Валленштейн

— А у тебя получается лучше, чем у моего глупого братца Маттиаса!

— Знаю, — самодовольно прогундосил горбун. — Твоя младшая сестра Максимилиана и на редкость похотливая обер-фрейлина Эльза Камерариус когда-то говорили мне то же самое, а вот проклятая англичанка[200], едва меня увидела в Палатине, так сразу почему-то невзлюбила и ненавидела до тех пор, пока его величество рогоносца курфюрста Пфальцского вместе с ней не вышвырнули из Праги добрые католики. Эта заморская дрянь меня ненавидела и презирала, как ненавидит и презирает сейчас эта меленькая стерва, дочь твоего рогоносца. Эта сучка меня хлыстом гонит из женских покоев. Будь она проклята!

Герцогиня в ответ расхохоталась.

— Бедный, — проворковала она нежно, поглаживая любовника по горбу, — не переживай, мой дорогой, эта сучка бесится только из-за твоих неоспоримых достоинств, которым могут позавидовать многие красавчики.

— Я не прочь проскакать ещё пару миль! — воскликнул вдруг горбун и громко высморкался в украшенную брюссельскими кружевами подушку.

— Ах, какой ты, оказывается, неутомимый всадник, — искренне удивилась герцогиня, но в следующую минуту обиженно добавила: — Пойми, мой дорогой, я же смертельно устала, ты же прекрасно знаешь, что не один у меня!

— В том то и дело, подлая дрянь! — захрипел от душившей его ревности и ярости горбун. — Тогда зови служанку, проклятая шлюха, и немедленно!

Герцогиня засмеялась и, дотронувшись до серебряного колокольчика, резко и настойчиво позвонила.

Немедленно появилась красивая девушка, которую необычная внешность любовника герцогини ничуть не шокировала, привычная к причудам своей госпожи, она почтительно застыла у входа в спальню, ожидая приказаний.

— Клара! А что его высочество, всё ещё изволят пьянствовать? — осведомилась герцогиня.

— Пожалуй, нет. Только что со своими головорезами он отправился шляться по городу. Судя по всему, его высочеству захотелось принять участие в карнавале и, похоже, он не скоро явится во дворец.

— Идиот! Впрочем, так даже лучше. Моя дорогая, присоединяйся к нам. Нашему Глюку[201] для полного счастья не хватает только тебя! — велела герцогиня и, радуясь своему каламбуру, громко расхохоталась.

Служанка, не говоря ни слова, начала лениво раздеваться. Горбун, не выдержав, подскочил к ней и стал яростно срывать с неё одежду. Лишь только с Клары упала последняя тряпка, служанка внезапно вырвалась из длинных, волосатых, похожих на паучьи лапы рук горбуна и закружила по спальне, показывая преследователю нос и корча умопомрачительные рожи.

Герцогиня захлёбывалась от дикого хохота, наблюдая за безуспешными попытками шута догнать резвую, словно скаковая лошадь, девку.

Однако на этот раз горбун оказался не менее проворным и ловким и, в конце концов, ему удалось настичь дрянную девку, изнемогающую от приступа дикого хохота. С ней горбун церемониться не стал и, долго не думая, двинул её в висок своим жилистым кулаком, и, когда она шлёпнулась на ковёр, шут набросился на молодое тело, силясь тощим острым коленом раздвинуть ноги девушки и изнасиловать её — давняя мечта горбуна: для закомплексованного урода надругательство над пышущей здоровьем и красотой женщиной было серьёзной компенсацией за собственные телесные, да и моральные недостатки.

— Молодчина, Глюк! Так её, бесстыжую гнусную развратницу! — вопила герцогиня, покатываясь со смеху.

Однако девка, изловчившись, что есть силы двинула крепким круглым коленом прямо в пах сопящему, как загнанный боров, горбуну. Тот по-поросячьи взвизгнул и, скорчившись, покатился по полу, затем вскочил и, ухватившись руками за промежность, закружил по огромной спальне, не переставая громко выть дурным голосом.

— Ты что, ведьма, осатанела? — гневно закричала герцогиня. — А если он после твоих гнусных шуточек останется калекой?

— Ничего, не впервой, — заверила госпожу служанка.

— Ах так! — воскликнула герцогиня, соскакивая с подушек. — А ну-ка, неси мне палку от большого полкового барабана!

