Шизо и Зоо

На табло высветилось слово «Atterrissage» – «Посадка». Я пулей помчался к выходу, над чем отец добро посмеялся.

– Сыночек, ты на самом деле так хочешь туда поехать, что готов идти чуть ли не пешком?

– Да, отец. Ты прав, моё желание настолько велико, что порой причиняет мне в груди боль.

– Не питай больших надежд. Пускай всё идёт своим чередом.

– В моей голове столько лишнего, но я пытаюсь с этим бороться и структурировать.

– Ты всегда меня удивлял, в нашей семье слово «удивление» вошло в нормальный режим. Бытовухи зато не будет.

– Спасибо тебе заранее! Это лучший подарок!

– Я сам проникся историей слонов и от всей души сочувствую твоим родственникам. Также я готов привлечь внимание людей своими снимками, чтобы хоть как-то облегчить участь бедолагам.

– Папа, ты потрясающий человек, честно! Скажи, что подумает твой друг, когда узнает, что ты выражаешь протест против зоопарков и цирков?

– Мне всё равно, что он будет думать. Если он мой настоящий друг, то не будет ставить мне палки в колёса. В жизни у каждого своя идея. Не я, так найдётся другой фотограф, компрометирующий ужасные заведения планеты – типа цирка.

– Ты самый лучший папа на свете!

– Даже лучше слона-папы?

– Не спрашивай меня об этом, пожалуйста!

– А то что?

– Если не хочешь расстроиться.

Повисло молчание. Отец был огорчён. Мне нечего было сказать. Я не понимал, правда, как можно сравнивать себя со слоном? Это же абсолютно разные вещи! Мой большой папа был верен своей супруге и принципам животного существования. Разумеется, оставаться верным супругом в ограниченном пространстве цирка намного легче, чем в просторах свободы, но, тем не менее, я не был настроен сравнивать между собой моих до боли разных родственников.

Между этими моими нынешними родителями творилось же невероятное! Побои, скандалы, измены, враньё. Торговля тщеславием! Непонятно, как они вообще могут по утрам смотреть на себя в зеркало без всякого зазрения совести. Полное отсутствие уважения и какой-либо идеи о семейных отношениях. Когда я жил в облике крупнейшего сухопутного, считалось, что роли самок и самцов, за редкими исключениями, практически одинаково распределены во всем животном мире. Но, возможно, я смотрю на мир животных через призму человеческих культурных предрассудков, приписывая им те роли, которые вижу в человеческом облике. Мой ум смешался. Я не понимаю ни тех, ни других. Хочу разобраться в своих псевдоинтеллектуальных мыслях и действиях, но ничего не выходит. Меня тянет на волю, но на какую? И зачем я им там нужен? Ведь я человек.

Порой я задаюсь вопросом: «Почему все живут нормально, кроме меня? Что за карма вселилась в мою судьбу?»

Отец молча отправился в клозет. Оставив меня наедине с мыслями, которыми я бы с удовольствием поделился, но, увы, это причиняло лишь боль обоим нам.

– Фредди? – Послышался обиженный голос отца, выходившего из туалетной комнаты.

– Да, па!

– Проходим в самолёт?

– Да!

– Ты уверен, что ты этого хочешь, сынок? Ещё не поздно передумать.

– Ты что! Это ведь моя мечта! Как можно от неё отказаться?

– Я боюсь за твоё здоровье!

– В смысле – боишься? Чего?

– Ты не совсем здоров. Мать права. Это шизофрения. Которую я лишь подогреваю в тебе своим доверием.

– Так ты, правда, думаешь, что я больной?

– Нет, нет. Извини. Проходи на борт, пожалуйста, и прошу, давай забудем этот разговор.

– Ок!

В самолёте я смотрел проспекты журналов для туристов, жадно вычитывая из них всё то, где и куда можно пойти, чтобы увидеть свободно передвигающихся друзей наших младших.

В Ботсвану мы летели через Лондон. Пересадка длилась недолго, всего 1 час 50 минут, что как радовало, так и огорчало. Ведь я никогда не был в Лондоне. Странно было услышать, что он находится в составе Евросоюза. Этого я не знал. Для меня европейские страны были ничем иным, как тем, что просто окружало Швейцарию.

