Стамбульский бастард

Из всех теорий, объяснявших название кафе, именно эта пользовалась наибольшим успехом. И все же время от времени какой-нибудь новичок, желая привлечь к себе внимание, выдвигал очередную гипотезу, а остальные ненадолго подпадали под ее очарование, позволяли себя убедить и какое-то время носились с новой теорией. Но потом им это надоедало, и они снова погружались в свою мрачную трясину.

Сегодня Карикатурист-Пьяница тоже решил ради развлечения предложить собственное объяснение названия кафе, а его друзья и даже жена считали своим долгом слушать его со всем возможным вниманием. Они хотели поддержать его долгожданный почин: Карикатурист-Пьяница наконец решился внять их давнишним мольбам и вступить в ряды анонимных алкоголиков.

Но это была не единственная причина, заставлявшая его спутников относиться к нему с особым сочувствием. Дело в том, что сегодня его уже во второй раз привлекли за оскорбляющие премьер-министра карикатуры, и в случае обвинительного приговора ему грозило до трех лет тюрьмы. Карикатурист-Пьяница прославился серией политических шаржей, в которой изобразил кабинет министров в виде отары овец, а премьера – как волка в овечьей шкуре. Теперь эти рисунки попали под запрет, и он собирался нарисовать кабинет министров в виде волчьей стаи, а премьера – как шакала в волчьей шкуре. Если и это не пройдет, он придумал беспроигрышный выход: пингвины. Точно, парламент в полном составе в виде пингвинов в смокингах.

– Слушайте, вот моя новая гипотеза! – заявил Карикатурист-Пьяница.

Он не подозревал, что его все жалеют, и был немного удивлен тем, что приятели и даже жена слушают его с таким интересом.

Это был крупный мужчина c аристократическим профилем, высокими скулами, пронзительными синими глазами и горькой складкой у рта. Скорбь и тоска были его привычным состоянием, но недавно его обычное уныние удвоилось от безнадежной любви.

Глядя на него, сложно было поверить, что этот человек зарабатывает на жизнь остроумием, и еще сложнее представить, что в этой скорбно опущенной голове рождались невероятно смешные шутки. Он всегда много пил, но в последнее время совсем слетел с катушек. Периодически он просыпался в каких-то сомнительных, совершенно незнакомых местах. Последней каплей стало пробуждение на плоском камне для омовения усопших во дворе какой-то мечети. Очевидно, он отрубился, репетируя собственные похороны. Продрав глаза на рассвете, он увидел над собой перепуганного молодого имама. Юноша шел на утреннюю молитву и с ужасом обнаружил, что на предназначенном для мертвецов камне кто-то громко храпит. После этого происшествия друзья и даже жена Карикатуриста-Пьяницы страшно переполошились и погнали его к специалистам – пора, мол, обратиться за профессиональной помощью, а не то совсем свою жизнь загубит.

И вот сегодня он сходил на собрание анонимных алкоголиков и торжественно обещал завязать с выпивкой. По этому случаю вся сидевшая за столиком компания, включая даже его жену, вежливо откинулась на спинки стульев, всем видом показывая, что с интересом выслушает любую его гипотезу.

– Кафе так называется потому, что слово «Кундера» – это некий секретный пароль. И вообще, суть не в том, как место называется, а в том, о чем это название говорит.

– И о чем же? – спросил Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов.

Он был маленького роста и худощав, а с некоторых пор понял, что молоденькие женщины предпочитают зрелых мужчин, и стал красить бороду под седину. Он был автором идеи и сценария популярнейшего телесериала «Тимур Львиное Сердце» – фильма, в котором брутальный и мощный национальный герой с легкостью превращал полчища врагов в кровавую кашу. Когда с ним заговаривали обо всех этих низкопробных шоу и сериалах, он уверял, что националист лишь по профессии, а в душе – истинный нигилист. Сегодня он привел очередную подружку, миловидную и эффектную, но довольно поверхностную девицу. Мужчины между собой называли таких особ «закусками» – сыт не будешь, но почему бы не перекусить.

Он заглотил горсть кешью из стоявшей на столе миски, обнял подружку и с грубым хохотом спросил:

– Ну, валяй, что за пароль такой?

– Скука, – ответил Карикатурист-Пьяница, затягиваясь сигаретой.

