Страница 5 из 9
– Ты на свою посмотри лучше!
Он подскочил к висевшему у двери зеркалу – оттуда на него глянуло изображение, почти идентичное тем, которые он только что видел за окном.
Он подтянул к себе болтающийся на резинке сапог, перевернул его подошвой кверху, и понял теперь, что в действительности означало написанное там сочетание.
Через минуту Фёдор заливался таким же весёлым и добродушным смехом, что и все обитатели их корпуса.
***
– Расплата, – пробормотал я, бессознательно улыбаясь. Метрах в пяти от этой скамейки возвышалась беседка, словно сторожевой пост. Но она уже не была той, в которой они стояли когда-то дежурными, встречая на выходных родителей – чужих и своих, с огромными сетками-авоськами, разглядывая привезённый в счастливое детство провиант. Та, родная, уже давно перестала быть – от старости и перемен.
– Фёдор Анатольевич, ваше слово! – услышал я уважительный призыв в голосе своего ассистента откуда-то из-за покосившегося забора.
А клуб тот же, и столовая. Надо будет подправить перекрытия, кое-где стены, полы… и одновременно новые корпуса можно начинать строить: с отдельными душевыми кабинами, компьютерными комнатами, багажными чуланами – нынешние дети не воспринимают пионерскую романтику, да и незачем им, право слово. Новые русские горазды были на корпоративы, а вот на детей ума, видимо, не хватало, поэтому и вымираем, как клопы в закромах барахольщика.
Ну, стало быть, теперь старых русских черед.
Всегда готов, да…
ОФОРМИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА
Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье – все готовы:
Никто не хочет грусть делить.
М.Лермонтов
Он смотрел на мелькавшие за окном автомобиля постройки, запорошенные недавним снегопадом, и окна, в которых кое-где уже начинали включать освещение.
Темнело.
В салоне автомобиля было изрядно натоплено, и Виктор почувствовал, как футболка под его дед-морозовой бархатной мантией на синтепоновой подстежке стала пропитываться потом.
– Серёга, а нельзя ли убавить печку?– попросил он водителя.
Тот молча что-то повернул на приборной панели.
«Не хватало только сейчас выйти мокрым наружу и схватить пневмонию»,– подумал Виктор, перекладывая свой «рабочий» посох в другую руку. Реквизит длиною был под метр-семьдесят, и в машину входил лишь по диагонали с пассажирского переднего сиденья, а потому путешествовать с ним было не ахти как удобно. Хорошо, хоть мешок умещался в багажнике. Снегурочку бы ещё туда упаковать…
– Серж, долго ещё?– подала голос она рядом.
Галке было за тридцать, и врожденная статность и миловидность помогали ей удерживаться в «новогоднем» бизнесе уже несколько лет после того, как из него выпорхнула её последняя коллега-ровесница. Но на заднем сидении с ней и с посохом было тесновато, а переднее пассажирское занимал электронно-технический реквизит, который в багажник не упакуешь.
– Навигатор показывает: сейчас, за этим поворотом,– ответил водитель.
Виктор впервые в своей дед-морозовой карьере ехал на праздник в интернат для детей-сирот. Как-то раньше не сподобилось: всё больше частные садики, школы, иногда даже мелкие фирмы, а вот в детдоме бывать ещё не приходилось.
С Галкой работать было легко – опытная, артистичная, двое своих малышей – Виктор с ней словно наяву становился реальным Дедом Морозом: так она могла увлечь. Сразу всё получалось, всё само клеилось, даже импровизации не зависали. Но в жизни они не особо ладили. С другой стороны, и повода не было ладить-то: встретились, отрепетировали, разбежались; встретились, отработали, разошлись – чего им делить? «Оформите, пожалуйста!» – вот и всё. После отработанных часов Галка всегда спешила домой, часто за ней муж приезжал к последней адресной «точке».
