Список обреченных

За окном, здесь вполне прозрачном, давно темно. Камеру освещает тусклая лампа под потолком. Здесь камеры называют «палаты». Как-то уже отвык. У него в частном кабинете, да, палаты. Целых четыре.

Дамир лежит головой к окну, лицом к стене, на визитера не отреагировал никак. Даже не шелохнулся. Маленький телевизор в ногах выключен, пульт в пыли. На столе полный чайник с водой и алюминиевая кружка. Тарелка с кашей. Нетронутой.

Штерн опустился на стул напротив кровати.

— Дамир, меня зовут Олег Николаевич. Я психолог.

Ноль реакции.

— Встать! — гаркнул охранник.

Дамир не пошевелился.

— Помолчите, — сказал Штерн. — Я сам разберусь. Оставьте нас. Мне надо поговорить с пациентом наедине.

— Он террорист.

— Да какой он террорист! — хмыкнул Олег Николаевич. — У меня тридцать лет стажа, и работать приходилось, уверяю вас с людьми, куда боле опасными.

— Но я вас запру.

— Да, естественно. Вы обязаны.

Тюремщик ретировался, и ключ в замке проскрежетал два раза.

— Дамир, надо жить, — начал Штерн. — Надо бороться. Еcли вы сдадитесь сейчас — шансов нет. Будете бороться, и шанс появится. Маленький, не спорю, но это лучше, чем ничего. Я видел вашу карту. Настоящую. Я знаю, что все убийства, которые вам приписывают, совершили другие люди. Местные психологи тоже об этом знают. Они не злодеи, Дамир, просто запуганные слабые люди.

Дамир сел на кровати. Бледен, худ, нос заострился, синяки под глазами, сухие губы.

— Но вы же тоже из них? — спросил он.

— Я частный психолог, Дамир. Раньше работал в ПЦ, но меня выгнали, потому что я отказался творить то, что они творят. Медынцев позвонил мне и уговорил взяться за ваше лечение, потому что ни с кем из них вы не хотели идти на контакт. Я такой добрый волшебник по вызову, соломинка, скорая помощь, последний шанс.

— Я болен?

— Несомненно. Видно невооруженным глазом. Посттравматическое расстройство и, возможно, клиническая депрессия.

— Вам мой отец платит?

— Нет. Сначала я отказался от денег. Но, чтобы меня к вам пустили, пришлось подписать договор с Центром. Так что, видимо, будут перечислять. Как ни странно, государство.

— А что Илья Львович? Почему его нет?

— Его к вам не пускают. Он не забыл про вас, ни в коем случае! Просто не может пробиться. Теперь я буду вашим связным.

— Вы его видели?

— Час назад.

— Как Даша?

— Илья Львович уговаривал ее уехать, но там родители не хотят. Она же учится, ей надо окончить курс. Мне кажется, они просто не осознают опасности. Тем более, что ее не трогают. Ни на один допрос пока не вызывали. Но я с ними поговорю. Она вам не пишет, потому что вы ей запретили. Через Константинова передавала, что уедет. Постарается, как можно быстрее.

— А этот парень из Лиги? Соболев?

— Женя — хороший парень, — Олег перешел на шепот. — Я его знаю. Но он понимает добро, как крестоносец. Добро должно быть с мечом. Карающим и потяжелее. А можно и с бронетранспортером. И Альбицкий такой же.

— Вы его тоже знаете? — прошептал Дамир.

Олег едва заметно кивнул.

— И считаете, что они неправы?

— Они неправы, Дамир. Я понимаю, чем жестче давление, чем жестче хочется отвечать, но это дурной путь.

— Он виноват в тех убийствах, что на себя взял?

— Я не видел его карты после этого, но думаю, что да. Он исключительно честен.

— С меня сняли эти обвинения?

— Нет. Илья Львович передал его показания следователю, но их не приобщили, потом в суд, но у него не приняли даже заявление. Об обмене молчат. Вообще не идут на контакт с Лигой. Но это обычно долгий процесс. И голодовкой Вы ничего не добьетесь, Дамир. Тот, человек, который все решает в вашем деле, на голодовки не реагирует.

— Я уже добился того, что ко мне прислали вас.

— Это местное решение. Кстати, надо было написать заявление о голодовке и изложить требования. Вы не знали, что надо писать заявление?

— Нет, не знал.

— Больше так не экспериментируйте.

Олег Николаевич взял чайник и налил воды в алюминиевую кружку.

— Выпейте! Всего, что было достижимо, вы добились.

Дамир взял кружку из его рук и жадно отпил воды.

