Шизо и Зоо

Ночка выдалась так себе. Предки новорожденного Фредди ворочались и никак не могли погрузиться в глубокий сон. Агнешке снилось, что она проклята, что ребенок убивает её изнутри, сжирая заживо внутренности, она чувствовала себя биомассой: между ней и сыном не было той связи, какая должна быть между матерью и ребенком. Зародыш послан кармой, он творит мрак. Совершённые ею поганые поступки стреляют рикошетом.

Пьер-Алан, напротив, был настолько поражён улыбкой сынишки, что тут же перенёс воодушевление в свой же сон, чтобы растянуть удовольствие от увиденного. Наверное, парадоксально, но благодаря его состоянию в приятный сон просочилась существующая действительность, в которой он, вовсе не желая того, перешёл некие границы. Он досадовал, что связался с одной из работниц кабаре. На вид она была, конечно, комильфо, но подорванная психика – диагноз шоболды, был налицо. Он боялся, как дьявол крестного знамения, что молодая супруга искалечит ему и его сыну жизнь. Аморальные женщины лишь в фильмах становятся хорошими матерями и хозяйками. Как это происходит на практике, никто не знает, так как в обществе не принято говорить: «Посмотрите, какая у меня классная спутница жизни! Она прекрасная мама, жена, любовница и хозяйка, несмотря на то, что в прошлом была проституткой!»

Он очнулся в поту. Встал, прошёл на кухню, нажатием кнопки включил кофейную машину швейцарского производства и остановившимся взглядом уставился на горящий красным цветом экранчик с надписью: «Нагревается».

«Что со мной? Чёрт возьми! Я же стремился создать идеальную семью! Как с фото на страницах глянцевых журналов, тех самых, которые создаю! Я же гениальный, элитарный фотограф! И что? У меня не выходит ничего выстроить при первых же трудностях жизненных реалий! Что делать? Мне так стыдно за то, что я ударил свою жену! Прежде я не бил женщин! В школе меня нервировала одна кругломордая забияка – негритоска. На переменах бросала в меня куски недоеденных бутербродов, после чего я всё-таки вышел из себя, хотел врезать ей разок, но не успел: она меня смачно засосала, да так крепко, что я не мог вырваться из её огромных жирных лапищ. Это был мой первый и самый зашкварный поцелуй. Я до сих пор помню вкус колбасы, которую она, видимо, не дожевала. Этот кусок интенсивно плавал вместе с её языком по моему рту. Фу, о чём я вообще думаю? Почему я вспоминаю самые плохие моменты моей жизни именно в самые плохие моменты моей жизни? Это же вдвойне хреново! Следует успокоиться и взять себя в руки. Размыслить хорошенько и найти рациональное решение обычных семейных проблем.

Так, мой вердикт таков: сейчас же я зайду в спальню к Фредди и настоятельно попрошу его, со всей строгостью в голосе, улыбнуться маме! Всё! Больше, чёрт побери, мне вообще ничего не нужно! Всё просто! Или стану за её спиной, пускай расплывётся во весь рот мне, якобы для неё. Этого будет более чем достаточно для первого проверочного раза. Сдаётся мне, я понимаю, почему он ей не улыбается. Боится, что она накинется и задушит его от счастья! Мой спокойный малыш, он швейцарец, тем более из французской части – элита! С ним по-польски не получается! Поляки же не знают, как подойти к вопросу элегантно! Сразу лезут к людям, как медведи, обниматься. Мне один знакомый при встрече чуть не переломал грудную клетку своими нежностями.

Точно! Я всё понял! Он унаследовал мою кровь, и они с ним не сходятся. Слишком уж велика пропасть менталитетов!»

Выключив машинку, так и не выпив кофе, он удалился в вспальню, и вскоре погрузился в глубокий крепкий сон.

Утром снова эти бешеные ворвались в мою комнату, перепугав меня до смерти. Они орали, затем улыбались, потом целовались, в итоге я, наконец, получил мою молочную смесь.

Годы летели, я малость свыкся с тем, что я человек, начал понимать своих родителей, но чувств я к ним особых не испытывал. Я скучал по своим настоящим предкам, пересматривая по сто раз фильмы со слонами и передачу «В мире животных». Я даже знал, к какой именно породе я отношусь, узнавая во многих из них те знакомые до боли родные изгибы.

