Заряд воображения

– А как мне вас называть? – снова спросила она, но на этот раз без желания уколоть. Яна просто ждала ответа – и не без толики любопытства. В Оссии она всегда обращалась ко всем взрослым, кроме матери, по имени-отчеству. Но на бейдже Щумана отчества не было – за время допросов она выучила написанное там назубок. Здесь, в Ерлинской Империи, властным мира сего говорили нейтральное «господин». Другого варианта ни вспомнить, ни придумать Яна не могла.

– Просто Арсений, – ответил он, прерывая её размышления. – Просто Арсений, Яна… Андреевна.

Щуман пожал плечами – видимо, своим мыслям, – смахнул со скамейки еловые иголки.

– Так на что, по-вашему, реагирует пхоноскоп?

– Не знаю. Никогда не задумывалась. Мне всегда казалось, что у рейдовиков есть списки, которые закладываются в базу пхоноскопа, и он как-то распознаёт запрещённые предметы…

– Думаете, изрисованная закладка есть в такой базе?

– Не знаю. Иногда их выбор меня смущает. То есть я понимаю, когда они забирают фотографии или дневники – это действительно мощные материалы, с ними бывает столько всего связано. Но когда хапают ручки, крема, закладки – это же бред!

– Вы хорошо сказали – «мощные материалы», «столько всего связано». Ключ в этом. А вот идея с базой и списком не верна. Сложи́те мозаику, Яна Андреевна. Догадаетесь?

Ей не хотелось думать; голову словно набили ватой, по телу разлилась слабость – свежий воздух после долгого пребывания в помещении действовал, как едкая отрава. Но и выглядеть в глазах Арсения дурой Яне тоже не хотелось. Подцепив носком кеда снежный камушек, она предположила:

– Может, в их перечне не конкретные предметы, а ситуации, в которых эти предметы обнаружены?

– Ближе. Но не то.

Яна пожала плечами. К чему весь этот разговор? Такое чувство, что Щуман выбалтывает ей государственные тайны. На лавочке, под елью, арестованной девчонке, резидентке другой страны.

– Ладно. Скажу. Хотя уверен, вы догадались бы сами, если бы как следует подумали. Пхоноскопы считывают не заранее определённые образы, а эмоциональный фон объектов. Его силу, интенсивность, мощь. Там, где он превышает порог, пхоноскопы сигналят. Так рейдовики определяют, какие материалы нужно изъять.

– Как просто. И что они делают с этими материалами потом?..

– А это, милая моя Яна Андреевна, самое интересное. Помните, я сказал, что эмоциональный заряд можно переносить на другие вещи? Так вот. Не только на вещи. – Щуман сделал паузу. Щурясь, посмотрел вдаль. – Дело в том, что эмоциональный заряд можно переносить на людей.

– Что?.. – переспросила Яна. Ей вспомнился опыт с уроков физики, с эбонитовой палочкой и шерстяной тряпкой. Если потереть одно об другое, возникнет электричество. Глазами ничего не увидишь, но на картинке было нарисовано, как крошечные минусы и плюсы перескакивают с эбонита на шерсть. – Минусы и плюсики?

– Что? – в свою очередь растерялся Щуман. Посмотрел на неё, как на чокнутую. – Какие плюсики?.. Я говорю о переносе эмоционального заряда. У него нет знака. Он универсален. Разница только в объёме… Если его много – можно снять и перенести много. Если мало – можно даже не пытаться: всё равно при переносе бо́льшая часть соскользнёт, останутся, как говорят в Оссии, одни слёзки…

«Одни слёзки», – как в тумане, повторила про себя Яна. Да, после рейдов оставались одни слёзки…

– А теперь представьте, – Щуман придвинулся к ней, заговорил тише, – представьте, что этим зарядом можно воздействовать на человека.

Яне в голову снова пришла аналогия с электричеством, на этот раз – очень жуткая: электрический стул.

– Можно предложить ему испытать ту или иную эмоцию. Или не предложить, а заставить.

– Всё насильно радостные? – пробормотала она, пытаясь осмыслить странные щумановские пассажи. Как можно насадить, предложить, заставить испытать чувство? Это же не материальное вещество, не шапка, которую можно надеть на голову.

– Радостные. Или безразличные. Или мотивирующие на работу, – произнёс Арсений. И Янины мысли наконец очнулись: побежали, перегоняя друг друга, толкаясь, взахлёб вырываясь наружу.