Завсегдатаи кафе дымили, как паровозы, и из всех углов поднимались клубы сигаретного дыма. Легкое облачко лениво поплыло и слилось с нависавшей над столом серой тучей.

Только один человек за их столиком не курил. Это был Публицист Тайный Гей. Он ненавидел запах сигаретного дыма и, приходя домой, сразу переодевался, только бы избавиться от стоявшего в кафе «Кундера» зловония. Но он никогда не мешал другим курить. И продолжал ходить в кафе. Он постоянно бывал здесь по двум причинам: ему нравилось быть частью этой разношерстной компании, а еще он был неравнодушен к Карикатуристу-Пьянице.

О телесной близости с Карикатуристом-Пьяницей Публицист Тайный Гей даже и не мечтал. Его трясти начинало при одной мысли о том, каков тот без одежды. Нет, дело совсем не в сексе, заверял он сам себя, дело в родстве душ. К тому же на его пути было два серьезных препятствия. Во-первых, Карикатурист-Пьяница любил только женщин и явно не собирался менять свои вкусы. Во-вторых, он по уши втюрился в эту унылую, мрачную Асию. Это уже давно было ясно всем, кроме самой девицы. Так что Публицист Тайный Гей не надеялся завести роман с Карикатуристом-Пьяницей. Он просто хотел быть рядом. Его то и дело пробирала дрожь, когда Карикатурист-Пьяница, потянувшись за стаканом или пепельницей, случайно касался его руки или плеча. При этом вел он себя с приятелем нарочито сухо и ни с того ни с сего разносил в пух и прах все его высказывания, чтобы никто ненароком не подумал, что его как-то особенно интересует Карикатурист-Пьяница и вообще мужчины. Все было очень запутанно.

– Скука, – заметил Карикатурист-Пьяница, выпив залпом латте, – одним этим словом можно описать всю нашу жизнь. День за днем мы погрязаем в тоске. Спрашивается: почему? Потому что забились в эту нору и боимся высунуть из нее нос, чтобы не столкнуться с нашей собственной культурой. Западные политики говорят о глубоком культурном разрыве между западной и восточной цивилизацией. Увы, все сложнее. Настоящий разрыв – посреди нашего общества, между одними турками и другими. Мы с вами лишь кучка образованных горожан в окружении жлобов и деревенщины. Они заполонили весь город. – Он покосился на окно, словно боялся, что его вот-вот проломит разъяренная толпа, ворвется в кафе, разнесет все дубинами и расстреляет из пушек. – Им принадлежат улицы, им принадлежат рынки, им принадлежат паромы. Да им теперь принадлежит всякое открытое пространство. Еще через пару лет это кафе может стать нашим единственным приютом. Последним оплотом нашей свободы. Каждый день мы бежим сюда, чтобы найти прибежище от них. О да, от них. Боже, спаси нас от нашего народа!

– Это все поэзия, – сказал Исключительно Бездарный Поэт; будучи исключительно бездарным, он имел обыкновение во всем видеть поэзию. – Мы застряли. Мы застряли между Востоком и Западом. Между прошлым и будущим. С одной стороны, светские модернисты, которые так гордятся установленным режимом, что не дают и слова поперек сказать. На их стороне армия и половина страны. С другой – обычные традиционалисты, которые тоже не дают слова поперек сказать, потому что одержимы прошлым Великой Порты. Их поддерживает широкая общественность и другая половина страны. А нам что остается? – Он снова вложил сигарету в бледные запекшиеся губы, и там она и осталась. – Модернисты гонят нас вперед, но мы в их прогресс не верим. Традиционалисты гонят назад, но к их идеальному порядку мы тоже не хотим возвращаться. И вот так мы и оказались зажаты между двумя крайностями, делаем шаг вперед и два шага назад, как военный оркестр в оттоманской армии. Но мы даже играть ни на чем не умеем. И куда нам бежать? Нас даже меньшинством назвать нельзя. Эх, были бы мы каким-нибудь национальным меньшинством или коренным народом под охраной Хартии ООН! Тогда у нас бы были основные права. Но нигилистов, анархистов и пессимистов никто меньшинством не считает или хотя бы исчезающим видом. Нас меньше и меньше с каждым днем. Как скоро мы вымрем?