Страница 5 из 17
Виктор заглянул в развёрзшуюся под ногами бездну и увидел огибающую холм реку. Её подгоняемые ветром воды набегали на противоположный пологий берег и питали покрытую болотной травой низину.
– Привал, – объявил Одиночка и плюхнулся на пригорок.
Марина присела рядом. За последние двое суток Фенимор ничего не ел. От голода у него кружилась голова, от слабости подгибались колени. Взглянув на побледневшую физиономию и подёрнутые синевой веки девочки, Фенимор понял, что у его спутницы так же не осталось сил.
Бывшее когда-то румяным круглое личико осунулось. Нездоровая худоба очертила выступающие ребячьи скулы. Глаза ввалились и сверкали из впавших глазниц, как две налившиеся соком вишни. Грубо остриженные, рыжие волосы торчали, как иглы ощетинившегося дикобраза. Сквозь слой грязи и запекшуюся на лице кровь проглядывали веснушки, позолотившие короткий, вздернутый нос.
– Хорошо бы девчонку накормить. Пару дней она точно не ела, да и я не отказался бы перекусить, – подумал Фенимор.
Он порылся в рюкзаке, вынул засохший кусок пресной лепешки и протянул Марине.
– На вот, пожуй немного.
Пока девочка грызла хлеб, Одиночка прилёг на землю и уставился на плывущие по небу облака. В голове крутились подлые мысли о тщете надежд и призрачной реальности бытия.
До катастрофы Виктор любил поразмышлять о странных и не до конца понятных вещах. Устроившись в кресле во дворе своего дома, он позволял себе иногда побездельничать, понаблюдать за развешивающей для просушки бельё женой или полюбоваться играющими в песочнице детьми. Вот и сегодняшний редкий погожий денёк пришёлся для размышлений, как нельзя кстати. Напомнившее о минувшем семейном счастье ласковое солнце нежно поглаживало измученную всплесками землю.
Нависшую над холмом прозрачную тишину нарушил неуместный среди всеобщего запустения церковный набат.
– Бум, бум! – наполнил уши загустевший от небесной манны воздух.
– Треньк, треньк! – подпевали колоколу мелкие колокольцы.
Разгоняя тоску, над безжизненным пространством, над топкой извилистой рекой плыл торжественный колокольный перезвон. Странно было слышать в загаженном и утопленном в нечистотах городе ласкающие душу звуки.
– Господи! Спаси и сохрани! – запричитала Марина и принялась усердно крестить лоб.
Фенимор прислушался к её хриплому, прерывистому от излишнего усердия голосу.
– Отче наш! Да светится имя твоё… – бормотала спасённая им девочка.
Фенимор проследил за отрешённым взором Марины, но ничего интересного в том направлении не заметил. Когда колокола замолчали, и округу окутала тишина, Марина завершила молитву, уселась на корточки и натянула на колени растянутый донельзя свитер. Виктор невольно вспомнил о дочери. Ей было всего два года, когда он в последний раз видел малышку.
– Пожалуй, и не узнаю её сейчас. Даша, Андрейка, отзовитесь. Вы живы?
Одиночка встал, подошёл к обрыву и наперекор навеянной колокольным звоном надежде заорал что есть мочи:
– Как же ты допустил гибель созданного тобой мира, бог?
– Роптать грех, – назидательным тоном произнесла Марина и с укоризной взглянула на Одиночку.
– Откуда звучал набат? – строго поглядев на девочку, спросил Виктор.
– В монастыре Святой Троицы к обедне звонили.
– Почему ты мне не сказала, что поблизости от города есть монастырь, а в нём можно встретить живых людей? – сдерживая негодование, переспросил Фенимор.
Он взглянул в том направлении, куда указала Марина, но ничего необычного не увидел. Типичный среднерусский пейзаж. Холм, на котором находились путники, снижаясь, превращался в покрытую увядшей травой низину. Руины многоэтажных домов, сбегая с холма, мельчали и терялись среди заброшенных частных усадеб, за которыми тянулся бесцветный луг. Скользившая по нему река шуршала на мелководье галькой и, блеснув на прощание извилистым завитком, пропадала за соседним холмом.