Лондонский аэропорт, увиденный лишь мельком, не произвёл на меня никакого впечатления. Да и люди тоже. Сухие лица, не выражающие никаких эмоций, меня не радовали, напротив – навевали грусть.

Отец шёл рядом, с таким же мертвенно-бледным лицом, осунувшийся, со стеклянным взглядом, незаметно в карманах сжимая кулаки. Так выглядят люди на грани кризиса, перед походом к психиатру. Он ранимый человек. Мне стало его немного жаль. Представив себя на его месте, я стал чувствовать робкие угрызения совести, за то, что не смог оправдать его надежды – стать боксёром с неистово-завоевательной лихорадкой или знаменитым теннисистом, как его любимчик Роджер Федерер. Мне кажется, если бы я отказался от своей идеи быть животным, променяв её на балет или фигурное катание, которое он ненавидел в исполнении мальчуганов, он бы с радостью принял меня с распростертыми объятиями, как самого лучшего балеруна. Но у меня были свои жизнеутверждающие критерии отбора профессии. Моё амплуа – юродивый. Меня нельзя назвать борцом или воином. Я потерянный животное-человек.

Я увидел на его лице застывшую грусть, в которой, несомненно, был виновен. Виновен перед обоими родителями, какими бы они ни были идеальными. Но что я мог поделать? Меня тянуло желание, которого я сам стеснялся. Я сам с трудом справлялся с гнетом собственных дум.

Заметив на себе мой взгляд, приосанившись, изо всех сил стараясь придать своей походке твёрдости, отце, не глядя на меня, устремил взор в противоположную сторону, к воображаемому горизонту. Я обнял его крепко-крепко и со слезами на глазах сказал:

– Па, прости меня!

Он не отвечал примерно полминуты, показавшиеся мне очень долгими. Видимо, ему было нелегко справиться с комом в горле и что-либо вымолвить.

– Да, мальчик мой! Я всегда буду на твоей стороне, даже если ты вдруг решишь, что ты бегемот.

Мы оба расхохотались.

– Па, давай немного поспешим?

– Отчего же, мы успеваем.

– Тогда у тебя перед вылетом будет заветных десять минут, чтобы выпить бокальчик английского пивка.

– Отличная идея.

– Ты не потерял посадочные билеты?

– Нет, эээ, наверное. Ты весь в свою мать, Фредди.

– Вот они, в заднем кармане.

– Значит, не всё так запущено. Посмотри, во сколько мы прилетаем в Йоханнесбург, Тамбо?

– В 10:15 будем на месте. Затем следующая пересадка, правда, такая же короткая, и мы в Габороне в 12:45.

– Отличное время для прилёта.

Остальная часть путешествия прошла отлично. В Йоханнесбурге мы встретили массу красоток с пышными формами. В отличие от отца я не был расистом и с удовольствием трахнул бы одну, а то и парочку мулаток. Не знаю, отчего так происходит, хоть и говорят, что Швейцария гуманна для всех, без различий людей по цветам, но в моей школе всё происходило совсем по-другому. Швейцарцы не любят албанцев, те не любят русских, русские не любят негров, негры боятся русских. Сербы не любят никого, кроме себя. Поляки ненавидят практически всю Европу. В итоге в отношениях между школьниками не было никакой лояльности. И когда они выясняли на переменах, какая девушка кого любит, в итоге переходили на тему о её корнях, не в смысле окрашивания волос, а непременно происхождения.

Как по мне, всё, что говорили о темнокожих, казалось полным бредом. Я любил девочек с незаурядной внешностью. Хотя именно темнокожие, почему-то, на меня мало клевали. Естественно, я связываю этих женщин с моим происхождением. Ведь я считаю себя коренным жителем жаркой Африки и их соседом.

– Па, а если я женюсь на африканке, ты не будешь против?

– Ээээээ.

Он не знал, что ответить, и я решил было вновь сменить тему. Но отец ответил:

– Фредди, мне кажется, в твоём возрасте не стоит задумываться о женитьбе.

– Да, ты прав. Хотя…

– Что хотя?

– Было бы легче стирать или убираться у себя в комнате, имея одну из мулаточек, прямо у нас дома.

– Ты представляешь, что твоя мама с нами сделает, если мы притащим домой африканку?