Ая

Жена.

Елизавета Сергеевна – мягкая тёплая нежная домоседка. При этом: неутомимая творческая личность. Театры, кино, выставки, концерты, художественные мастерклассы, писательские клубы. Как ей удавалось совмещать домоседство и кипучую поэтичность, он не представлял. Дом всегда идеально чист. В приступах шутливого недоверия он проводил ладонью в узком пространстве между потолком и шкафом – пыли не было. Посуда всегда сверкала, окна всегда блестели. Бельё и одежда всегда выстирано, отглажено и ароматно. Полноценные завтраки, обеды и ужины: с первыми и вторыми блюдами, десертом и выпечкой. И она, тихая и умиротворённая, сидела, поджав под себя ноги, в кресле под торшером, читала или писала кому-то отзыв. Она и в занятиях любовью была мягкой и чистой, нежной и созерцательно-податливой. Он, как все молодые мужчины, был горяч и прямолинеен, необузданно требователен и не прихотлив, – утыкался в её медлительную эротическую изысканность, сексуальную чайную церемонию. Она сводила его с ума. И он был безумно в неё влюблён.

Их роман начался в тот вечер, когда, проводив общего друга – а ещё и её любовника – в трёхмесячную командировку куда-то в Африку, они неожиданно занялись сексом в её сумеречном подъезде, когда он пошёл её провожать. Её слова «я давно тебя люблю» произвели гипнотическое действие – он почувствовал, что жить без неё не может. Проведя безвылазно в постели целую вечность, а именно шесть с половиной дней, он в воскресенье вечером переехал к ней. И вот вместе они уже двадцать четыре года.

Ни разу практически не изменил ей – так как имел всё, что может только пожелать мужчина. Уют, комфорт, тепло, горячую еду, бескорыстную нежность, безропотный и беспрекословный секс. И ему не насиловали мозг.

Конечно, он любил её.

У них мало было общего. В противоположность ей, он был яростным хроническим трудоголиком. Работать любил и мог. Наслаждался процессом. Каждым движением руки, каждой идеей. Доводя до совершенства, до логического завершения всё, за что брался. Искусством почти не интересовался. Читал в основном специализированную литературу, которая могла бы помочь в делах. Грубоватый, немногословный – почти угрюмый.

На заре отношений эта несовместимость заводила их. Было приятно, интересно, адреналиново. Когда с делами у него всё складывалось удачно, он увозил её из города. На день, два, три. К безымянному озеру, где на десятки километров лишь их единственная опустевшая избушка егеря. Сторожка путепроходчика на забытой узкоколейке – напечённый летним солнцем дурманящий аромат мяты и полыни, запах креозота и старого железа, оглушающие цикады. Дом над оврагом на окраине деревни-призрака, где одинокая собака распугивала одинокие же тени, а безумный петух в каком-то дворе будил тишину в три часа ночи. Палатка в котловане давно заброшенного отработанного песочного карьера, где природа отвоевала своё пространство небольшим прудом, деревьями, плотным кустарником и тишиной.

А она водила его в театр, творческие вечера, кино, выставки.

Конечно, он любит её.

Но вот выросла дочь, вышла замуж и улетела на родину мужа, в Чили. А его бизнес стремительно рос и развивался. Деньги, положение, власть, свобода – свобода выбора, свобода передвижения, свобода предпочтений. Дом превратился в дворец. Вернее, дворец стал домом. И теперь всем занималась прислуга.

Уже, наверное, лет пять, как отношения с супругой резко стали холодеть. Он предполагал, что причиной может быть её роман на стороне. Поймал себя на мысли, что ему всё равно. Но личная служба безопасности не нашла ничего подозрительного.

Всё чаще возникали вопросы «люблю?» «любит?». Возможны ли глубокие чувства у людей, которые так не похожи, которые всю жизнь на грани понимания. Может быть, она терпит его? А ему просто нужно было то, что у него было с ней – пещера, где он мог «зализывать» свои раны, отдыхать и иметь секс?

