Страница 5 из 7
– Что за напасть, – вслух сказал он и вздохнул.
Это должен был быть самый прекрасный вечер в его жизни. Он выкроил из скромного семейного бюджета средства на билеты в театр, чтобы провести его с Анхен и её сестрой, а не расследовать очередное убийство. Но вмешался проклятый случай.
Иван Филаретович опять вздохнул. Он ненавидел эти случаи и, вообще, игры с судьбой. Ненавидел казино, рулетку, игроков, кутил и любителей испытать удачу. Были на то причины.
– Мерзавец, – прорычал делопроизводитель, сжал кулаки, и клуб пара вырвался из его рта.
Ненавидел, да. А всё из-за батюшки, спустившего и своё, и матушкино состояние. Наследие двух старинных дворянских родов пошло прахом. А всё почему? Потому что Филарет Самолётов так верил в судьбу, в удачу, в счастливый случай, что в одну ночь проиграл всё в карты. Всё проиграл: и матушкино наследство, и образование сына – Иван собирался получить диплом университета, но окончил только первый курс юридического факультета, и здоровье дочери, и будущее их семьи. Не задумываясь, всё поставил на кон, проиграл и пустил себе пулю в лоб.
Поэтому Иван Филаретович и пошёл служить в полицию. Искать виновных, искоренять злачные места, вершить справедливость было ему по сердцу. Да и жалованье платили хорошее, грех жаловаться. В их положении деньги играли роль.
– Тпру-у-у! Приехали, барин.
Возница остановил лошадей у ворот дома с мезонином. Иван Филаретович поднял воротник суконного пальто, надел шляпу, вышел из экипажа, крикнул "Спасибо, любезный!" и понёсся к калитке горчичного цвета. Впрочем, в такую погоду и в такое время цвет едва угадывался. Дом был старый. Казалось, он колыхался и скрипел при порывистом ветре. Да и на том спасибо. Дядя Ивана Филаретовича, матушкин брат, пустил их жить в опустевший дедов дом, когда случилось несчастье – приставы описали всё имущество семьи.
– Вы нынче поздно, Иван Филаретович, – заметила матушка из гостиной. – Неужто спектакль так поздно закончился?
– Нет, он даже не успел начаться. Сестрица спит уже? – спросил хороший сын и брат.
Господин Самолётов в сенях снял пальто и шляпу, стряхнув с них капли. Подошёл к матушке и поцеловал ей руку.
– Почивает. Умаялась за день. Как же это? Со спектаклем-то?
– Вот так. Занавес, и сразу двойное убийство, – сказал Иван Филаретович, усаживаясь у стола.
Он расстегнул тугой ворот рубашки, развязал галстук-бабочку и положил его рядом.
– Шутить изволите, – усомнилась матушка.
– Какие тут шутки. До ночи мы рыскали по театру, словно гончие в осеннюю охоту.
– Но что произошло? Толком сказывайте, – потребовала матушка и тоже уселась за стол.
– В начале пролога прямо на сцене на глазах у изумлённой публики прима Пичугина застрелила балерину Черникину. И вся недолга, – сказал делопроизводитель, приподнял брови и поджал пухлые губы.
Матушка округлила глаза и тяжело задышала. Схватила веер со стола и принялась обмахивать себя. Словно на светском рауте или званом вечере, на которые давно их не зовут.
– Какие страсти творятся! – только и сказала она.
Однако госпожа Самолётова сделана была из крутого теста. Хоть ей многое пришлось пережить на своём веку, падать в обмороки она не собиралась. И вообще она многое ещё могла и хотела.
– Я тут коротала вечер за пасьянсом и решила, что мы будем делать дальше, – сказала после паузы матушка. – Решила окончательно.
– В каком смысле? – спросил господин Самолётов.
– Вы, Иван Филаретович, должны вернуть то, что принадлежит мне по праву рождения, – сказала матушка и приподняла подбородок.
Сын посмотрел на неё, округлив глаза.
– Я про имение, – разъяснила, наконец, матушка. – Оно принадлежало мне по праву наследия. И батюшка Ваш не мог его проиграть. Вы должны подать прошение в суд. Мы должны вернуть наши земли обратно.
– Как же я сделаю сие? – спросил ошарашенный сын.
