Платье для Золушки

— И у вас, мадемуазель, — слово «мадемуазель» она произносит с таким презрением, что я вздрагиваю, — хватило наглости прийти в мой дом и требовать разговора со мной?

От этой женщины исходят такие ярость и сила, что мне хочется развернуться и бежать прочь. И только чувство вины перед князем удерживает меня от этого бегства.

— Я приехала извиниться перед вами.

— Вот как? — усмехается она. — Долго же вы собирались!

Я знаю, что никакие мои слова не вернут Сергею Николаевичу свободу, но должна, по крайней мере, сказать его матери, как благодарна я ему за то, что он вступился за мою честь — за честь девушки, которая почти всю жизнь провела в приюте и которой с детства внушали, что гордость и самоуважение для нее — непозволительная роскошь.

— Я только вчера узнала о том, что случилось.

В комнату бесшумно входит слуга с подносом, на котором стоит графин с ярко-красной жидкостью (наверно, морсом), но княгиня взмахом руки отсылает его прочь.

— Неужели, после бала вы не искали встречи с ним? — кажется, она мне не верит.

И от этого недоверия мне становится немного проще. Ведь я-то знаю, что говорю правду.

— Кто я такая, чтобы искать с ним встречи? — боюсь, в моих словах звучит горечь, но я говорю так, как подсказывает сердце. — Не думайте, ваша светлость, что я не осознаю ту разницу, что есть между нами.

— Вот как? — снова повторяет она. — Но это не помешало вам появиться на балу в моем доме. Вы пришли, скрываясь под маской, наверно, не для того, чтобы просто потанцевать?

А вот здесь я ступаю на зыбкую почву. Я не знаю, что известно княгине. Поскольку баронесса Зиберт ничего не знала о той сцене на балу, значит, Ковалевская не разговаривала с ней об этом. А раз так, то говорить о том, что я приехала на бал, повинуясь приказу главной попечительницы нашего приюта, я не могу. Баронесса, пусть и не всегда относилась к нам по-матерински, сделала для меня и других девочек немало хорошего, и вызывать на нее гнев княгини было бы с моей стороны неблагодарностью.

— Именно для того, чтобы просто потанцевать, ваша светлость! Вы можете не верить мне, но никаких корыстных намерений у меня не было! В нашем пансионе есть швейная мастерская, в которую обращаются за пошивом нарядов дамы из самых благородных семейств. Так получилось, что одна из наших заказчиц отказалась от платья, сшитого к вашему балу. Она же забыла у нас приглашение на ваше торжество. Могли ли девочки, читавшие о балах только в книжках, устоять перед подобным искушением? Платье подошло только мне, я и отправилась в ваш особняк.

Мне кажется, или взгляд княгини чуточку теплеет?

— Я собиралась пробыть там совсем недолго, но забыла о времени, едва начав танцевать.

— К тому же, вам оказал внимание сам хозяин дома, — язвит Евдокия Павловна.

— Да, — признаю я, — я была польщена. Хотя, поверьте, сначала я не знала, кто он такой. Мы оба сохраняли инкогнито, и даже потом, когда его светлость открылся мне, я не намерена была отвечать тем же. Я собиралась незаметно удалиться, и поверьте, ваш сын никогда не узнал бы, с кем он тогда танцевал.

И снова недоверчивая усмешка пробегает по бледным губам княгини.

— Но на балу меня узнал некий господин Стрешнев, который приезжал в наш пансион, чтобы найти гувернантку для своей сестры. Он и сказал его светлости, кто я такая. Что было дальше, я не знаю. Я убежала оттуда и вернулась домой. Ни о дуэли, ни об осуждении вашего сына я не знала, клянусь вам! И мне искренне жаль, что я невольно послужила причиной случившегося несчастья. Я знаю, что мои слова не облегчат вашего горя, но я должна была попросить у вас прощения.

Она выдерживает долгую паузу, в течение которой успевает опуститься в массивное кресло, стоящее у окна. Мне она присесть не предлагает.

— Ну, что же, вы попросили его. Надеюсь, наш разговор окончен? Простите, но мое самочувствие не позволяет вести долгие беседы.

Мне недвусмысленно указали на дверь. Но, тем не менее, я не делаю ни шагу.

— Позвольте, я займу еще несколько минут вашего времени, сударыня. Я хотела бы поблагодарить вас за помощь близкому мне человеку — моей подруге по пансиону. Я писала вам о ней, и вы были столь добры, что…

— Да-да, — прерывает она. — Не нужно благодарностей. Право же, мне это ничего не стоило. Я рада, что наш семейный доктор сумел подобрать хорошее лекарство. Надеюсь, ваша подруга поправится. Я просила господина Белецкого и далее ее наблюдать.

— Благодарю вас! — возможно, я говорю это чересчур эмоционально, потому что княгиня снова морщится.