— Потихонечку, — сказал Штерн. — А это я сейчас выкину.

Он взял тарелку с кашей, подошел к мусорному ведру у двери и наклонил тарелку. Каша сползла вниз единым блином и шмякнулась на дно.

— Вам нельзя, — пояснил он. — Из голодовки надо выходить постепенно: сначала вода, потом сок, потом салатики. Вообще, они преступники, что оставили кашу на столе. Здесь вроде врач нормальный, он знает, что делать после голодовки, но я проконтролирую.

— Спасибо, — сказал Дамир. — Как же приятно слушать, когда человек говорит правду! Я так от этого отвык. Вы же мне ни разу не солгали. Я теперь кажется научился отличать. Раньше дурак был.

— И напишите вашему отцу, он очень волнуется.

— Я ему писал.

— Отписку на две строчки, что все хорошо? Мне Илья Львович показывал. Напишите подробно, все, как есть. Договорились?

— Да. Когда вы придете в следующий раз?

— Завтра.

Штерн приходил ежедневно хотя бы на час. Приносил письма. Их опять накопилась целая пачка. От однокурсников и совсем незнакомых людей, с открытками, фотографиями и словами поддержки: «Держитесь!», «Крепитесь!» и «Справедливость будет!». Иногда с подробными автобиографиями, пересказами новостей, стихами, рассказами и целыми трактатами. Дамир начал читать, зачитался и решил, что непременно сохранит все, даже, если там только одно надоевшее «Держись!», которых он насчитал более сотни.

Первые два дня ему разрешались только соки, наполовину разбавленные водой. На третий: овощные бульоны и жидкие каши. Еду заказывали в магазине при Центре или в столовой. Олег Николаевич настоял, чтобы выход из голодовки был минимум пять дней, хотя врач говорил, что и трех достаточно.

Олег выбил для своего пациента двухчасовые прогулки по состоянию здоровья. Медынцев легко согласился: пусть гуляет, лишь бы не создавал геморроя.

Но в первый же день выяснилось, что Дамир опять гулял один.

Штерн пошел к Медынцеву ругаться.

— Олег, ну кого я с ним выпущу? — ворчал Медынцев. — Это блок «F».

— Ну, что у тебя бандитов нет, мстителей, наемных убийц? Неужели одни маньяки и людоеды?

— Там, — Медынцев указал глазами наверх, — не хотят, чтобы он с кем-либо общался.

— Это почему? Им страшно, что вскроются их художества с пытками и фальсификацией доказательств или верят в собственные сказки и боятся распространения революционной заразы?

— И то, и другое, видимо, как ни странно.

— Значит так, или у Дамира будет нормальное общение или меня здесь не будет, — сказал Олег Николаевич.

«Нормальное общение» появилось на четвертый день, когда Олег взял выходной и принимал пациентов в своем кабинете в Москве.

Дамир очень весело рассказывал о новом знакомом, когда Олег пришел к нему на следующий день, и Штерн был просто счастлив наконец видеть его улыбку.

— Парня зовут Саша, — улыбаясь рассказывал Дамир. — Он убил прокурора в своем селе, если верить его рассказам, редкую сволочь. И знаете, что самое смешное? Они же все телевизор смотрят с моей физиономией и верят, что я из Лиги.

— И как? — опаской спросил Штерн.

— Смотрят, как на народного заступника и руку жмут. Я говорю: «Но в телевизоре же Лига метро взрывает и детей убивает». Он усмехается: «Что ж ты думаешь, если мы не из Москвы, так совсем идиоты? Мы знаем, что такое Лига».

И начинает мне рассказывать, что прокурор, которого он убил, не самый главный злодей в поселке, а заправляет всем некий депутат Дягилев Артемий Кузьмич. Любой бизнес отжимает, любую землю отнимает, девушек насилует, и вся полиция, прокуратура и суд у него на побегушках.

Станица Николаевская где-то под Краснодаром. Саша уже в Москве жил два года, поэтому и здесь, а в Николаевскую ездил мстить за сестру. Очень просил посодействовать перед Альбицким, чтобы этого гада в список внесли. Я говорю: «Саша, я не из Лиги, мне все обвинения навесили, меня пытали, я ничем не смогу помочь». «Знаю, — говорит, — знаю. Конечно, не из Лиги. Ты только запомни, Дамир: «Дягилев Артемий Кузьмич, станица Николаевская». Нас все равно расстреляют, а людям поможем». «Тебя, — говорю, — может и нет, если будешь поменьше трепаться под их камеры. Жалобу можно через сайт подать». «Мы, уже подали, но лично-то как-то лучше».