В принципе, на своих родителей мне нечего было жаловаться, особенно на отца. Мой папа – человек. Он был очень добр ко мне. Водил меня повсюду за собой, в музеи, детские театры и кино, позволял покупать разные безделушки с изображениями моих родных гигантов. Мы ходили с ним в зоопарк, фоткать животных, но там мне всегда становилось плохо. Мной овладевала дикая агрессия, внутри всё переворачивалось от душевных переживаний. Я не понимал, как можно посадить животных на цепь или запереть в клетке. Для меня это было просто непостижимым!

Когда папа заметил, что я сильно волнуюсь, становлюсь белым как стена, он предупредил о том, что мы больше не пойдём в цирк или зоопарк. Это вызвало во мне еще более смешанные чувства. Я задумывался о том, что несправедливо, что на земле есть питекантроп – обезьяна-человек, но нет слонокантропа. Являться им – позорным человеком, издевающимся над всем живым на свете – для меня было непросто, даже стыдно. Не знаю, отчего, в моём мозгу часто всплывали сцены умирающих окровавленных слонов, в глазах которых застывал тот самый ужас, когда человек уверенной рукой вырезает из него бивни, чтобы за копейки продать! А это действительно копейки, по сравнению с целой жизнью слона. Эти чудовища, наверное, не в курсе, но мы, слоны, всё помним. Наша безукоризненная память передаётся столетиями от наших потомков вместе с генами. И уверяю, воспоминания об издевательствах над животными не так ужасны по сравнению с тем, как страшно однажды проснуться человеком!

В наших спорах с отцом, тот всегда сдавал позиции, потакая моим капризам и запросам, что явно не нравилось матери. Она была агрессивной, непокорной, вечно спорила с мужем до такой степени, что заканчивалось это всё оплеухами. Она пила, в итоге допивалась до чёртиков, играла с моими игрушками, которых у меня было множество, дёргая их за уши и хобот, прожигая им зад сигаретами, вырывая со злостью бивни. В пьяной ярости она уродовала слонов. Ну не сука? Утром она прятала покорёженных зверей рядом с выпитыми бутылками белого вина в чулан. По завершении утреннего завтрака, когда я уходил в садик, она их доставала, криво латала дыры, пришивала недостающие части конечностей инвалидов обратно, делая вид, что ничего не произошло. Я ненавидел её, честно. Безусловно, так нельзя отзываться о святом – матери, хотя, по моему мнению, она мне никакая не мать. Ко всему прочему я считал её полной дурой. Единственное – мне было жаль моего так называемого отца. Он страдал и сильно горевал из-за сложившихся отношений в семье. Я даже специально ради него соизволил ей пару раз улыбнуться, но она увидела только оскал. Буцнула ногой подушку, из которой вылетел её новый телефон, и, удерившись в стену, разбился вдребезги. Не повезло девайсу, попавшему под горячую руку блондинки.

Нудными семейными вечерами мама, в жопу пьяная, возилась на кухне с очередным подгоревшим пирогом, срезая ножом горелое дно, оставляя уцелевшую верхушку. В результате смакуя это дерьмо с чаем, мы коллективно изучали географию. Глобус, этот единственный мяч в моей жизни, внушал мне надежду на свободу…

В один из таких вечеров я, как всегда, был «Почемучкой», задавая родителям миллион вопросов, не находя для себя правильного ответа. Например, мама вообще не выдерживала столь такой шквал вопросов, на нервах выбегала на улицу, уходя до утра в феерию развеселого, беззаботного пьянства. Папа названивал ей всю ночь, ругался, после чего под утро она вламывалась в двери сиськами вперёд и тотчас заваливась спать мертвецким сном. Утром не могла встать с постели, чтобы приготовить мне завтрак или просто сварить хоть одно яйцо. Япытался ее разбудить, но у неё не было сил даже поднять голову. Она орала: «Уйдите, придурки!» Депрессивный экзистенциализм нервного запоя.

Так весело шли годы. В отношениях с отцом у нас царила идиллия. Приучились сами вставать пораньше, стряпали всякие вкусные штуки. Он овладел кулинарными способностями – наловчился печь блинчики виртуозно, переворачивая их в воздухе на сковороде. На мой день рождения он выпек блины из букв, означающих моё имя. По очереди аккуратно выливая каждую буквц, писал, как художник, тестом на горячем сотейнике. Это был один из самых незабываемых, креативных завтраков моей жизни. Огорчало лишь одно то, что мама злилась на отца за то, что он уделяет мне, по ее мнению, чрезмерно много времени. Она считала его доброту ко мне проявлением особой злости к ней. Этакой ложкой дёгтя в её сторону.