Страница 21 из 103
По периметру одной из комнат ледяного дворца Хандроза быстро шагал странно одетый мальчик, сложив руки за спиной. Лицо его выражало крайнее беспокойство. Комната была маленькой, холодной и пустой. В ней находился лишь маленький стеклянный столик со стоявшей на нём почти догоревшей свечой, и над столиком висел портрет в тяжёлой раме. Мальчик явно размышлял над чем-то очень важным, периодически поглядывая на этот портрет, изображающий мужчину средних лет, с острыми скулами, русыми, очень длинными волосами и насмешливым взглядом лиловых глаз. Мальчик остановился, пристально вглядываясь в лицо этого мужчины.
— Отец! — произнёс вдруг он громко и с некой торжественностью в голосе. — Скоро мы наконец встретимся. Я обещаю, что вытащу тебя из Ледяной тюрьмы. Мы будем вместе вершить правосудие. И ты будешь гордиться мной.
Он возвёл руки к потолку, и его плечи затряслись от зловещего смеха.
***
04:49. Хандроз. Ледяная Тюрьма.
«Одиночная камера №42. Заключённый подвешен за руки и ноги к стене. Движения не наблюдается», — записал в свой дневник тюремщик и бросил беглый взгляд через маленькое окошко, отделявшее его от преступника.
— Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой, — затянул вдруг заключённый, да так громко, что надзиратель от страха выронил свой блокнотик.
— Балтор, кончай горло драть. Чем больше ты тут горланишь, тем быстрее будет твоя казнь, — крикнул тюремщик. — И моё увольнение, — тихо добавил он.
— Это между прочим Пушкин. Стихотворение «Узник». Классика, — он глухо засмеялся.
— Мне это ни о чём не говорит.
— Что же вы изучаете на Хандрозе, если не знакомы с земными классиками? — Балтор был искренне удивлён.
— Ты мне зубы-то не заговаривай. Я ведь знаю правила, а по правилам нам нельзя разговаривать с заключёнными.
— Да что ты? — послышался снова глухой смех. — Ну тогда ты не будешь возражать, если я продолжу. — И он затянул ещё громче: — Мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюёт под окном.
Надзиратель, морщась, молча страдал. Теперь он сожалел, что именно его поставили к самому опасному и противному преступнику столетия.
Ему показалось,что кто-то стоит прямо за воротами, которые отделяли территорию тюрьмы от остального Хандроза. Существенно то, что вся стена была ледяная, а ворота решили сделать из металлической сетки, через которую было не только легко проглядывалась улица, но и так же легко можно было перелезть в случае побега.
Посетителей в столь ранний час обычно не наблюдалось. Тюремщик подошёл к воротам и увидел, что это была женщина с ребёнком. И женщина, и девочка, судя по всему, замерзали: обе кутались в чёрные плащи. «Явно нездешние», — решил тюремщик.
— Вам кого? — он попытался навести на себя хмурый и суровый вид.
— Je cherche mon mari, — со слезами на глазах произнесла женщина. — On ma dit qu’il est enfermé ici[1].
— Извините, я не понимаю по-японски, — отрезал тюремщик.
— Это французский, дурень, — взвизгнула девочка на общем языке. Из-под капюшона сквозь выбивающиеся белые кудри на него злобно посмотрела пара лиловых глаз. — Открывай ворота, а не то я тут всё разнесу, — девочка яростно топнула ногой. — Она ищет мужа, тупица, ты что, не понял?
Надзиратель попятился, но немного, чтобы не показывать свой страх.
— К-как зовут вашего мужа, мадам? — запинающимся голосом проговорил он.
— Вот глупый, — усмехнулась девочка, — она не понимает твоего варварского наречия. — Она повернулась к женщине, чтобы перевести, а затем добавила уже на общем языке, вновь обращаясь к тюремщику: — Ты пахнешь страхом.
Мужчина открыл было рот от возмущения. Ведь не дело это, когда пигалица в пять раз моложе так общается со взрослым. Но тут женщина, всхлипнув, принялась говорить на ломанном общем языке:
— Я хотеть искать Бальтóр. Бальтор есть муж мой.
— Балтор? — Само упоминание имени этого заключённого вызывала у него дрожь по телу. — Вы ищете Балтора? Но он не говорил, что у него есть семья.
— Открывай ворота, олух, — девочка снова топнула ногой. Видимо, она привыкла получать всё и сразу.
Тюремщику пришлось повиноваться. Он провёл их к камере №42 и трясущимися руками отпер дверь. Балтор поднял голову, и улыбка заиграла на его лице.
— Боже, ну и хреново же ты выглядишь, — поморщился тюремщик. — Не самый лучший вид для свидания с женой.
Балтор действительно выглядел неважно. Светло-русые длинные волосы ещё больше отросли, но теперь они были спутаны и грязны. Лицо обрамляла неровная густая борода, в которой поселились вши, а одежда его превратилась в лохмотья.
— Жюли здесь? Я знал, что она придёт. — Балтор заёрзал в кандалах, как малыш на стульчике, когда тот видит свою маму. — Веди её сюда.
Женщина и девочка вошли к нему в камеру.
— У вас есть пять минут, — объявил надзиратель. — время пошло.
— Salaud! — вскрикнула женщина, отвешивая Балтору звонкую пощёчину, но продолжая при это плакать. — Crétin! Tu m’a jeté quand j’étais enceinte[2], — причитала она.
— Да, не так я себе представлял семейные сцены, — усмехнулся Балтор. — Julie, ce n’est pas de ma faute. Tu vois…[3], — начал было он, но Жюли его уже не слушала, она разрывалась от рыданий. На помощь подоспела её дочь.
— Salut, papa! Je m’appele Laurence. Je suis ta fille[4]. — Она сняла капюшон, открывая своё светлое, по-кукольному милое личико. — Мы можем помочь тебе отсюда выбраться. Ты можешь искупить свои грехи в обществе сифов.
— И пить людскую кровь? Ну уж нет, спасибо, — он глухо засмеялся.
— Ты хочешь гнить в тюрьме до конца дней своих? Или отправиться на плаху? — нахмурилась Лоренс. — Папа, у меня есть план. Тебе не нужно быть в обществе сифов всю свою жизнь.
Она приблизилась к нему, прикладывая одну руку к своему лбу, а другой дотрагиваясь до лба Балтора.