Страница 4 из 5
Тем не менее плакаты на воротах стали появляться постоянно. Прораб терпеливо их срывал, а кто-то снова терпеливо их развешивал. Но после того, как появился плакат угрожающего типа: «Ну, вам же хуже будит!», в воротах поставили охранника.
На первое время это помогло, а потом охранник весь день ходил с приколотой на спине бумажкой: «Ты тоже дурак!» Школьный народ выражал свое возмущение.
После этого охранников стало двое. Один следил за воротами, другой – за его спиной.
Дошло даже до того, что к директору заявился хмурый прораб и сердито потребовал принять меры против хулиганов.
– Вот! – развернул он перед ним на столе мятый плакат, где обещалось: «... хуже будит». – Вот! Примите меры!
Семен Михайлович меры принял – красным карандашом исправил ошибку.
– Это все? – Прораб так возмутился, что покраснел как помидор. – Все ваши меры?
– А что я могу еще сделать? – усмехнулся Семен Михайлович. – Стихийный протест школьных масс. Вы мне покажите этих хулиганов, тогда я их накажу.
– А я их видел? – И прораб ушел, очень недовольный. Сказал на прощанье: – Не школа, а бандитское гнездо.
Семен Михайлович опять усмехнулся, ему вслед, однако после уроков собрал все-таки нас в актовом зале. И сказал грозную речь, завершив ее словами:
– Я, как строевой командир, категорически против партизанских методов борьбы! Какие-то листовки, прокламации! Казаки-разбойники! Робин Гуды! Дубровские! Этими глупостями вы ничего не добьетесь. Здесь нужна разумная стратегия и боевая тактика. Всем понятно?
При этих его словах Никишов и его два мушкетера значительно переглянулись. Будто наш грозный полковник невольно подсказал им ответ на задачку контрольной.
В общем, речь директора была строгой, но неубедительной. Наверное, потому, что он и сам был готов к партизанским методам. Потому что нормальная стратегия и бумажная тактика были бессильны против превосходящих сил противника.
И еще меня смутила пропажа из дома красного маркера.
После уроков я отловил Алешку возле стройки, взял его за воротник и строго спросил:
– Все-таки это ты плакаты писал! Включился в борьбу?
– Ты что, Дим! – очень убедительно воскликнул он. – Я что, дурак? Если хочешь знать, это все детские штучки.
– А где наш маркер?
– Откуда я знаю? Кому ты его отдал?
Вот нахал!
Конечно, меня «детские штучки» не беспокоили. Меня беспокоило другое: не поведет ли Алешка свою собственную борьбу против строительства – за наш стадион? Он-то наверняка записочками не ограничится. Мне даже немножко жалко стало и краснощекого прораба, и смуглых строителей. Но, конечно, не застройщика «Кис-кис» по фамилии Кошкинд.
Время шло. Шло строительство. И становилось все более впечатляющим. И тут мы с Алешкой решили сходить в парк, посмотреть, как строится спортивный комплекс. С двумя бассейнами.
Никакого строительства там, конечно, не было. Им там даже и не пахло. А пахло довольно неприятно. Бомжей и собак давно отсюда убрали, а запах остался. Остались и развалюхи, в которых они жили. Жалкое зрелище. Из старых досок, из рваной пленки, из каких-то обломков и лохмотьев. И здесь жили люди!
– Вот! – возмутился Алешка. – Вместо всяких фитнесов и фирм построили бы лучше дом для бездомных.
– Фирма деньги платит, – сказал я. – А бездомным людям платить нечем.
Побродили мы вокруг полянки, посмотрели. И поняли: никакого спортивного комплекса здесь не будет, все это вранье. А будет обычная свалка. Сюда уже заезжали самосвалы и сбрасывали всякий мусор.
Наш родительский комитет, к слову сказать, не сидел сложа руки – возмущался и писал грозные письма во все адреса. К нам даже из газеты приезжали. И еще какие-то комиссии. И даже телевидение. Они засняли вырубленные деревья, пеньки от них, записали гневную речь директора и уехали. И на следующий день дали репортаж. Молодой корреспондент, чем-то похожий на Кошкинда, восторженно сообщал, как преображается наша замечательная столица. Как на месте пустырей и «диких» детских площадок возникают прекрасные постройки современной архитектуры. Как на месте сорных древесных пород возникают «рукотворные насаждения» в виде благородных кленов и голубых елей.
