Опрокинутый жертвенник

Украшенные в цвета команд беговых квадриг, трибуны цирка пестрели, как сирийские ковры. Элпидий, опомнившись от первой неудачной попытки покорить Таэсис, не упускал из вида ее голубую накидку с самой площади.

Пробившись вслед за ней через ворота, он оказался выше и немного в стороне, но со своего места хорошо видел ее прозрачную накидку, собранные в диадему волосы, черные брови, и из-под них – зеленые волны души.

Гул над цирком постепенно стих и на арену выехали на своих квадригах возницы, одетые в яркие одежды. В коротких туниках без рукавов, в мягких шлемах, с широкими ремнями, накрученными от кулаков до локтей и от сандалий до колен, едва помахивая бичами, они проехали на легких колесницах, гордые собой, мимо главной трибуны ипподрома. Красивые белые, вороные, пегие, золотистые лошади, кося и фыркая, нетерпеливо перебирали тонкими ногами.

В первом ряду ехали кумиры публики, многократные победители ристаний и венценосцы антиохийских Олимпий – поджарый, как рысь, рыжебородый галл Геркулан с руками и ногами, увитыми тугими канатами мышц и густо заросшими рыжей шерстью, и бронзовокожий гигант из Египта Самбатион. Они ехали, сверкая улыбками, полные величественного достоинства, как и подобает живым богам. А впереди них, сотрясая землю, по рядам ипподрома с восточной трибуны на западную катился вал восторга, и под колеса колесниц олимпиоников летели цветы и венки. За олимпиониками следовали не менее известные в Сирии возничие: финикиец Ификл и Диомид из провинции Киликия.

Тяжелые трубы-букцины протрубили начало состязаний и цирк онемел. Рабы-привратники резко распахнули широкие ворота, и восемь квадриг выехали из загона. Трибуны загудели от восторга. Ряды ипподрома вмиг превратились из тысячеглазого Аргуса в одноглазого Полифема. Все, даже те, кто сидел на крышах соседних домов, увидели, как по ногам лошадей пробегают нервные судороги, как у возниц вздулись мышцы и их лица превратились в каменные маски. Взгляды устремились на сигнальный знак в виде бронзового дельфина, висящий над самыми головами лошадей. Словно кариатида, стоя на трибунале в мраморной тяжелой тоге, арбитр состязаний уронил платок, дельфин нырнул вниз, тубы тяжело выдохнули и квадриги вылетели из горловины цирка, как ужасающие стрелы из баллист. Через несколько секунд на месте старта возникло облако пыли, оно наполнилось грохотом кованых колес и стало вытягиваться вдоль арены. Всем отчетливо были видны только первые три квадриги, остальные же – будто прорывались сквозь завесу пыли. Обогнув поворотный столб, вперед вырвались Геркулан и Самбатион, за ними, в корпус лошади, мчались Ификл и Диомид. Элпидий сжал кулаки и начал молотить по скамье.

– Геркулан! Победа крылата! Дай! Дай! Дай! – закричал он увлеченный азартом трибун, враз забыв о своей сердечной ране. – Подрезай фараона! Раздави как муху!

Болельщики за египтянина тут же ответили со своих мест.

– Гер-ку-лан – рыжий! Мясник – не возница! У него каталка, а не колесница! Оотт-бей фии-илей, Самбати-оооо-ннн!!! – раскатисто покатилось по рядам.

Элпидий бросил взгляд на Таэсис. Щеки у девушки порозовели, глаза горели азартом, пухлые губы полуоткрыты как для поцелуя, или как будто с них вот-вот слетит признание в любви. Страсть, с которой она смотрела на Самбатиона, и ее голубая «египетская» накидка говорили о том, что она отдала свое сердце ему.

Лидерство галла и египтянина в начале состязания еще мало о чем говорило. Квадригам следовало сделать еще шесть кругов, прежде чем оказаться у финишной черты. К тому же, чтобы попасть под крыло победы, требовалось проявить завидную ловкость и по дороге к ней не свернуть себе шею или же не переломать ребра, что на бегах удавалось далеко не каждому.

Гонка становилась все безумней. Возничие нещадно били кнутами лошадей и выкрикивали боевые кличи, как будто они мчались мимо трибун в атаку на невидимого врага и, устрашив его, резко отворачивали у поворотных столбов. Объехав вторую мету, к началу третьего круга вперед вырвался Самбатион, рыжебородый галл отстал от него на лошадиный корпус, Ификл и Диомид гнали почти колесо в колесо. Посередине арены, прямо у трибуны арбитра, финикиец попытался обогнать Диомида, но тот направил своих лошадей ближе к краю, прижимая Ификла к заградительному валу. Колеса колесниц сцепились со страшным скрежетом, финикийца подбросило и отнесло в сторону, лопнула ось, квадрига перевернулась и накрыла атлета. Треснуло и отломилось дышло, колесница, мелькая спицами и очерчивая по песку широкую дугу, вкатилась под четверку. Лошади осадили назад и завалились на нее взмыленными крупами, давя своего возницу и не оставляя ему никаких шансов.

