Научи меня любить

Троицкое, как и все подобные поселки городского типа, также застрял в своем прошлом. Помесь разносортных строений ушедшего века резала глаз, киоски и маленькие магазины выныривали из-за каждого угла, словно грибы по осени. Носились по тротуарам пацаны на великах, во дворах шумели дети, мамаши развешивали белье на верёвки, изредка поглядывая за своими чадами. Нужно было пройтись от вокзала три- четыре улицы, до частного сектора, а там и Анрюхин дом, вернее его тетки Клавы.

Ноги сами несли вперед, так хотелось поскорее увидеть друга. Многое им пришлось вместе пройти в армии, там и сдружились. И дембелизовались тоже вместе, а потом домой. Сашка, как сейчас помнил то время, потому и переживал, что не нашел Андрюху после, не смог дозвониться. А к тетке Клаве на поиски постеснялся поехать, уж больно хорошо они в ту последнюю ночь погудели, стыдно было. Решил, что сослуживец просто уехал в другой край, на заработки. 

Деревянный дом стоял первый с краю, синяя краска местами облупилась, но в целом чувствовалось, что за домом ухаживают. Забор вот, новый, еще не покрашен даже, душисто пахнет свежей древесиной. Собаки нет, и калитка на простую вьюшку закрыта. Сашка стукнул в низенький столб пару раз, а потом, махнув рукой, все же вошел, не дожидаясь хозяев. Вряд ли кто-то его услышал. Во дворе все чистенько, прибрано, повсюду разбиты клумбы с раскидистым альпийским маком.

Екнуло сердце — сбоку, рядом с сараюшкой, построены новые качели. Даже, кажется, краска ещё не высохла. 

Сашка прислушался. Там, за сараем кто-то колол дрова. Наверное, сам Андрей, кому ещё там быть. Прошел сквозь узкий крытый проход и встал как вкопанный. Помнил он своего армейского друга сбитым, высоким, коренастым. Теперь же перед ним стоял иссохшийся мужичок, с залысинами вместо богатой чернявой шевелюры, на обвисшей спине расползлись синие размытые татуировки. 

— Андрюха?.. Брат? 

Мужчина вздрогнул, скинул топор из рук и медленно повернулся. 

— Сашка, ну заждался я тебя! — он щербато улыбнулся и, отряхнув руки, направился к другу. — Что не узнаешь? Да, такой вот теперь я. 

Сашка дернулся и, словно скинув с себя никчемное оцепенение, крепко обнял друга. 

— Да как-то растерялся я, брат. Мало что от тебя, прежнего пацана, осталось. 

– Так и ты подрос, возмужал, — Андрюха горько хохотнул, подмигнул другу, смотря на него снизу вверх, и похлопал по плечу. — Знаю я все, что жалок и выгляжу, как сорокалетний старик. Но я жив, понимаешь! Жив и сдаваться не собираюсь. Тетка вот оставила какое хозяйство, посмотри. Некогда мне хандрить. Ну, давай, в дом, за стол. Там все готово. Картошечки пожарил. Огурцы малосольные, первые, сам растил. Чем богат! Мы сначала перекусим, а там и разговоры вести начнем. 

Он подтолкнул Сашку в плечо, указал на узкий проход между сараюшками и, не дожидаясь друга, прошел вперёд.

Сашка поторопился следом. Снова во дворе взгляд зацепился за качели, не терпелось спросить о сыне, но постеснялся. 

В стареньком доме все по-простому. Кухонька маленькая, сервант советских времен — на почетном месте, рядом лавка с ведрами для питьевой воды, у двери — простая вешалка с крючками и рабочей одеждой. Полдома отделено большой занавесью из легкой ситцевой ткани в мелкий цветочек. Со второй половины одиноко выглядывала панцерная полуторная кровать, окрашенная синей масляной краской. На ней, вместо покрывала, толстый шерстяной клетчатый плед.

 Андрюха быстро скинул калоши у порога, аккуратно поставил их на низкую самодельную полочку и сразу направился мыть руки. Сашка, пока раздевался, с удивлением смотрел, как на древность, на простой рукомойник-мойдодыр. 

— Да проведу я, проведу воду. Пока еще руки не дошли, во дворе дел много, к зиме сарайчик готовлю, чтобы куры не померзли. Сначала думал порублю. Корову-то, дурак, сразу продал, чтоб было на что тетку хоронить. А сейчас жалею. Надо было просто у соседки спросить, да у той же Верки. Узелок у теть Клавы посмертный приготовлен был. Там все для похорон, ну и денег тоже достаточно. А я не знал о таком даже. Оно мне как бы и не нужно было знать. Марту продал, кормилицу, жалею. Мог и доить научиться, и сено бы заготовил. А нет, струсил. — Андрюха, хорошо обтерев жилистые волосатые руки вафельным серым полотенцем кивнул Сашке на умывальник. — Мой руки, давай. Вы, городские, к нам со своей заразой, — тут же хохотнул, и продолжил, — а нам не надо. Мой, и обедать сядем. С утра не ел ничего? 

— Не... Нажрался вчера, пил до упаду... Утром как встал, сам удивляюсь. 

— Да я уж понял по роже твоей опухшей. Ну ничего. Сейчас посолонишься, картошечка своя,  с сальцем жареная, вся дрянь нейтрализуется. Я, кстати, самогон хороший нагнал. Очищенный. Будешь? 

Сашка вздохнул, рукой придержал сжавшуюся печень и кивнул, чтобы не дай бог обидеть друга.

— Только 30 грамм, за встречу. Больше, правда, не смогу. 

—  А я, Сашка, теперь тоже не напиваюсь. Разучился вот. Раз и навсегда. 

— Расскажи, как случилось? 

— Вот сюда, на эту табуреточку садись, она крепче. — Андрей протянул колченогий тяжелый табурет и шмякнул его рядом с Сашкой. — А что рассказывать? Думаешь, история большая? Вилку вот бери, и хлеба. Сейчас за рюмками схожу. 

Казалось, что ситуация гнетет друга до сих пор. Он суетился, переставлял вещи с места на место, взялся двигать посуду в серванте, но упорно не садился за стол и рассказывать о себе не торопился.