Ая

Она часто задерживалась у зеркала. Вглядываясь в себя. Пытаясь понять и разобраться, что происходит. Смятение, страх посещали её. «Правильно ли я поступаю. Если заметят мои чувства, начнут сплетничать. Он же уже взрослый. У него, наверное, есть жена. Надо узнать – есть или нет. Кажется, Маринка говорила, что живёт с ним в одном доме, или через дом. Он умный и красивый, зачем я ему нужна, дура. Он даже меня не замечает, ставит только двойки и единицы – «Смирнова, повтори, что я только что сказал… садись два» – дурак!»

Она смотрела на своё отражение. «Как я изменилась. Неужели все, кто влюбится, так меняются? Глаза грустные какие-то… Повзрослела что ли… На маму ещё больше похожа стала. Смотрю на всех свысока, словно известна мне главная тайна. Но как смотреть по-другому? Они такие мелкие, мелочные… Улыбка изменилась… Ощущение радости другое… Помню, как вприпрыжку влетела домой в пятом классе, после первого поцелуя с Мишкой, и с упоением рассказывала об этом маме. Вот бестолочь была. Жизнь казалась праздником. А сейчас… во рту вкус сладко-горькой рябины. Могу ли я рассчитывать на взаимность? Он – вон какой…».

Она сдёрнула с себя майку.

«Хотя. Я тоже красавица».

Рассматривала плечи, грудь. Слегка подпрыгнув, весело захохотала, глядя, как вздрогнули соски. Надула сама себе губки, поправила волосы. «Да, я раскрасавица. И что-то надо с этим делать». Ложилась спать, засыпая, сочиняла стихи.

С трудом даётся физика любви

С ума схожу от химии желаний

Сломалась геометрия души

Не постижима мозгу алгебра касаний

Бессмысленна история мечты

Туманна география свиданий

Не различимы нарисованные сны

Стеснительная биология признаний

В тот день как-то нахлынули эмоции. Ночью не спалось. В полудрёме рисовались картинки, как они обнимаются и целуются. Как она заходит в пустой кабинет, подходит к доске, пишет мелом крупными буквами «люблю тебя». Как приоткрывает дверь загадочной лабораторской. В ней темно, поблёскивают стёклышки каких-то приборов. Вдруг он оказывается у неё за спиной, кладёт руки ей на плечи, обнимает… она поворачивалась на другой бок, старалась думать о чём-то другом, о тренировках по волейболу. Её вчера взяли в сборную школы – всё-таки первый юношеский разряд что-то значит. Потом представляла, что играет на важных соревнованиях, а Он сидит в зале и наблюдает за ней. Ещё утром она знала, что сделает это. Сердце падало в живот, а потом звонко стучало в голове. Нервничала, боялась, снова и снова прокручивая своё желание, снова и снова отвергая его. Получила тройку по любимой литературе и чуть не провалила самостоятельную по истории. После уроков она сомнамбулой поднялась на третий этаж. В коридоре тишина – первая смена уже отучилась, вторая – ещё не пришла. Дверь в кабинет приоткрыта. Подойдя на цыпочках, заглянула в щель: класс пустой. Осторожно потянув дверь на себя, просунула голову. Георгий Алексеевич сидел за столом, заставленным тетрадками. Проверял домашку и лабораторные работы, наверное. Она хотела уже незаметно скрыться, но Он вдруг приподнял голову и посмотрел на неё, ноги сами вошли в класс, и направились к столу. Взгляд его сопровождал её несмелую походку. Подошла. Их глаза оказались на одном уровне. Он как-то внимательно-безразлично смотрел на неё. И молчал. Она была в сумасшедшем страхе и растерянности. В глазах начали накапливаться слёзы. Губы дрожали. А Он молчал и смотрел. Смотрел и на неё, и насквозь – куда-то вдаль. «Глупая я бестолочь. Припёрлась. Зачем? Хоть бы пол треснул, провалилась бы. Почему так трудно. Тяжело. Сколько раз повторяла, тысячи раз шептала. Как уйти теперь. Что спросить. Молчит. Ну, не молчи, спроси: «Зачем пришла, Смирнова?» – Ты же так любишь задавать мне свои дурацкие вопросы. Помоги мне, сейчас стоять сложнее, чем у тебя на уроке! Пожалуйста. Пожалуйста! Миленький Георгий Алексеевич! Любимый мой! Помоги…».

