Тутанхамон

— Твоё величество, божественный Тутанхамон, всё, что ты делаешь, уже сияет на небе среди бессмертных звёзд, всё уже занесено в свитки вечности, и даже если ты ничего больше не совершишь, этого будет достаточно, чтобы стать звездой в кругу бессмертных светил.

Он только улыбнулся мне в ответ, ласково и грустно. Где-то плеснула рыба, должно быть, показалась на поверхности реки и опять ушла в глубину, в своё сумрачное подводное царство. Тутанхамон поднялся, я встал тоже, и он положил руку мне на голову, которая приходилась чуть выше его пояса. Красавец и безобразный калека, мы стояли рядом, и у наших ног пенилось и клубилось колдовство тумана, сквозь который едва-едва просвечивала золотая пыль. Я посмотрел на Тутанхамона, он снова улыбнулся, его тонкие пальцы чуть-чуть взъерошили волосы на моей голове.

— Я спущусь к воде, Раннабу, поброжу немного по берегу Хапи. Иди во дворец, сделай приписку к моему посланию царю Митанни о том, что его внучка, царевна Ташшур, скоро порадует нас разрешением от бремени. Напиши ещё, что я желаю ему успеха в его борьбе с царедворцами, которую я уже выиграл. Если придёт Мернепта будить меня, убеди его в том, что меня не похитили и что я не проспал восхода солнца в объятиях красавицы. Сегодня у меня трудный день...

— Твоё величество, пойдём вместе во дворец!

— Что ты сегодня так тревожишься, мой звездочёт? Может быть, звёзды сказали тебе, что мне грозит опасность со стороны какого-нибудь крокодила, который нарочно для этого восемнадцать лет жил на дне Хапи? Никакие подводные чудовища уже не страшны тому, кто выдержал борьбу с самыми мудрыми, самыми преданными, самыми хитрыми советниками! Обещаю тебе, что не буду сидеть на берегу, задумчиво опустив ноги в воду, и не позволю крокодилу утащить меня на дно. Иди и исполняй приказ, а я скоро вернусь и прикажу гонцам отправиться в путь. Кстати, проверь, хорошо ли они снабжены всем необходимым для дальнего пути.

— Всё сделаю, твоё величество, только позволь мне позвать сюда телохранителей.

— Да что с тобой такое, Раннабу? Крокодилы, рыбы, змеи — что ещё? Птицы в небе? Или ты думаешь, что только твоё священное присутствие охраняет меня от любой опасности? Хорошо, позови телохранителей, если это успокоит твоё вечно волнующееся за меня сердце. Иди же, Раннабу. Солнце всё не может взойти, может быть, ждёт, когда фараон сделает к нему первый шаг?

Он тихо рассмеялся и шутливо подтолкнул меня в спину. Я поклонился, и Тутанхамон начал спускаться вниз, а я стал торопливо подниматься, боясь поскользнуться на влажных ступенях. Поднявшись немного вверх, я обернулся и увидел, что фараон помедлил некоторое время, прежде чем сделать последний шаг и оказаться в белом клубящемся облаке. Краешек солнечной ладьи уже показался на горизонте, и теперь владычество тумана казалось призрачным, обречённым на гибель. Тутанхамон вошёл в туман, и белые волны сомкнулись за его спиной.

Со всей быстротой, на какую только были способны мои короткие ноги, бежал я вверх по лестнице, торопясь исполнить не столько приказание фараона, сколько настойчивый приказ собственного сердца — позвать телохранителей, чтобы они следовали за фараоном, хотя бы и на некотором расстоянии. Скорей, скорей! Вот я уже наверху лестницы, и я могу быть спокоен, ибо никто не проходил мимо меня, и могу отдышаться, замедлить шаг, смирить своё слишком сильно бьющееся сердце. Вот подхожу я к высокой резной двери, вот открываю её с трудом, ибо она слишком тяжела, вот размыкаю уста, чтобы приказать телохранителям идти за фараоном, а самому отправиться выполнять поручение его величества, Гонцы уже ждут, они давно готовы отправиться в путь и ожидают только приказа фараона, и когда стрела будет пущена, никто уже не вернёт её обратно. Я обернулся и увидел, что туман понемногу рассеивается, вот-вот увижу фараона, но никого не увидел, должно быть, у самой воды туман был ещё густым и плотным. И вдруг до моего слуха донёсся слабый шум и вслед за этим тихий вскрик, от которого холодный ужас пополз по всему моему телу, ослабели колени, закружилась голова... Не помня себя, я бросился вниз, туда, где ещё клубились остатки тумана. Я услышал глухой стон, и бешеный стук сердца едва не помешал мне преодолеть несколько оставшихся ступеней. Теперь я уже знал, что увижу...

