Страница 8 из 49
Хотя Публий особенно не приглядывался ко всем этим особенностям жизни Вечного города, несмотря на всё его первоначальное огромное желание на всё вокруг смотреть широко открытыми глазами, наслаждать свой взор этими, никогда не наскучат видами Вечного города, а также фундаментирующими его истинами, погрузившись в суть архитектурных срезов времён, где за каждым срезом стояла своя эпоха со своими мыслями триумфа и отчаяния, всё для себя впитывать и попытаться всё это в себя умозаключить. Но после того, как Вераций открыл ему достаточно широко глаза на другую суть этого города, Публий держал свой взгляд в напряжении, держа под контролем не только спину идущего впереди Кезона, но и то, куда он вступает и как далеко его плечи по сторонам выпирают.
И всё для того, чтобы не ровен час и дорога, куда он в своих сандалиях вступает, не наскочить на этом своём пути к большей приспособленности к этому для себя новому миру на уже выше упомянутый частный случай произвола со стороны какого-нибудь гражданина, умудрённого ловкостью расчётливых на свой счёт отношений с бесхитростными согражданами.
Глава 2
Невольнический рынок. На его подступах.
Грехорий Аскулла, выдающий себя за другие лица лицо, и Луций Торкват, честный гражданин.
И вот таким образом, без особых затруднений и сложностей в пути, они добираются до обозначенного собой пункта назначения – главного невольнического рынка Города. Где, кроме основного предмета торга, невольников, потенциальных рабов, так же в ходу имелись и другого обихода предметы продажи, плюс фурнитура, дополняющая вашу новую покупку, как со свойственной себе бесцеремонностью и циничностью называли предметы обихода для выставляемых на торги невольников их продавцы, мангоны, так их звали. Всё больше нелюди, а если среди них и встречались люди, похожие как вроде только лицом на людей, то было слишком трудно в них признать изначально людей, так они были жесточайше мудры насчёт вольнодумства на свой счёт любого, вольного и безвольного рода людей.
– Я на всё это дело смотрю трезвым взглядом. Сегодня они, завтра мы, и нас друг от друга только эта цепь на них отличает. – Делает вот такое, сперва никак не умещающееся в голове подошедшего гражданина заявление этот торгаш живым товаром и бренным телом, мангон.
– А как же душа?! – ещё смеет вопрошать, подчёркивая свою особенную идентификацию в глазах Юпитера этот римский гражданин, с философской школой обучения.
– Всё это чушь и мысли от безделья и неги в своих термах. – Делает такое заявление этот торгаш живым товаром, коверкающее представление и слух римского гражданина с философскими взглядами на жизнь, кои он так же хотел более глубоко внушить себе такой покупкой. И не давая гражданину себя оспорить, мангон добавляет. – Погляжу, как ты будешь выглядеть, когда ты окажешься на их месте, и я совсем не буду уверен в том, что ты будешь уверенней их выглядеть. – Вот так незатейливо и в чём-то даже безрассудно набивали цену своему живому товару эти торговцы душами и больше живой плотью, сбивая с дыхания и с прежней своей самоуверенности и надменности покупателя, про себя всё-таки понимающего, что окажись он месте раба, на помосте, то в нём бы и не признали свободного гражданина.
Оттого то, наверное, и имена у них, у торговцев живым товаром, были не именами, а жуткими прозвищами. Как, например, Буцефал, у того мордатого, с лошадиной мордой торговца когда-то безмолвной скотиной, а сейчас из меркантильных соображений, а не как он говорил, из любви к философии и искусству, переключившийся на торговлю этим живым товаром, как он заявлял, той же безмолвной скотины, только более послушной и для меня прибыльной.