– Я интересовалась сим вопросом у сведущих людей. Сие возможно, – сказала матушка с таким нажимом, будто всё уже решено.
– Я не слышал, – сказал Иван Филаретович.
– Ещё в 1753 году императрица Елизавета Петровна подписала указ, даровавший замужним женщинам контроль над имуществом. Стало быть, Филарет, упокой Господь его душу, не в праве был ставить имение на кон. Ясно? – строго спросила она, как будто это сын, а не муж проиграл её состояние.
– Ну, не знаю, матушка…, – начал было Иван Филаретович.
– Тут и знать нечего. Отвоюем землю, я в имении фабрику открою – как дед мой раньше делал, а батюшка твой разорил потом. И заживём лучше прежнего.
Господин Самолётов встал.
– И переедем в деревню?! – спросил он в ужасе.
– Вы, ежели не хотите, можете в городе оставаться. Коли по нраву Вам, служите в полиции, дело Ваше. А сестре Вашей каково? – грозно спросила мать.
– Да, я совсем забыл. Сестрице ведь доктора прописали свежий воздух. Как я мог запамятовать? – устыдился Иван Филаретович.
Он сел обратно на стул.
– Да, дело даже не в службе полиции. Дело в другом, – сказал Иван Филаретович, понижая голос.
– В чём же? – спросила матушка.
– Я влюблён, – тихо ответил сын.
– Ты… что? – переспросила матушка.
– Я влюблён, – повторил он чуть громче.
– Что ты там шепчешь, не пойму?
– Влюблён, как мальчишка! По самую макушку влюбился, сил нет, – закричал Иван Филаретович, краснея.
– Зачем так кричать, в толк не возьму, – спокойно сказала матушка. – В кого влюблён-то?
Господин Самолётов тоже успокоился.
– В коллегу. Я Вам уже про неё сказывал. Художница наша. Анна Николаевна Ростоцкая. Знаете, она какая? Она… она… Она – для меня самая настоящая загадка. С ней… с ней… С ней никогда не знаешь, что будет дальше.
– Девица свободна? – задала практичный вопрос матушка.
– Не замужем, это точно, – закивал Иван Филаретович.
Матушка встала, подошла к сыну, словно королева к странствующему рыцарю. Иван Филаретович, почувствовав торжественность момента, тоже хотел встать. Однако матушка положила руку ему на плечо, словно меч.
– Коли любите, женитесь, Иван Филаретович! В чём затруднение, сын мой? – спросила она.
– Вы меня благословляете, матушка?
– Это ещё рано. Имение матушке верните и женитесь себе с миром.
Рыба гниёт с главного балетмейстера
Наутро Анхен, пожелав, чтобы девочки в гимназии, где Мари преподавала чистописание, не шалили, распрощалась с сестрой и отправилась на службу в Управление полиции. Шла по Гороховой улице под крики мальчишек, продающих утренние газеты, оглядывалась на извозчиков, цыкающих на запряжённых лошадей, смотрела на проезжающие служебные экипажи чиновников, на рабочий люд – праздная публика ещё почивать изволила. Анхен выдохнула, улыбаясь. Петербург прекрасен, что ни говори! А какое движение на мостовых – опасно переходить дорогу.
– Опять опаздываем, Анна Николаевна, – хмуро заметил господин Громыкин, не взглянув на неё. – Опять.
Когда художница вошла в просторную комнату с полосатыми обоими, то господин Самолётов и другие служащие уже сидели за своими столами, расставленными вдоль стен, друг против друга. Начальник же восседал за огромным столом, рассматривая бумаги. В вытянутом арочном окне за его спиной гудела улица.
– Прошу меня простить, – совсем не извиняющимся тоном, а даже несколько с вызовом ответила Анхен.
Она прошла к себе – её стол находился рядом с балясником красного дерева, делящим комнату на кабинетную часть и допросную. В допросной никого не было, да и в кабинетной части стояла тишина, как при покойнике.
– А ни изволите ли мне показать вчерашние зарисовки? Очень они пригодятся сейчас, – попросил господин Самолётов так, чтобы все слышали, подходя к ней.
Сам же примостился к баляснику и зашептал, будто по делу.
– Совсем беда у нас. Господин Громыкин вернулся от господина Орловского мрачнее тучи. Получил от вояки по первое число.