Фенимор оглядел усыпанный желтоватыми камнями склон видневшейся за лугом возвышенности и не заметил ничего интересного, кроме нескольких пятен пробивающейся сквозь бесцветный сухостой зеленоватой растительности.
– Не туда смотришь! Бери выше!
Одиночка поднял глаза и различил на вершине холма развалины невнятных построек. Приглядевшись к заросшему сухостоем пейзажу, он не то чтобы разглядел, а скорее вычислил на гребне горы обвалившийся остов колокольни и поблескивающий обнажёнными балками церковный купол. Былое великолепие построек закрывала заросшая бурьяном стена.
– Так значит, ты монашка или послушница?
Марина отрицательно помотала головой.
– Деревенская я. Отец – тракторист, мать дояркой на ферме работала. Только в живых никого уже не осталось, а спасшиеся после землетрясения люди из нашей деревни перебрались жить в монастырь. Только его стены и уцелели среди всеобщей разрухи.
– И сколько же в вашей колонии человек?
– Пятьдесят, может, осталось.
– А остальные что, умерли от голода?
– Нет, просто погибли. Склоны холма крутые, берега коварной реки болотистые, а на охоту и рыбалку ходить всё равно надо.
Марина загрустила, вспоминая пропавших бесследно братьев.
– На поверхности сейчас не выжить, где же вы обитаете?
– В церковных подвалах места для всех хватает. Мужики нам печи слепили, вода свежая в колодце есть.
– А как на это смотрят монахи?
– Так во время землетрясения служба шла, монахов обвалившимся сводом и накрыло.
– А чем, кроме рыбы, питаются ваши люди? – продолжал расспрашивать Фенимор.
Его желудок терзал невыносимый голод.
– В кладовых имеется запас зерна, в березняке грибов пропасть. Парни раков да рыбу в реке ловят, а когда животину из леса притащат, тогда у нас пир.
– А как же ты оказалась в плену у людоедов?
– Ксения, она у нас главная, отправила меня с подругой в город, велела воск или свечей поискать…
На глаза Марины навернулись слезы, и она захлюпала носом, вспоминая ужас, пережитый в плену.
– Успокойся, девочка. Если ты спаслась от людоедов, дальше всё будет хорошо. А начальница она из вашей деревни?
– Ксения в общине чужая, но эта ведьма установила в монастыре такой порядок, что её даже старые деды боятся.
До колонии, где проживала Марина, идти оставалось не более часа, но, несмотря на режущую боль в желудке, Фенимор откладывал переход. Смутное беспокойство и не утихающий шум в голове лишили его уверенности и сил.
– Отправить девчонку домой одну, а самому продолжить дальнейший путь? – размышлял он, делая выбор. – Ох, до чего ж на душе противно.
Интуиция подсказывала Фенимору, что визит в «Монастырскую» колонию ничем хорошим для него не закончится. Кто или что угрожало Одиночке? Хотел бы он это знать.
– Помоги мне, – тихо царапнуло внутри. – Помоги, и я тебе пригожусь, – донёсся издалека знакомый мальчишеский голос.
Фенимор разозлился.
– Только очередного глюка ему и не хватало.
История с Мариной повторялась на новый лад. В прошлый раз таинственный голос не на долго задержал Одиночку, и он угодил на обед к каннибалам, и только чудо помогло остаться в живых.
Размышляя о божьем промысле и таинствах бытия, Виктор прикрыл глаза и тут же погрузился в глубокий сон. Он плыл среди мерцающих облаков. Внизу мелькали кварталы родного города. Непонятно как Одиночка очутился в железнодорожной колонии, откуда начался его нелёгкий путь. Но Виктор понимал, что вернулся домой не случайно. Не напрасно его занесла сюда неведомая судьба.
Озираясь по сторонам, он брёл по подземному уровню «Первой» и ничего не узнавал вокруг. Дорогу указывали навевающие печаль аварийные маячки. Очищающие воздух вентиляторы не работали, лампы дневного света потухли. Спёртым и затхлым казался воздух.
Внимание Виктора привлёк пробивающийся из-под двери с загадочной надписью «П.С.№2» электрический свет. Проникнув сквозь хилое дощатое заграждение, Фенимор оказался в загроможденной компьютерами и прочим полезным хламом комнате. Обстановка напоминала что-то родное, много раз виденное, наполнявшее сердце щемящей тоской.