И вот Кезон и Публий прибыли сюда, в это скопище разноплановый людей, как сейчас бы на их расчётливый и умозрительный счёт сказали, состоящих и в самом деле из столь разного качества жизни и мысли о ней людей. Где кто-то сюда, на невольнический рынок, шёл для того, чтобы упрочить свои государственные, крепкие взгляды на систему сложившихся взаимоотношений между гражданами империи, – буду делать и вести себя так, как позволительно мне, гражданину, и не позволено никому другому, – а кто-то смотрел на всё здесь присутствие и своё в том числе с более отстранённых позиций, человека не от мира сего, ясно что не государственного деятеля, а какого-нибудь философа, коих в последнее время беспощадно много развелось по случаю наладившейся торговли умами с новой провинцией империи, названной Грецией в пику её родословной и желанию местного населения, демонстрирующего завидное упрямство и продолжающего себя и свою колыбель рождения называть Элладой.
А вот если бы они умели слушать и слышать, что им говорит историческая реальность в лице Рима, – а на это уже указывает значение имени Эллада, слушать, – то они бы не стали из себя выпячивать больших демократов и либералов, что приводит только к одной Полисной разрозненности, а объединившись под идеей того же Платона со своим государством, не позволили бы внешним силам создать монополию на их управление умами.
А между тем Кезон решил ввести Публия в курс всего здесь происходящего, прежде чем они вступили на площадь рынка, а затем полностью погрузились в местные устои и нравы, которые живописно регулируют местные порядки, правила ведения торгов и собственное поведение сограждан, кто иногда и так бывает, насмотрится на сложившийся здесь уклад жизни выставленных на торги рабов, вчерашних злейших врагов, а сегодня они вон какие все смирные и послушные, и сбитый с толку этой картинкой послушания своего злейшего противника, да и перестанет стратегически мыслить насчёт расширения империи. Мол, там, за средиземными морями, все нам добра только желают, и мы не будем им докучать своими завоеваниями.
– Главное, что ты должен знать при покупке для себя раба, это его место рождения. – Стараясь говорить негромко, Кезон начал посвящать Публия в некоторые аспекты торгов невольниками. – Так критяне считаются лжецами, – кивая в сторону рынка, начал нашептывать Публию Кезон. И с этим его первым клише-утверждением, Публий, воспитанный на греческой философской школе, где он был близко знаком с учением софистов, что-то подобное в своих работах утверждавших, полностью согласен. – Сирийцы сильные, фригийцы робкие, фракийцы свирепые, а мавритяне суетные. – Добавил Кезон, давая понять Публию, что этих знаний ему будет достаточно для торгов.
А вот Публий, скорей всего, так не считает. И он с пытливым выражением лица спрашивает Кезона. – А нам кто нужен?
А вот в такой частности Кезон и не думал думать. И он находится в некотором затруднении на этот счёт. – Бывшего гражданина, лишённого свободы своим кредитором, несмотря на все преимущества этого приобретения, – он знает все порядки, правила обыденности гражданина и ему в лицо, как минимум, известны все законодатели местных порядков, раз он не справился с собственными пороками и оказался в таком безвольном положении, – нам не стоит приобретать. – Пускается в пространные объяснения Кезон, пытаясь на ходу нащупать ответ на заданный Публием вопрос. Где он так увлёкся своим рассказом, что и сам Публий вовлёкся так внимательно во всё им рассказываемое, что прямо своими глазами увидел сейчас, что в рассказе происходит, и ощутил себя участником этой истории Кезона.
– Это будет выглядеть непристойно и в некотором роде зазорно для гражданина из провинции. Скажут обязательно, что ты, Публий, таким образом решил принизить жителя Столицы. – Кезон продолжил художественно живописать то, что произойдёт с ними, если они поддадутся первому наплыву тщеславной мысли, выказать себя выше всех и быть такими. – Я мол, при сбережениях и с не менее чем у вас апломбом, и мне ничего, только малую толику суммы моих огромных богатств будет стоить, сбить спесь с жителя Столицы, возомнившего себя центром вселенной, тогда как не всё меряется своим самомнением. Да и к тому же столичный гражданин не слишком усерден и добросовестен в требуемом для него деле, и от него только жди какой-нибудь пакости, которую он будет оправдывать своей забывчивостью.