Страница 6 из 30
Еще звезды, но теперь среди них вспыхивают яростные солнца зеленого огня, прорезая черную ткань пространства яркими трещинами. И чем они ближе, тем больше вырастают, заслоняя все, а водоворот голосов достиг максимума; и то, что ощущалось снежинками, быстро тающими на разгоряченном лбу, теперь обжигало, как огонь.
Если бы только удалось собрать фрагменты, сложить мозаику и понять смысл узоров… Если бы удалось…
Завитки. Вот в чем дело. Движение не обманывает, движение открывает форму внизу.
Завитки шерсти.
Татуировки… взгляни на них… взгляни!
И как только татуировки встали на место, он понял, кто он.
Я – Геборик Призрачные Руки. Дестриант отвергнутого бога. Я вижу его…
Я вижу тебя, Фэнер.
Громадную фигуру, совсем потерянную. Недвижимую.
Его бог был в ловушке и, как и сам Геборик, оставался молчаливым свидетелем рождения сверкающих нефритовых солнц. Геборик и его бог оказались у них на пути, а этим силам невозможно было противостоять. Ни один щит не остановит то, что надвигается.
Бездне мы безразличны. Бездна выдвигает собственные доводы, с которыми не поспоришь.
Фэнер, я обрек тебя. А ты, старый бог, обрек меня.
И все же я больше не жалуюсь. Так все и должно быть. В конце концов, у войны нет другого языка. На войне мы призываем собственную кончину. На войне мы наказываем собственных детей кровавым наследием.
Теперь он понимал. Богов войны, их значение, смысл их существования. И, глядя на надвигающиеся нефритовые солнца, он с небывалой ясностью ощутил тщетность, скрытую за всем этим высокомерием, за бессмысленной кичливостью.
Посмотри, как мы вздымали стяги ненависти.
Посмотри, куда они нас привели.
Началась последняя война. Против врага, от которого не может быть защиты. Никакие слова, никакие деяния не обманут этого зоркого судию. Не восприимчивого ко лжи, не слушающего оправданий и нудной болтовни о необходимости, о праведном выборе меньшего из двух зол – о да, он слышал все подобные аргументы, пустые, как несущий их эфир.
Мы жили в раю. А потом призвали богов войны, чтобы обрушить гибель на нас самих, на наш мир, на землю, воду и воздух, на мириады живых существ. Нет, не надо изображать удивление и невинное смущение. Теперь я смотрю глазами Бездны. Я смотрю глазами врага и говорить буду его голосом.
Смотрите, друзья, я – судия.
И когда мы наконец встретимся, вы не обрадуетесь.
И если хватит вам иронии под конец, смотрите, как я плачу нефритовыми слезами, как отвечаю с улыбкой.
Если хватит мужества.
Хватит ли, друзья, у вас мужества?
Книга первая
Море не грезит о тебе
Глава первая
Крайнее несчастье не в том, что открывает одеяло, а в том, что прячет.
Битва разыгралась на заброшенных, заросших землях у мертвой башни Азатов в городе Летерасе.
Стаи ящериц пришли с речного берега. Обнаружив изобилие странных насекомых, ящерицы бросились неистово кормиться.
Среди насекомых самыми странными были двухголовые жуки. Одного такого окружили со всех сторон четыре ящерицы. Жук заметил угрозу с двух направлений, аккуратно развернулся и, заметив еще двух нападающих, съежился, прикинувшись мертвым.
Не помогло. Одна ящерица – из тех, что ползают по стенам, с широкой пастью – рванулась вперед и проглотила насекомое.
Вот какая трагедия разыгралась на этих землях, ужасная бойня, шаг к вымиранию. В этот вечер судьба была неблагосклонна к двухголовым жукам.
Но не все жертвы так беспомощны, как может показаться. Роль жертвы в природе эфемерна, и в бесконечной драме выживания хищник может со временем стать пищей для другого хищника.
Одинокая сова, уже обожравшаяся ящериц, единственный свидетель внезапной волны мучительных смертей на грязной земле, увидела, как из пастей умирающих ящериц полезли отвратительные фигуры. Вымирание двухголовых жуков оказалось не столь неизбежным, как виделось несколько мгновений назад.
Но совы, весьма неразумные птицы, не извлекают пользы из подобных уроков. И эта наблюдала широко раскрытыми, но пустыми глазами. До тех пор, пока сама не почувствовала странное движение в кишках, отвлекшее ее от созерцания странных смертей внизу, от рядов бледных животов ящериц на черной земле. Сова не думала о ящерицах, которых ела. И, уж конечно, не вспоминала о том, как вяло сопротивлялись некоторые ее когтям.
Для совы наступала ночь мучительной отрыжки. И как ни слабоумна была птица, отныне и навсегда она исключила ящериц из меню.
Мир преподает нам уроки – или намеками, или, если придется, жестко и жестоко, так что и тупой поймет. А не поймет – умрет. А для умного не понять, разумеется, непростительно.
Жаркая ночь в Летерасе. Камни потеют. Вода в каналах вязкая, застывшая; поверхность, странно приплюснутая, покрыта завихрениями пыли и мусора. Насекомые пляшут над водой, словно пытаясь разглядеть свое отражение, но гладкая патина не отражает ничего, глотая россыпь звезд, поглощая бледный свет факелов патрулей на улицах; и крылатые насекомые бесконечно кружат, как обезумевшие.
Под мостом, на покрытых мраком ступеньках сверчки ползали, как капельки липкого масла, блестели, пузатые, и печально хрустели под ногами двоих, стоящих рядом друг с другом в сумерках.
– Да говорю, не нырял он, – сказал один хриплым шепотом. – Вода жутко воняет; и глянь: ни волн, ни ряби. Он убежал в другую сторону – к ночному рынку, где может затеряться.
– Затеряться, – повторила, хмыкнув, женщина, подняв затянутой в перчатку рукой кинжал и оглядывая лезвие. – Это забавно. Как будто он может затеряться. Как будто кто-то из нас может.
– Думаешь, он не может затаиться, как мы?
– Времени не было. Он дал деру. Бежал. Он был в панике.
– Да, похоже было на панику, – согласился ее спутник и покачал головой. – Никогда не видел ничего такого… разочаровывающего.
Женщина убрала кинжал в ножны.
– Его выгонят. Он вернется, вот тогда мы его и схватим.
– Дурак, если надеялся скрыться.
Немного помолчав, Улыбка снова обнажила кинжал и посмотрела на лезвие.
Горлорез смотрел округлившимися глазами, но молчал.
Флакон выпрямился и махнул рукой, приглашая Корика за собой, а потом с любопытством наблюдал, как широкоплечий сэтиец-полукровка распихивает и расталкивает толпу, оставляя за спиной мрачные взгляды и приглушенные проклятия – впрочем, неприятностей опасаться не стоило, ведь наглый чужестранец явно нарывался, а инстинкты одинаковы по всему миру, и никто и не подумал бы связываться с Кориком.