Страница 11 из 12
А вот теперь Палестина. Что я знаю про нее? Да почти ничего, кроме названия, пятнышка на карте мира и унылого пейзажа на картине "Явление Христа народу" в Русском музее. Интересно, почему Яков вдруг вспомнил мое артиллерийское прошлое?
– Там же вроде англичане? – протянул Алоиз.
– Англичане, говоришь? Слышал, слышал. Но это не беда. Были там в свое время и греки и римляне…
Матвеев опять меня удивил, проявив неожиданные для колхозника знания античной истории.
– Да и кого там только не было – продолжил он – Но все они ушли, кто раньше, а кто позже. Уйдут и англичане. А сыны Авраама и Якова останутся.
Я украдкой посмотрел на его лицо и невольно залюбовался. Куда делся нос картошкой и монгольские скулы? Теперь это был пророк и трибун, с орлиным, как у Рокоссовского, взглядом и сверкающими, хотя и по-прежнему белесыми, глазами. Несомненно он считал себя потомком еврейских патриархов и, пожалуй, так оно и было. По видимому, подумал я, духовное родство будет не слабее кровного. И тут меня легонько кольнула зависть: воронежский мужик оказался большим евреем, чем я.
–– Да и сейчас есть пути попасть в Палестину – задумчиво продолжил Яков – Надо только знать дорогу. Иногда она даже начинается в Восточной Пруссии.
Он осекся и опасливо посмотрел на нас с Алоизом, ожидая вопросов. Но мы не задали ему ни одного вопроса…
…На следующий день я с раннего утра составлял свои сводки, что-то там переводил, кому-то в чем-то помогал и все время с замиранием сердца ждал вечернего банкета. Ничего хорошего мне от него ожидать не приходилось. Дом Офицеров занимал целое крыло огромного императорского дворца в Хофбурге. Над его скромной, но солидно-высокой дверью, которая в императорские времена служила наверное входом для прислуги, зависла огромная пятиконечная звезда с портретами братьев-близнецов: Сталина и Ленина. Незримое присутствие Рокоссовского ощущалось уже на входе, где часовой, который обычно пропускал офицеров в форме без проверки, сегодня потребовал пропуск. Тут же подскочил вертлявый подполковник из свиты маршала и провел меня в банкетный зал, благодушно разрешив бросить шинель и ушанку гардеробщику. Банкет уже накрывали в "Праздничном зале". Я и раньше был здесь пару раз на концертах и уже спокойно воспринял огромный зал, расписные потолки с изящной лепниной, люстры тонкого хрусталя, наборные мраморные панели на стенах и огромные окна, завешенные сегодня сборчатыми занавесями.
Полковник провел меня к пустому пока длинному столу, где на ослепительно белой скатерти пестрыми пятнами выделялись вазы с искусственными цветами. Официанты с серыми окопными лицами, старательно старавшиеся не смотреть на мою медаль "За Отвагу", стремительно стали расставлять бокалы, бокальчики, тарелки и тарелочки. Изящные венские стулья светлого дерева с гнутой спинкой и мягким сиденьем бледно-розового цвета стояли вокруг стола в почетном карауле. "Стул из дворца", подумал я, вспомнив читанную еще до войны книгу. Начали прибывать гости. Первыми появились туземцы: чиновники во фраках и накрахмаленных не то сорочках, не то манишках и высшие полицейские чины в забавных мундирах (армии у Австрии все еще не было несмотря на туманные намеки президента). Австрийцы держались хорошо, с достоинством, но без надменности, наверное сказывалась порода, берущая свое несмотря на годы оккупации. Следом начали появляться союзные офицеры такого же как и у меня невысокого ранга. Они оставили в гардеробе свои расписные карикатурные кепи, лихие береты и пилотки и теперь мало отличались друг от друга в форме цвета хаки и оттенков серо-бежево-зеленого. Потом начали появляться высшие чины. Вначале, куда-то в дальний, австрийский конец зала прошел канцлер со скромной свитой. Сегодня Леопольд Фигль выглядел молодцом, наверное постарались гримеры. Я, по крайней мере, не заметил на его лице лагерных следов, как у Алоиза, хотя и он отсидел свое в Маутхаузене. За стол сели два знакомых мне генерала-референта и вопросительно посмотрели на меня. Пришлось присесть, но тут же все встали и зааплодировали.
