Страница 6 из 12
Татьяна тоже встретила гостя хмуро, руки спрятала под фартук. К столу не позвали, сесть не предложили.
– С чем пожаловал, гармонист? У нас посиделок нету.
– Свататься приехал, Павел Яковлевич, к дочке вашей, Настеньке.
– Ишь ты, жених! Хозяйством справным обзаведись, тогда и свататься приходи. Не пойдет Настя в вашу избушку.
Из соседней горницы выскользнула Настя в одной рубахе.
– Пойду, тятенька! За ним хоть куда пойду!
– Не пущу! – вдруг выступила вперед мачеха. – Сбежала от мужа, опозорила на все село, сиди теперь соломенной вдовой. У меня две дочери, кто их возьмет, с такой-то славой?! Вот их выдам, тогда делайте, что хотите.
Ульяна бросилась к матери:
– Матушка, отпусти няню, лучше я никогда замуж не пойду, с тобою останусь!
Маша вышла из-за занавески и встала рядом с матерью, исподлобья глядя на Георгия и Настю. Павел Яковлевич тяжело поднялся с лавки, достал из-за образов заветную бумагу с печатью, молча положил на стол и ушел в горницу. Георгий не стал мешкать, долгожданную бумагу в карман спрятал, подхватил Настю на руки. Татьяна заголосила, кинулась к двери, раскинула руки. Но куда там! Георгий оттер ее плечом и вон из избы. В санях завернул любимую в сестрин тулуп, сунул босые ножки в пимы, накинул платок, сам вскочил на передок саней, развернул лошадь и повез Настю с родного подворья. Они не заметили, как из окна провожает их тоскливым взглядом Павел Яковлевич.
– Прости меня, Евдокиюшка! Не такую судьбу для дочки мы загадывали, да, видать, эта дорога ей суждена, что ж поделаешь… – шептали его губы.
Пелагея и Еремей встретили Настю приветливо, справедливо рассудив, что артачиться поздно, и раз уж предстоит им жить в одной избе, то лучше в мире. Саня радовалась новой подружке. Ей в семнадцать лет все было любопытно и интересно. Она так и вилась вокруг молодых, не оставляя их наедине ни на минуту, пока Георгий не прикрикнул на сестренку.
На следующий день, с утра пораньше, в избе поднялась суета. Молодые решили расписаться сегодня же, не откладывая. Пока бабы рылись в сундуках, доставая лучшие наряды, Геша во дворе запрягал Маньку. В сани натрусил свежей соломы, покрыл солому лоскутным одеялом. Еремей тем временем топтался на крыльце, дымя самокруткой.
– Дядя, ты чего в избу не идешь? Замерз, поди.
– Дык, войди, попробуй, бабы визг подымают. Наряжаются оне там…
Настя стояла посреди избы в лучшем Санином сатиновом платье. Луч света из оконца освещал ее ладную фигурку. В русую косу была вплетена шелковая красная лента, и концы ее спадали вдоль спины ниже талии. Девушка пыталась разглядеть всю себя в небольшом зеркале, висящем в простенке между окон. Она поворачивалась то одним боком к своему отражению, то другим, напевая:
– Руса коса до пояса, лента ала до запят…
Георгий замер на пороге, залюбовался невестой:
– До чего ж ты у меня хороша, птаха моя! Ну, сани готовы, поехали с Богом.
В сани вместе с молодыми уселись Еремей с Пелагеей. Саньке пришлось остаться дома, поскольку лишнего тулупа в избе не было. Старушка Манька шла неспешным шагом, с трудом таща тяжелые сани. Не было ни бумажных цветов, ни лент в гриве, но зато светились счастьем глаза молодых.
И вновь, как несколько месяцев назад, поднялась Настя по скрипучим ступеням крыльца сельсовета. И тот же старичок в круглых очках и рыжих нарукавниках глянул на нее сначала сквозь очки, потом поверх очков. Настя засмеялась, спрятала зардевшееся личико за плечо любимого. Все ей казалось весело – и этот старичок, и то, как с любопытством он смотрит на них, как роется в своих талмудах.
После сельсовета поехали в соседнее село, в храм, договариваться насчет венчания. Хоть и не принято было среди молодежи в те годы венчаться в церкви, но так Геша решил:
– Чтобы ты, птаха, не упорхнула от меня никогда.
Договорились на следующее утро. Воротившись домой, принялись бабы за стряпню: решено было устроить застолье для родни завтра, после венчания. Георгий тем временем отправился на бедной Маньке по дворам, созывать народ в гости.
