берега, и я нехотя согласился. Он набросился на меня с расспросами – где я живу, кто мои родители, далеко ли до деревни? А до города? Какая дичь водится в лесу, заплывают ли к нам корабли?
Я отвечал неохотно – любой на моем месте был бы по меньшей мере осмотрителен. Не помню, сколько я ему рассказал, однако я старался не говорить ничего сверх очевидного. Беседа не клеилась, но Принц долго предпочитал не замечать моего сопротивления.
Признав наконец поражение, он поумерил свой пыл, и некоторое время мы молча шли вдоль края обрыва, разглядывая плещущиеся внизу волны и носки своих сапог. Принц молвил:
– Вы совершенно правы в том, что не доверяете случайному встречному.
Снова пауза.
– Знаете, – сказал Принц, – я был бы рад заслужить ваше доверие, и…
Я не нашелся, что ответить. А откуда этот принц сам знает, что он в свою очередь может доверять мне?
– Боги, какая глупость! – вскричал он, недовольный собой.
Мы остановились.
Он выглядел настолько потерянным, что я почти пожалел его.
– Не хотели бы вы отобедать со мною завтра? – внезапно спросил Принц. Я был ошарашен таким поворотом и на мгновение подумал, что передо мной и вправду королевский сын – столько гордости и достоинства прозвучало в простом приглашении. Вся наша предыдущая беседа как будто бы перестала существовать, и мы вернулись к своим старым ролям: мне опять было неловко в присутствии царственной особы.
Не успев ничего придумать, я панически кивнул.
– Славно! – подвел итог Принц, – я буду ждать. Приходите завтра к заброшенному маяку ровно в полдень. Я буду рад, если вы приведете с собой батюшку.
Он звонко рассмеялся, кивнул мне, и удалился.
Даже когда его фигура скрылась от моего взора за утесом, я продолжал смотреть ему вслед.
Как мы отобедали с Принцем
– Отец, я познакомился с Принцем, и он зовет нас в гости. Вы знаете его? – выпалил я сразу по возвращении домой.
Батюшка был занят – он колол дрова на заднем дворе, и моя неотесанность его очень разозлила. Он отставил топор, вытер свой широкий лоб рукавом и удостоил меня хмурого взгляда.