Маршал и высшие чины союзников ввалились в залу практически одновременно, наверное сговорились. Дальше все было ожидаемо. Француз улыбался как кукольный Арлекин, американец расплывался в бескрайней бессмысленной улыбке, англичанин был бесстрастен, но глаза смеялись, и лишь на лице Рокоссовского под каменной маской угадывалась легкая брезгливость и презрение ко всем этим церемониям. Да, похоже наш маршал был более полководцем, чем политиком. Забавно позвякивая своим солидным "иконостасом" маршал подошел к столу, вызвав этим переполох среди организаторов. Наконец, после небольшой и суматошной рокировки, все расселись и меня усадили рядом с одним из референтов, сидевшем ошую маршала. Началось торопливое представление сторон, после которого одна за другой понеслись здравицы. Вначале я старательно переводил с английского и обратно, но быстро заметил, что меня никто не слушает. Тогда, окончательно обнаглев, я начал переводить и с французского, хотя почти ничего не понимал. На это, как я и рассчитывал никто не обратил внимания, лишь маршал, опасливо покосившись на референтов, одобрительно подмигнул мне. Он не уклонялся от тостов и, по моему наблюдению, уже основательно захмелел, когда начали происходить события.
К этому времени чинный строй длинного стола разорвался на небольшие группки "по интересам". Вынужденный держаться вблизи маршала, я стал свидетелем тому, как к нам подошли трое американцев. Двое из них были в форме. Одного из них, Марка Кларка, командующего американскими оккупационными силами в Австрии, мне уже приходилось видеть раньше. Второй офицер оказался переводчиком, но Кларк его почти сразу же услал, убедившись в коей компетентности. В третьем, я уже без какого-либо удивления узнал Пайпса. Пока Рокоссовский и Кларк вели неторопливый, вежливый и мало осмысленный разговор, я беззастенчиво рассматривал Пайпса, предполагая, что именно он окажется главной фигурой сегодняшнего вечера. Спохватившись, Кларк представил его:
– Это мистер Пайпс, молодой, но очень способный докторант из Гарварда. Он очень интересуется Россией.
– Генерал имеет ввиду СССР – извиняющимся тоном поправил его Пайпс.
Значит он действительно Пайпс? И я снова вперил в него свой взгляд, однако смутить Пайпса мне не удалось и его, обычно такие живые глаза, продолжали смотреть сквозь меня ничего не выражая. То ли мне показалось, то ли по залу прошло какое-то движение, как волны на воде. Кларк вдруг засуетился, извинился под каким-то, как мне показалось надуманным предлогом, и неуклюже исчез. Около нашей части стола остались мы с маршалом и загадочный Пайпс, немедленно начавший раздавать громоздкие комплименты полководческому таланту Рокоссовского. Я огляделся, не переставая переводить. Вокруг явно творилось неладное. Куда-то исчезли референты, испарились вежливые полковники, рассредоточились, как во время авианалета, союзники, а в конце зала промелькнул Федор Гречухин, одетый во фрак. Ко нам подбежал незнакомый полковник:
– Товарищ маршал Советского Союза! Разрешите обратиться к старшему лейтенанту?
Рокоссовский вальяжно махнул рукой, разрешая.
– Старший лейтенант Резник?
– Так точно!
– Тебя срочно требует к себе подполковник Залесский!
Все стало понятно! Серафим Викторович разумеется не в курсе, что я ему так срочно понадобился. Сейчас меня удалят, а Рокоссовской останется с Пайпсом. Думаю, им хватит и нескольких минут проведенных маршалом наедине с американским шпионом. Ну а в том, что Пайпс не гарвардский докторант или, по крайней мере, не только гарвардский докторант, я нимало не сомневался. Потом перед Залесским извинятся, объяснив это досадным недоразумением, а лучший полководец страны будет непоправимо скомпрометирован. Но неужели Рокоссовский сам не понимает? Или он слишком пьян? Действительно, маршал неловко покачнулся и Пайпс тут же пришел ему на помощь, помогая сесть. Что будешь делать, Изя? У тебя есть прекрасная причина уйти, ведь тебя вызывает твой командир, да и маршал не против. Иди, спасай себя, оставь Рокоссовского на съедение этому многонациональному кодлу. Что тебе этот русско-польский маршал? Что тебе сиреневый атомный гриб над Максимилиановским? Ты еще можешь спрятаться в своей комнате на Волебенгассе, ну а старого гусара можно повернуть лицом к стенке, чтобы не видеть его укоризненных глаз. И тут я поймал все понимающий, спокойный и совершенно трезвый взгляд Рокоссовского…