Первым делом поехал к отцу невесты. Павел Яковлевич встретил Гешу хмуро, но в дом пригласил и сесть предложил. Узнав, зачем гость пожаловал, крякнул, покрутил головой:
– Ай да Настена, ай да баба, таки повернула все по-своему! Ну что ж, раз такие дела, совет вам да любовь. Береги Настю, хлипенькая она у нас. За приглашение спасибо, только мне по гостям расхаживать некогда, дома дел полно.
– Да какие такие дела неотложные зимой, Павел Яковлевич?
– В хорошем хозяйстве всегда дела найдутся.
Однако в гости все же пожаловал, с братьями Настиными Паней и Сережей. И не просто пожаловал, а привез сундук с одеждой Насти.
– Приданое твое, Настя, потеряно для тебя, но вещи свои забери. Не голой же тебе ходить.
Мачеха с дочками не приехали, но и без них гостей набилась полная изба. Бабы постарались: напекли пирогов, достали из погреба припасы, нашлись и самогон, и наливочка. А уж гармониста и звать не пришлось, свой был, соловушкой заливался. И даже фотографа из уездного города привезли, всю родню вместе запечатлели!
До сих пор, как драгоценная реликвия, хранится у нас в семейном альбоме эта фотография. Пожелтевшая, помутневшая от времени. И смотрят на меня сквозь толщу десятилетий лица моих родных, тех, кого в живых я уже не застала. Улыбается молодой, задорной улыбкой красавец парень – мой дедушка. Это его единственная сохранившаяся фотография, таким он для нас остался навсегда. Рядом хрупкая девушка с нежным личиком. Трудно представить, что это моя любимая бабушка, я-то ее помню уютной старушкой в белом платочке.
Глава 8. Новые жизни
Отгулялась свадьба, и полетели дни, один за другим, в трудах, заботах, радостях. Пелагея поначалу опасалась, как они, две хозяйки в одной избе, поладят? Боялась, что невестка норовистой окажется, но скоро поняла, что страхи ее напрасны. Настя свои порядки не устанавливала, от работы не отлынивала, была ласковой да веселой.
– Ишь ты, окошки у нас больше стали, что ли? Светлее, вроде, в избе, – посмеивался в бороду дядя Еремей.
А Настя не замечала ни тесноты, ни бедности, все ей было в радость. Для нее, неизбалованной родительской лаской да добрым словом, мужнина любовь была живой водой. Это были самые счастливые дни в их жизни.
Находилось время и для зимних забав. На святки Саня с Настей затеяли гадание. Пелагея разворчалась было, что не дело замужней бабе гадать, судьбу испытывать.
– Так мы ж не всерьез, тетушка! Так, позабавиться только.
– То-то, что не всерьез. По-настоящему разве так гадают!
– А как? Научите, тетушка.
– Да ну вас, до греха доведете, – отмахнулась Пелагея. Но не удержалась, начала рассказывать да показывать, увлеклась. Она не на много старше Насти была, всего-то на пятнадцать годочков. До петухов в бане гадали!
Так, незаметно, пролетела зима. Молодежь шумно, как положено – был бы повод – отпраздновала масленицу. Потянулись дни поста. Как-то решила Пелагея подать к картошке соленых рыжиков, заглянула в кадушку, а там половины грибов нету. Подивилась – когда успели съесть? Потом укараулила, как Настя рыжики прямо из кадушки вылавливает и ест.
– Ты чегой-то делаешь? Проголодалась, что ли?
– Ой, тетушка, у вас рыжики такие вкусные, прямо удержаться не могу!
Пелагея руками всплеснула, опустилась на лавку:
– Да ты, бабонька, никак в тягости?
Настя только плечами пожала, опыта в этих делах у нее было маловато.
К Пасхе сомнений не осталось, уж и посторонние заметили округлившийся Настин живот. Геша нарадоваться на жену не мог, все-то ему в ней нравилось: как ходит уточкой, как говорит, как смотрит на него. Ему удивительным казалось, что вот тут, в чреве жены, растет будущий маленький человечек, и он, Гешка, – он! – скоро станет отцом. Раньше, при виде беременных баб, он никогда не задумывался о таких вещах, а теперь зарождение новой жизни казалось ему чудом, великой тайной. Вечерами, забравшись на сеновал, они мечтали, кто это будет, девочка или мальчик? Каким будет этот новый человечек, какая жизнь его ждет? Геша прислушивался к слабым толчкам в животе жены и смеялся от счастья.