На арену выбежали рабы, остановили четверку и начали быстро резать упряжь. Из-под обломков вытянули за ноги перемолотое тело финикийца, оно оказалось настолько обезображенным, что искушенная в зрелищах публика довольно вздохнула. Мертвого Ификла уложили на носилки и понесли на задворки. Трибуны видели, как с носилок, как будто вино из худого меха, быстро стекает алая кровь. Толпа радостно закричала и зааплодировала этой крови.

Пока часть трибун смотрела на кровавое фиаско финикийца, другая следила за яростной гонкой. В конце пятого круга Самбатион просчитался и зацепил колесом знак поворота. Пристяжные дернули, колесница на миг замерла на одном колесе, рухнула оземь – и лошади с диким ржанием потащили ее по арене. Толпа взревела, увидев невероятное – как ее бог Самбатион опрокинулся с небес на землю.

Таэсис вскрикнула и закрыла в ужасе лицо руками. А Элпидий, с трудом сдерживая ликование, смотрел, улыбаясь, как ее любимец, привязанный накрепко к вожжам, покатился по арене. Обезумевшие лошади, швыряя с губ пену, упорно тащили возницу, колесница крошилась, как соломенная, и ее куски сыпались ему на голову. Зрителям стало ясно, что египтянин, пытаясь быстро перерезать вожжи, потерял свой нож и что он обречен. Но в этот момент произошло чудо. Лошади, храпя и спотыкаясь, дернули, ремни оборвались, и Самбатион замер посредине ристалища, утонув в облаке пыли. Все подумали, что он уже мертв, но египтянин вдруг встал и поднял над головой руку с куском вожжей. Трибуны заликовали. Атлет пошатнулся и опустился на колени. К нему подбежали рабы и чуть ли не насильно уложили на носилки. Другие ипподромные служки начали загонять в стойло его взбесившуюся четверку.

Первый забег ристалищ завершился победой галла. На последнем круге Геркулан, зная норов своего коренного, проехал совсем близко с поворотным знаком, его пристяжная часто-часто забила копытами, сдавая назад, но коренник резко рванул, колесница со скрежетом развернулась, и рыжий галл, прочертив невероятную траекторию, обогнал Диомида, вырвался вперед и пронесся мимо финишной меты. Взорвались трибуны, рявкнули горны и тубы. В воздух полетели венки с красными лентами.

Вторым за Геркуланом закончил гонку киликиец. Галл подъехал на покрытой грязными потеками пота четверке к подиуму, на котором восседали арбитр соревнований и знать. Префект города водрузил на его голову венок победителя, и Геркулан, не скрывая на пыльном рыжебородом лице самодовольства, проехал арену по кругу. Трибуны с его почитателями грохотали.

А Элпидий оставался раздираем противоречивыми чувствами. Он радовался победе галла, но, видя насупленные брови Таэсис, хотел растоптать свой алый венок. Девушка метала молнии в триумфатора, и казалось философу, что еще немного, и у Геркулана вспыхнет, как факел, его рыжая борода. Таэсис сказала что-то резкое служанке, Мелия в ответ ухватила ее за запястье и отрицательно замотала головой.

В перерыве между забегами на арену вышли ипподромные служки собрать щепки от колесниц Самбатиона и Ификла, засыпать из мехов песком следы крови и размести метлами мраморную финишную линию. А в это время мимы с набеленными лицами разыграли перед публикой целое представление, в котором без труда угадывался намек на недавнюю битву двух императоров.

Один из мимов вышел на высоких белых котурнах, в доспехе трибуна, с боевым мечом, в шлеме с ярко-красным султаном и в плаще, украшенном монограммой Константина: «X», скрещенная с «Р». Трибуны уже знали, что это означает «Христос Распятый». Второй карликмим, в стоптаных комических башмаках с накладным носом, изображал Лициния. На нем «красовалась» невероятно короткая туника с ядовито-грязными разводами, и такая же невероятно грязная повязка на голове, словно царская диадема Лициния-предателя. В завершение всего этого безобразия у мима выпирал огромный живот. Возбужденные зрители предвкушали какую-то каверзу и уже заводились, топоча ногами по трибунам цирка.