— Я сделала это не ради вас, а потому вы ничем мне не обязаны. Не думайте, что если я живу во дворце и не знаю нужды, то не понимаю, как трудно приходится тем, кто живет в приютах. Поверьте — я немало посетила их за свою жизнь. Так уж случилось, что на протяжении нескольких лет я объездила почти все приюты для дворянских детей, о каких только смогла узнать. Я искала сына своей рано умершей подруги.

Ее глаза блестят от слёз.

— Вы нашли его? — тихо спрашиваю я.

Она отрицательно качает головой:

— К сожалению, нет. Я слишком поздно узнала о том, что мальчик остался сиротой и попал в приют.

Она поднимается, давая понять, что разговор окончен.

— Не смею задерживать вас, мадемуазель… Простите, я не запомнила вашей фамилии.

— Муромцева, — говорю я, понимая, что она тут же снова ее забудет. Предпочтет забыть.

Княгиня отчего-то вскрикивает и вдруг падает на пол как подкошенная.

21. Нашла!

Сначала я бросаюсь к ее светлости — убедиться, что она дышит, потом к дверям — позвать слуг. Тот мужчина в ливрее, что приносил морс, прибегает на мой крик через несколько секунд. За ним — высокая женщина в чепце (наверно, горничная). Она-то и подносит к лицу княгини крохотный флакончик с жидкостью изумрудного цвета. Нескольких вдохов оказывается достаточно, чтобы на щеках хозяйки появился румянец.

Я убеждаюсь, что Ковалевская пришла в себя, и разворачиваюсь, чтобы удалиться. Мне неловко, что наш разговор стал причиной ее обморока. Похоже, своим визитом я сделала только хуже — расстроила княгиню и ничуть не облегчила свою совесть.

— Подождите, мадемуазель! — голос княгини звучит неожиданно громко. — Вернитесь!

Ее уже усадили в кресло и поят водой.

Я снова захожу в комнату. Лакей тут же предлагает мне стул, на который я и опускаюсь, еще не вполне понимая, что происходит.

— Как звали вашу маму, мадемуазель? — Ковалевская вся дрожит.

— Екатерина Дмитриевна, — отвечаю я.

Она снова вскрикивает. Женщина в чепце бросается к ней с тем же флакончиком, но княгиня велит ей удалиться. Равно как выгоняет из комнаты и слугу.

— Но как же так? — бормочет она меж рыданиями. — Мне говорили, что у нее был мальчик. Сын. Саша.

Я уже догадываюсь, о чём она говорит. Кажется, она была дружна с моей мамой. И именно меня она искала по приютам. Вот только не понимаю, для чего.

Теперь я уже рада, что пришла сюда. Я почти ничего не знаю о мамочке. Я лишилась ее слишком рано, чтобы запомнить ее лицо или голос. И если княгиня сможет рассказать мне о ней хоть что-то, то это будет почти счастьем.

— Мы были дружны с ней много лет, — Ковалевская касается моей руки своей холодной ладонью, и я вздрагиваю — то ли от ее прикосновения, то ли от ее признания. — Мы учились в одном пансионе.

Я недоверчиво спрашиваю:

— Но как такое возможно? Насколько я знаю, семья моей мамы была небогата. А вы, ваша светлость, должно быть, учились в лучшем столичном заведении.

К моему удивлению, она улыбается сквозь слёзы — должно быть, ей приятно вспомнить детство и юность.

— Ваша мама была принята в наш пансион по особому распоряжению императрицы — ваш дедушка когда-то во время покушения на наследника престола заслонил царевича собой и тем самым спас ему жизнь. Мы с Катюшей как-то сразу сблизились — вместе учились, вместе шалили. На каникулах она часто приезжала сюда. Да-да, она тоже бывала в этой гостиной. После окончания пансиона мы клялись друг другу в вечной дружбе, но действительность оказалась сильнее мечтаний. Я рано вышла замуж, родила сына. Мой муж, князь Ковалевский, служил тогда при российском посольстве в Вене, и я много лет провела за границей. Поначалу мы с Катей писали друг другу много и часто, но с каждым годом письма становились всё тоньше и тоньше. В последнем письме ваша матушка сообщила мне, что вышла замуж. Потом переписка прекратилась вовсе. Уже позднее я узнала, что ваш отец оказался чересчур доверчив, и этим воспользовались не очень честные люди. Ваши родители попали в трудное финансовое положение и вынуждены были продать всё, что имели. Не знаю, почему Катя не обратилась ко мне за помощью — я постаралась бы сделать для них хоть что-то. Когда я вернулась в Россию, то попыталась ее разыскать. Но узнала, что и она, и ее муж умерли во время эпидемии холеры. Мне удалось найти человека, у которого они квартировали, и который рассказал, что у Катеньки был ребенок Сашенька, и что малютка попал в приют. Я отчего-то решила, что это — сын. Потому и искала ребенка по заведениям для мальчиков. Мне и в голову не пришло обратиться в приют баронессы Зиберт — ведь туда принимали только девочек. После нескольких лет поисков мой поверенный заявил, что ребенок, наверно, умер вскоре после родителей, и что попытки найти его следует прекратить. Но я не теряла надежды.