Что произошло? Кризис среднего возраста? Или уже старость? Появление возможности не вкалывать по двадцать пять часов в сутки? Мозг освободился? Почему раньше таких вопросов не было? А, ведь и, правда, он раньше почти никогда не задумывался над этим. А если и посещали какие-то мысли – гнал.

Мозг, привыкший во всём разбираться, доковырялся до момента, когда случился сдвиг в сознании. В тот день они заключили большой контракт и поехали отмечать сделку в ресторан. Он только так назывался «ресторан». Это было заведение полного цикла. Поэтому через некоторое время они все оказались в сауне. Произошёл ядерный взрыв мозга, когда две высокопрофессиональные проститутки выжали его как губку. Насколько скромным оказался его сексуальный мир – он понял дня через два, когда очухался.

Его тренированное сильное и выносливое тело отказывалось шевелиться. Стонало, ныло, кричало от боли, как после ударной тренировки перед крупными соревнованиями. Отказывалось, и требовало добавки.

Потом он регулярно возвращался к этому моменту. На жарко тлеющие угли плеснули хорошей порцией спирта, и разворошенный костёр вспыхнул, загудел, взвился языками к звёздам. Не могла Лиза удовлетворить распахнувшуюся страсть. В силу своего нравственного и физиологического устройства. У неё просто нет столько спокойствия, чтобы пригасить огонь, и нет столько энергии, чтобы поддержать. Долго думал: является ли секс на стороне – изменой, если он необходим для сохранения отношений, семьи. Если гормоны рвут на микрочастицы организм, является ли мастурбация изменой для жены, которая физически не в состоянии выдержать сексуальные намерения и требования. Является ли изменой сон, в котором ты занималась любовью не с мужем. А просмотр порно без супруга или супруги. Кто-то не считает изменой всё-всё-всё, кроме поцелуя в губы. А для кого-то взгляд в сторону – уже страшная измена. Где та грань? Как её провести? Кто её проводит? Почему проводит?

А может быть ключевое слово «кто-то»? если одно и то же для разных людей может быть изменой, а может – не быть. Значит, всё в голове человека происходит. Именно сам человек решает, что считать, а что не считать изменой.

По всей видимости, это так. Но как быть с тем, если одно и то же я не считаю изменой, а жена – считает? А как быть, если разные взгляды на измену у нас с обществом?

Он видел, что жена знает про то, что в его жизни появились другие женщины. Видел, что она знает, что он знает про то, что знает она. Ни разу не было сцен, разбитых тарелок, скандалов. Ни одного косого взгляда, резкого слова. Не рабская покорность, но молчаливое принятие. От чего чувство вины порой зашкаливало.

Конечно, он любил её. Но у неё не было возможности дать ему то, что нужно, и он брал это на стороне. При этом, не переставая любить.

Ночь проникла в помещение. Разлилась фиолетовым сиропом. Щёлкал уголь в камине. Где-то в неплотно закрытом окне подвывал ветер. Тело согрелось, размягчилось. Коньяк закончился. Сознание казалось ещё светлым, а мысли вильнули в какую-то не ту сторону. Захотелось чего-то экзотического. Встал с кресла. Качнуло – коньяк, всё-таки, добрался до сознания. Раскачиваясь и тяжело опираясь на встречающуюся мебель, побрёл в сторону кухни, к бару.

Он стоял посередине кухни в центре огромной разлетевшейся лужи. В ней айсбергами сияли серебристые осколки. Упругий ромовый аромат Оптимуса вытеснял все разумные и логические мысли, наполняя пространство солнцем, жарой, карамельным сиянием, сладкой благоухающей романтикой Карибского моря. С голым торсом, в шортах, босиком. В одной руке телефон, другая – до сих пор удивлённо раскрытая. Недоумённое выражение лица. Беззащитно вопрошающий взгляд.

Увидев это великолепие, Настя громко расхохоталась, и смеялась так заразительно, что и он невольно заулыбался, оглядывая себя со всех сторон.

– Стойте, не двигайтесь, я за пылесосом!

Она ловко собрала все крупные и мелкие осколки, кружась на коленях с тряпкой и губкой, собрала благоухающую жидкость. И, когда собралась вымыть пол начисто, он остановил её.