– Конечно, – завершил свой сюжет корреспондент, – некоторые несознательные жители выступают против прогрессивного строительства и пытаются стихийными методами ему помешать, но... – И тут он включил нашего полковника, который на экране взъерошил усы, решительно взмахнул рукой и рявкнул: «Этому не бывать!»
А ведь на самом деле рявкнул Семен Михалыч совсем в другом смысле.
И строительство шло себе и шло. Как сказал один из узкоглазых рабочих: «Собака лает, а караван верблюдов идет».
– Сам ты верблюд! – сказал ему Никишов.
– А ты собака! – не остался тот в долгу. И пошел в свой вагончик. Наверное, плов готовить.
– И чего ты, Серега, на него набросился? – спросил вдруг Алешка. – Он ведь не виноват.
– А мне все равно, кто виноват, – холодно отрезал Никишов. – Я их сюда не звал.
Сельянов дожевал яблоко (он все время что-нибудь жевал) и сказал:
– Я – тоже. Я без нашего стадиона толстеть начал.
Приврал немного: Андрюха толстеть с самого рожденья начал. А на стадионе он обычно сидел на скамеечке, что-нибудь жевал и наблюдал за достижениями наших спортсменов.
Лешка не стал спорить. Он только усмехнулся. Но с таким превосходством, что мушкетеры растерялись. Только Юраша Козлов спросил:
– А тебе что, стадион не нужен? Ты за кого? Ты за них или за нас?
– Я за справедливость, – скромно ответил Алешка и потупил глазки.
Сегодня первым уроком у нас была литература. Бонифаций про Анну Каренину нам рассказывал. Так трепетно, будто она его родной тетей была. Но я плохо его слушал. Я прислушивался к шуму за окном, на стройке. Там была какая-то суета и ругань. Галдеж стоял сплошной. Непонятный. Во всех классах учителя стали захлопывать окна. А с улицы неслось:
– Искру проверил?
– Да есть искра!
– Топливо подается?
– Еще как!
– Так что ж он молчит?
И все эти фразы сопровождались, как говорит Бонифаций, крутой ненормативной лексикой. Ругательствами, если по-простому.
Тут чей-то другой голос вмешался, совсем рядом, прямо у меня над головой:
– Оболенский, а вот вы как оцениваете Стиву Облонского? – Бонифаций, когда на нас сердится, на «вы» нас называет. – Можете не вставать.
– Облонский? – переспросил я, выигрывая время. – Стива? Аркадич? Это который ее брательник?
Выиграл! Звонок прозвенел. И мы помчались во двор. Алешка уже был там. Прилип к забору. А за забором строители столпились вокруг автокрана. Капот у него был поднят, и из-под него торчали задние части водителя. Передними он вовсю ковырялся в моторе. А все вокруг давали ему советы. Особенно – прораб. Он опять был весь красный и злой. Оказывается, пришел панелевоз, а автокран никак не заводится, разгружать панели нечем. Водитель панелевоза тоже ругался:
– Мне тут у вас стоять нечего! Мне за простой не платят! Мне за рейс платят! – И он тоже полез под капот крана.
Алешка с таким интересом наблюдал и слушал, что я даже его заподозрил.
– Ты что! – возмутился он. – Наши родители своих детей на стройплощадку не допускают. Это, Дим, какие-то непримиримые мстители.
Зазвенел звонок, мы вернулись в школу.
К концу занятий машина так и не завелась. Водитель панелевоза, ругаясь, отцепил прицеп и уехал. А водитель автокрана так и остался торчать под капотом, время от времени забираясь в кабину и пытаясь запустить двигатель.
– Мне прямо жалко его, – сказал Алешка.
– А мне нет, – сказал подошедший Никишов. – Плохой водитель. Машину не знает. – И усмехнулся.
Ближе к вечеру я пошел в школу – на занятия нашего драмкружка. Вернее, нашего школьного театра. Вел эти занятия все тот же фанат Бонифаций. Ему уроков мало. И он ставит на сцене пьесы по школьной программе. Чтобы мы лучше усваивали материал. И глубже проникались великими идеями и тонкими чувствами.