Три события начались и произошли одновременно. Её губы медленно зашевелились, в голове взорвался бессильный зов, дверь кабинета противно заскрипела.

– Я «маааа....» Вас «… моооооо» люблю «....чка......», – впившиеся в столешницу пальцы побелели, коленки дрогнули, стол от передавшегося напряжения вздрогнул. Георгий Алексеевич, устремившись вперёд, начал резко приподниматься, понимая, что девушке плохо, и она сейчас упадёт. В этот момент дверь доскрипела до своего предела, в кабинет заглянула завуч.

– Зайдите, пожалуйста, ко мне, Георгий Алексеевич.

Напряжение разлетелось мыльными пузырями. Медленно, пульсируя, шевелясь, они падали на стол, парты, пол, оставляли мокрые круги, которые тут же бесследно испарялись.

– Машенька, посиди здесь, я сейчас вернусь. – Встал и ушёл из класса, аккуратно прикрыв за собой дверь.

«Машенька…»

Она расслабленно облокотилась на парту, лицо было мокрое от пота, тело дрожало от холода. Не было сил двигаться. Но и ждать Его сил было ещё меньше.

Потом было очень-очень стыдно. Первый, после случившегося, урок физики, она прогуляла. Последующие дни избегала его, завидев в коридоре или услышав голос, пряталась.

А дальше случилось страшное.

Неожиданно закончилась четверть.

По физике, кроме двоек у неё была, неизвестно откуда затесавшаяся, тройка. Дело не спасало и то, что была она такая не единственная, – физик был учитель строгий и требовательный, молодой и горячий, болел за дело, не давал поблажек ни себе, ни ученикам – двойки и единицы ставил часто и много. Состоялся неприятный разговор с завучем: «Ты девочка у нас новенькая, постарайся не испортить нам… пора уже вливаться… я на тебя рассчитываю». Состоялся неприятный разговор с мамой, когда чуть не проговорилась о своих истинных чувствах «Он мне просто нравится! Мне теперь умереть что ли?». Тогда она впервые услышала слово «амбивалентность». Загадочное, биолого-химическое слово. Ей нарисовалась лягушка с валентными линиями и молекулами вместо глаз. А ещё она узнала, что Георгий Алексеевич назначен их классным руководителем. Пришла беда – отворяй ворота.

Было трудно. Очень трудно. Исправлять ситуацию с оценками надо. Оказалось, что и другие предметы надо «подтянуть». Школа была серьёзного уровня подготовки, с высокими требованиями. Дома вечером сидеть за уроками стало невыносимо. Хотелось всё бросить и бежать на улицу. Душа просила простора, свежего воздуха, широкого пространства. Хотелось увидеть Его глаза, услышать голос, почувствовать тонкий аромат незнакомого одеколона, ощутить близость и теплоту. Теперь они дополнительно два раза в неделю встречались. Для неё это была сладкая пытка, мучительный восторг. Как классный руководитель, Георгий Алексеевич «взял» над ней шефство. Он проверял её успехи, давал советы. Пытался донести свой предмет, готовил задания, учебные пособия, книги. Обычно они сидели в кабинете физики после её последнего урока. Было счастьем, если Его не отрывали дела. Тогда у неё было тридцать-сорок минут, самых замечательных минут! Чаще всего Он отправлял её к доске, а сам сидел на первой парте и слушал. Очень редко вставал рядом у доски или подсаживался за парту рядом. Что-то говорил, рисовал графики, схемы, формулы. Она же просто плыла в своих ощущениях. Наслаждалась голосом, любовалась красивыми пальцами, ловила всегда ускользающий взгляд. Внешне ничего не изменилось после того События. Её так же поднимали «Смирнова, повтори, что я только, что сказал». Он так же не обращал на неё никакого внимания. Не изменилось ничего. Лишь изредка казалось – смотрит. Поднимала взгляд… почудилось… почудилось? Её мучила неизвестность, неопределённость. Порой казалось, что и не было тех слов. Вообще ничего не было – не заходила она тогда в класс, не приближалась к Нему. Обычный сон, яркий, но уже ускользающий, ускользнувший. От этого накатывали слёзы: среди урока, на перемене, на тренировке. А ночами она банально рыдала в подушку.