А Виктору сильно спешить было и некуда – семьи не было; при этом пить – так он не пил, курить – не курил, молчун-молчуном вне образа, а, стало быть, повода и задерживаться на работе для себя не видел. Нечисть дома была в зимней спячке, и за неё он не беспокоился. Пойти по гостям – да не к кому. И не с кем. Как-то не складывалось. Иногда ему казалось, что те роли, которые он играл на сцене в маленьком театре и в залах по «коммерческим» приглашениям – они и были его сутью, его многоликим «я». Глаза зрителей служили наградой, глазки Нечисти – признанием, а глазок в дверях – ожиданием, которое вот-вот грозилось перерасти в вечное…
– Приехали! Парадный здесь. Не забудьте оформить.
Интерьер детского дома разительно отличался от тех, что он привык посещать по работе. В первое же мгновение в нос ударил запах: аромат кухни, где всегда готовили много. Вперемежку с запахом чистого белья. И каких-то лекарств. Этот запах странным образом его тут же будто окутал и вызвал в памяти такой же примерно маленький коридорчик, лестницу с низкими перилами и маму, которая уговаривала: «Витя, ты уже взрослый и понимаешь, что когда дети болеют, их оставляют в изоляторе. Я после работы обязательно тебя заберу!» И он – совершенно не желающий ничего понимать, совершенно не желающий никаких изоляторов и никаких болезней – он просто хочет быть с мамой, дома. И поэтому гундосит сквозь сопли и слёзы: «Мамочка, не уходи, ну пожалуйста, мамочка моя..!»
– Виктор, чего встал? – вдруг вывел его из оцепенения голос сзади.
– А? Да, да, иду…
И здесь, в этом кирпичном тёплом здании брежневских времен, было на удивление тихо: никто не бежал их встречать, никто не свешивался с перил крохотных межэтажных площадок, никто не спрашивал про подарки. На стенах висели детские рисунки – где-то яркие и красочные, а где-то хмурые и очень-очень-о-своём.
Но их ждали!
Галина, по традиции, начинала первой. Здесь они должны были отработать по несколько сокращенной, «бюджетной», на их слэнге, программе, поэтому Виктор просто постоял несколько минут за дверью, облокотившись на чисто выкрашенную голубую стену, с трепетом вдыхая давно забытый запах советских яслей. А когда настал его черёд появиться, то был удивлен внутренней теплотой, царившей по ту сторону двери.
В просторном и по-праздничному прибранном зале стояла невысокая, но со вкусом наряженная ёлочка: без излишеств, с минимумом необходимой мишуры, переливающаяся весёлыми огоньками. Дети сидели на стульчиках и в креслах вдоль двух разрисованных снежинками стен, и дружно захлопали при его появлении. Вначале он никак не мог сообразить, что же выбивалось из общего привычного фона, и с воодушевлением наслаждался ролью доброго и заботливого Деда Мороза. Детские глаза, как обычно, были полны простодушного восторга. Ребята также дружно водили хоровод, прыгали, смеялись – лишь возраст не был у всех одинаковый, но и это в их специфичной среде дед-морозов считалось нормальным, при обилии-то частных «урезанных» садиков. Только к концу представления его осенило – резко, неожиданно, он даже запнулся на какой-то фразе, но при профессиональной поддержке Снегурочки это вышло не то чтобы незаметно, а вполне в тему и очень забавно.
В этом зале не было искренне улыбающихся, слегка озабоченных успехом каждого из маленьких участников, лиц.
Дед Мороз готов было вскричать размеренным речитативом: «А-где-же-ва-ши-ро-ди-те-ли?! Ну-ка-да-вай-те-ка-мы-их…» Но вовремя осёкся и выкрутился, заменив фразу какой-то… ничего не значащей… в этой… игровой ситуации… репликой.
Позже, сидя в детской раздевалке на низкой скамеечке и переводя дух, посреди деревянных, покрытых светлым лаком кабинок, он вспомнил и этот эпизод, и восхищенный взгляд Галины, который, казалось, говорил: «Браво, маэстро! Браво, ты гений!»
Ребят после представления увлекли в столовую, Галка пошла оформлять акты в директорский кабинет, а он, движимый непонятной и жгучей до слёз ностальгией, заскочил в эту пропитанную детскими надеждами комнатушку и сидел, рассматривая сиротливо выставленные для чьего-то обозрения поделки: пластилиновую лепку, комбинированные натюрморты, вклейки, раскраски.