Горничная тотчас, оставив свои личные проблемы с укушенным ухом и ссадиной на виске, опрометью бросилась выполнять приказание своей грозной и до предела разгневанной госпожи. Девушка с виноватой улыбкой подала палку герцогине. Не долго думая, та несколько раз подряд с изумительной ловкостью и мастерством изо всей силы перетянула по горбу корчащегося от боли шута, который, взвыв, бросился к двери и, как ошпаренный, выскочил за дверь. Вслед за ним полетел его шутовской наряд, и за дверью тотчас лязгнул засов, так как ключ по известной причине герцогиня лично вытащила из замочной скважины. Взбешённый шут несколько раз безрезультатно кидался на тяжёлую дубовую дверь, украшенную затейливой резьбой, в бессильной ярости колотя по ней ногами и кулаками.

— Впустите меня! Откройте дверь, проклятые, подлые потаскухи! — визжал он.

— Обойдёшься, урод горбатый! — услышал он в ответ грубый голос герцогини.

Шут перестал штурмовать дверь, сел на пороге и горько заплакал от незаслуженной обиды и бессильной злобы. Посидев так некоторое время, он тяжело поднялся и приник к замочной скважине, но в тот же миг отпрянул назад и, держась рукой за глаз, другой на ощупь собрал свои пожитки и заковылял восвояси.

— Сегодня этот похотливый мерзавец уже не будет подглядывать, — заверила довольная герцогиня, держа в руке медную трубочку, из которой она сквозь замочную скважину только что выдула золу прямо в глаз не в меру любопытному любовнику. — А теперь мы займёмся истинной любовью, — добавила герцогиня, нежно глядя на служанку и, взяв её за руку, повела к постели.

Тем временем граф Пикколомини, до предела вымотанный и опустошённый любовными утехами, еле волочил ноги, двигаясь в сопровождении верного Курта по узкой грязной улочке. Карнавал был в самом разгаре, и на площади перед ратушей горели костры, смоляные бочки и даже был устроен фейерверк. Здесь же господствовала густая темень, которую с трудом разрезал фонарь Курта.

Уверенный в том, что проведёт время в обществе герцогини до самого утра, карету граф отпустил ещё перед началом пира и теперь клял себя за эту оплошность на чём свет стоит, но до особняка идти было недалеко, и Пикколомини, скрепя сердце, решился прогуляться пешком.

Увидя освещённую фонарём вывеску «У Красного Петуха» с нарисованной на ней кружкой пива, он внезапно почувствовал сильнейшую жажду и даже голод, вдруг ужасно захотел хлебнуть обыкновенного светлого пива и отведать свиной копчёной колбасы. С графом, глубоко презирающим варварскую немецкую кухню и вообще варварские германские обычаи, такого никогда ещё не было, и поражённый самим этим желанием, Пикколомини произнёс хриплым от жажды голосом:

— Курт, любезный мой, я не прочь здесь промочить глотку и заодно поужинать. Ты как находишь это заведение?

Удивлённый слуга опешил от неожиданности и пробормотал растерянно:

— Если угодно вашей милости. Говорят, здесь подают неплохую свинину в кислой капусте и изумительное октябрьское пиво.

— Раз так, иди, любезный, предупреди хозяина о моём визите! — велел Пикколомини.

Граф терпеливо подождал на улице какое-то время, которого, по его мнению, было вполне достаточно для того, чтобы трактирщик приготовил всё для приёма столь важного посетителя, но никто не вышел встречать графа, и он, с некоторым раздражением толкнув ногой тяжёлую дверь, решительно вошёл внутрь. Его встретил оглушительный взрыв хохота. В первое мгновенье Пикколомини от негодования и злости растерялся, пока не услышал громовой голос барона Рейнкрафта:

— Господа! Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! Граф Пикколомини собственной персоной! А я-то, грешным делом, по тому, с каким наглым и чванливым видом сюда ворвался этот косоглазый пройдоха, решил, что сюда спешит сам Римский Папа или, на худой конец, император!

Слова барона снова утонули в диком хохоте, вырвавшемся из лужёных глоток генерал-вахмистра Илова, гауптмана Трчка, обер-вахмистра Кински, ротмистра Ноймана и других приятелей барона. Смеялись даже офицеры фельдмаршала Тилли, в том числе и д’Арони.

200

Речь идёт о супруге курфюрста Пфальцского Елизавете Стюарт, дочери английского короля Якова I. (Прим. авт.)

201

Das Gluck — счастье (нем.).