– Хотите сказать, вы заставляете кого-то работать? Как рабство, только ошейники не железные, а эмоциональные?

– Не так грубо, но суть вы уловили, – кивнул Щуман. – Только это не рабство. На экспериментальных фабриках, где этот метод применяют, созданы отличные, максимально продуктивные условия труда. Питание, отдых, медицинское обслуживание. Ежедневный скрининг. В цехах постоянно мониторят качество воздуха, температуру… Все довольны.

– Да ну? И рабочие тоже?

– Конечно. На них ежемесячно переносят эмоциональный заряд-удовлетворение.

– А какие ещё есть… заряды?

Щуман посмотрел на неё странно; во взгляде мелькнуло подозрение.

– А сами как думаете?

– Я, – сдержанно ответила Яна, – такими извращёнными размышлениями не занимаюсь.

– Наши инженеры и психоаналитики работают над этим очень плотно, – медленно произнёс Арсений. – На то, чтобы синтезировать из заряда новую эмоцию, уходит в среднем несколько месяцев. Сейчас есть удовлетворение, мотивация, бодрость, сила и симпатия.

– Как интересно, – протянула Яна, лихорадочно соображая: это прорыв в науке или портал в ад?

– Ещё бы, – кивнул Арсений. – Многообещающая область. Конечно, не все синтезированные заряды можно назвать эмоцией в чистом виде. Но в данном случае это неважно. И я хотел бы, – он сделал паузу, быстро косо глянул на Яну, – чтобы вы сотрудничали с нами в работе над этим.

Яна открыла рот. Уставилась на Щумана.

– Что это значит?

– Я хочу, чтобы вы сотрудничали с нами. Вы четыре месяца имели дело с материалами на куда более глубоком уровне, нежели оссийские обыватели. Вы интуитивно употребили по отношению к материалам слова «мощь» и «связь». Велика вероятность, что на таком же интуитивном уровне вы сможете эффективно работать над более тонкими промышленными задачами.

– Вы вербуете меня? – спохватилась Яна.

– Вербовать – значит, склонять на свою сторону. А я просто говорю о том, что буду рад, если мы станем коллегами. Помните, в нашу первую встречу я обещал, что будем сидеть за соседними столами? Мои предположения подтвердились, вы подходите. Вы думаете, я и другие специалисты комплекса просто так общались с вами так долго? Снимали данные, записывали ответы, анализировали ваши реакции и эмоциональные показатели?.. Мы изучали вас, Яна. Вы почти идеальны – я имею в виду, почти идеально подходите на роль участника программы по зарядам.

– Почти? – только и нашлась что ответить она.

– Процент трений есть всегда. Так что? Как смотрите на это?

– А что вы предлагаете взамен? – шёпотом, натягивая на руки рукава его пиджака, спросила она.

– Полную реабилитацию. Перспективную работу в психофизиологических лабораториях. Достойную оплату. Более чем достойную. И, конечно, возможность не обнуляться каждые два года.

– Ничего, что мне семнадцать? Вас не смущает такой юный возраст сотрудников?

– Ни грамма. Мы ориентируемся не на возраст, а на компетенции.

– Но у меня нет никакой компетенции.

– У вас есть интуиция.

– Мало верится, что вам этого достаточно.

Щуман выпрямился и резко, гневно выдохнул:

– С вами непросто, Яна. Честно сказать, я был уверен, что, как только упомяну про отмену обнулений, вы согласитесь тотчас.

– С чего мне вам верить?

– Я не хотел бы прибегать к этому. Но вы знаете, что в наших руках есть кое-что, благодаря чему мы можем рассчитывать, что ваши решения будут… обдуманными. Кое-что или кое-что, вернее. Ира, иди сюда.

Яна застыла.

Из-за купы елей появилась невысокая, полноватая женщина в светлом пальто и широкополой, скрывавшей лицо шляпе. За руку она вела Ирину – серьёзную и совершенно спокойную.

– Ира?..

Сестра была в аккуратной голубой курточке и тёмно-синих джинсах. Из-под низко надвинутой шапки выбивалась чёлка; Ирина глядела себе под ноги, выбирая сухие нескользкие места, чтобы ступить. Когда она наконец подняла голову, Яне на миг показалось, что Ирка её не узнала.