Тутанхамон лежал на прибрежном леске, странно согнувшись, обхватив голову руками. Он делал слабые попытки опереться на локти и встать, но, чуть оторвав голову от земли, вновь опускал её с глухим стоном. У меня не было ни времени, ни сил размышлять над тем, что произошло здесь, на берегу, во время моего отсутствия, — я бросился к юноше, перевернул его на спину, на меня глянули измученные, страдающие глаза.

— Помоги мне, Раннабу, — прошептал он, — помоги мне...

Карлики нередко бывают очень сильны, я тоже был силён от природы, к тому же отчаяние ещё укрепило мои мускулы, и я сумел поднять фараона и помочь ему встать на ноги. Обхватив его за талию, подставив свои крепкие плечи, я повёл, почти потащил его к лестнице. Он дышал тяжело и прерывисто, я понимал, что вот-вот он потеряет сознание, и я, надрываясь, тащил его вверх по каменной лестнице ко дворцу, где первый же стражник, увидев нас, немедленно бросился бы на помощь. Но первым увидел нас не стражник, а старый жрец Мернепта, который появился на вершине лестницы и бросился к нам, издав короткий горестный возглас. Он подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить на руки потерявшего сознание юношу и понести его наверх, прижимая к груди, как ребёнка. Я слышал, как он шептал: «Мальчик мой... мальчик...», и глаза мои наполнились слезами. В этот миг взошло солнце и зажгло алым огнём драгоценные камни на браслетах Тутанхамона, и совсем неживой, почти прозрачной показалась бессильно свесившаяся рука, охваченная этим огнём. В ужасе бросились к нам стражники, слуги, раздались испуганные крики, возгласы, поднялся шум, от которого, казалось, должен был рухнуть дворец. Кто-то бросился за придворными врачевателями, кто-то стал зажигать курения перед статуями богов, но большинство людей металось без толку, охваченные паникой и безумным отчаянием. Мернепта внёс фараона в его покои и опустил на ложе, и тогда только он обернулся и посмотрел на меня с таким отчаянием, что я не смог выдержать взгляда старого жреца. Тысячу раз я проклял себя за то, что оставил фараона, что позволил ему спуститься одному к берегу Хапи, что не сделал телохранителям тайного знака следовать за нами, когда мы только вышли из дворца. Но теперь всё это не значило ровным счётом ничего, всего этого просто не существовало ни для кого, кроме несчастного карлика Раннабу, принуждённого оставаться наедине с его отчаянием. Ещё там, на берегу, я увидел окровавленный камень, обыкновенный камень, которым и был нанесён удар по голове, страшный удар, рассёкший кожу и причинивший неизвестные тяжкие повреждения, предательский удар, удар со спины... Кто нанёс его? Где скрывался человек, улучивший тот миг, когда фараон остался один?

Старый жрец опустился на колени, приложил руку к груди Тутанхамона, потом снял с его шеи многоцветный воротник-ожерелье, чтобы облегчить дыхание, велел принести холодной воды, мягкого белого полотна, трав, останавливающих кровотечение. Пока исполняли это приказание, кто-то успел доложить о случившемся царице, она прибежала из своих покоев и бросилась к ложу фараона. «Что с тобой? Что сделали с тобой, любимый?» Старая кормилица Тэйе, вбежавшая следом за ней, обхватила её за плечи, прижала к своей груди, увела, почти оттащила от ложа Тутанхамона. Кто-то тронул меня за плечо, я обернулся и увидел царевича Джхутимеса. «Раннабу, что случилось? Что с фараоном?» Что я мог ответить? Я услышал голос Эйе, глухой, странный голос, в нём звучали тревога и боль, я поднял глаза и увидел его лицо, смертельно бледное, лицо постаревшего отца...

Мернепта никого не замечал. Стоя на коленях у ложа, он одной рукой сжимал запястье Тутанхамона, а другой гладил его по щеке, как захворавшего ребёнка. «Мальчик мой, мальчик!» Я стоял рядом, я слышал его горестный шёпот, я видел смертельно бледное лицо фараона, я вонзил ногти в свою грудь, чтобы облегчить боль, рвущую её изнутри. Вот донеслись до меня звуки молитв и заклинаний, вот послышался жалобный женский крик, вот закричал кто-то, обращаясь к небесам: «Боги, боги!» Ни призыва, ни мольбы не было в этом крике, одна только бесконечная ярость, и с уст моих сорвался древний вопль моего народа, вопль затерянных в бесконечных степях племён, обращённый ко всем богам и к тому, кто допустил злодейство: «Ай-я! Ай-я!» Но не только мои кулаки сжимались в бессильном гневе и не только мой крик источал скорбь и гнев, их было много, и царь хатти должен был услышать и содрогнуться за двойными стенами своей проклятой Хаттусы. Я вдруг почувствовал, что мои руки влажны, и, взглянув на них, содрогнулся, хотя увидел то, что должен был увидеть: на моих ладонях и пальцах, даже на моих браслетах была кровь, царственная кровь Тутанхамона....