Страница 6 из 20
Ирония судьбы, но Локи не должен был быть там в этот момент. Если бы не мой идиотизм, он бы промчался на мотоцикле мимо коттеджа, еще когда страсти в семействе Брэдли только набирали обороты. Но он шел пешком и ничто не могло свернуть его со стремительно сужающейся колеи, когда голая ополоумевшая Дороти выскочила из горящего дома и, упав ему на грудь, стала кричать, что внутри остались дети.
Старшего ребенка он нашел сразу. Девочка спала, и он просто вытащил ее и вынес на воздух, скинув ничего не понимающую, растерянную, на руки воющей матери. Но мальчика в кровати не было. Он проснулся, еще только комнаты заполнялись гарью, и напуганный до смерти, спустился на первый этаж и спрятался под столом, укрытом до пола скатертью.
В конце концов Лукас его нашел.
Нашел раньше пожарных, которых наконец-то вызвали соседи, и которые примчались быстро, но все равно слишком поздно.
Паренек обжег легкие и надолго попал в больницу, но остался жив. Я не настолько сука, чтобы хотеть небесного возмездия в лице невинного ребенка, но я была бы к тому же еще и лживой сукой, если бы сказала, что никогда не повторяла бессмысленный вопрос: почему он выжил, а мой муж – нет?
«Слишком много дыма. Не выдержало сердце».
На следующий день в свидетельстве о смерти запишут лаконичное «сердечная недостаточность», а горожане будут сочувственно перешептываться «как жалко, такой молодой», но мне на тот момент все равно.
Локи нет.
И больше никогда не будет.
– Где он? – папа уменьшается под моим взглядом, впервые в жизни не зная, как меня утешить.
– Там, в больнице. – неопределенно машет рукой, но я понимаю.
«В морге».
– Отвези меня туда.
– Ева… Ты уверена, что хочешь этого? Завтра…завтра его приведут в порядок. – я не смотрю на Джека, но все равно ощущаю его отчаянное сопротивление. Он не хочет, чтобы я видела. Хочет меня оградить. Защитить.
Я понимаю его.
Я тоже хотела защитить Локи.
Больнее всего, когда больно твоим любимым.
Но мне уже не больно.
– Отвези меня к нему. – повторяю я, и Джек меня отвозит.
Глава 4. «Куколка последней надежды»
«– Она сама нос задирает. Думает, если красивая, так весь мир у её ног. Чего ради мы её будем приглашать?» [10]
За непохожесть на других платишь одиночеством.
Если ты умна, приятна, не выпячиваешь себя напоказ, а главное, достаточно полезна, тебя будут терпеть. Улыбаться при встрече, вежливо здороваться и беседовать о погоде, случайно сталкиваясь в приемной у врача или субботним утром на рынке. Но ты всегда знаешь, что они тебя боятся – как что-то яркое, и потому ядовитое, выбивающееся из привычной формы для выпечки общественного теста. Как что-то опасное.
И тебе нравится быть другой. Быть одной, зная, что за спиной стоит кто-то, кто позволяет тебе быть собой.
И вы будете долго играть в эту игру, но однажды ты упадешь и дашь им повод выпустить жало. О нет, ты не настолько глупа, чтобы думать, что они должны были помочь тебе подняться – признай, ты и сама их презирала. Тебе нужен только твой хранитель, а без него вставать нет смысла. И тогда ты с чистой совестью сможешь прогнать всех, и они радостно разбегутся, оглашая воздух визгливым кудахтаньем: «Мы всегда, всегда знали».
И ты ждешь тишины, блаженной тишины и темноты, которая укроет тебя.
Но ты еще не знаешь одного.
Кто-то всегда остается.
Я не боюсь мертвых.
Раньше боялась, конечно, как и все – этот страх имеет естественные корни и цена спокойствия всегда высока. Я бы предпочла бояться.
Я знала, что не найду Локи в теле, которое когда-то было им – но все равно в момент, когда увидела его: бледного, застывшего, мертвого – что-то навсегда умерло во мне и больше никогда не ожило.
Он был накрыт всего лишь простыней, и глядя на его белые совершенные плечи, так часто прятавшие меня от бед, проводя рукой по гладкому лбу, трогая опаленные брови, гладя волосы, кроваво тускневшие в полумраке холодной комнаты, я чувствовала, как лед заполняет меня изнутри, проталкивается в сосуды и пальцы, забивает живот колкими кусками, обволакивает пищевод, нежно гладит сердце.
Я не плакала. Легко разражающаяся слезами по любому пустяковому поводу, в моменты настоящего горя я всегда каменела и уходила глубоко в себя.
Папа нашел где-то табуретки, и мы сели, блуждая в молчании.
– Где Ронни? – спросила я, просто чтобы спросить. Мне не был интересен ответ.
– Спит. Она упала в обморок, когда узнала, ей вкололи успокоительное.
Я кивнула. Мне так не повезло.
– Вы сначала сказали ей.
– Да, Ева, но… – папа отводил глаза.
– Ты боялся за меня, – перебила я. – Думал, поеду крышей. Поэтому пришел не один. – я не спрашивала, но Джек все равно попытался объяснить:
– Ева, все не так… – а потом ударил кулаком об ладонь и застонал, схватившись за волосы.
– Да кого я обманываю, все так, все так, дочка. Что же это такое происходит, а, Господи? Какого черта ты натворил, парень! – отчаянно выкрикнул он. В его голосе были слезы.
«Ему больно. Он тоже любил Лукаса».
До этого я видела мокрые глаза отца лишь раз – в день своей свадьбы. И сейчас ощущала себя странно взрослой и сильной. Как будто страдание перенесло меня на какую-то заоблачную высоту. Я положила руку папе на плечо, утешая. Его можно было утешить. Он обнял меня, и я внутренне сжалась. Моя броня шла мелкими трещинами, и я знала, что если она сейчас расколется, то я не доживу до утра, убью себя, вскрою вены, чтобы выпотрошить обжигающий лед. Поэтому я аккуратно отстранилась от Джека, и, глядя на Лукаса, одними губами повторила папины слова:
– Какого черта ты натворил, любовь моя.
Ночь без сна тянется целую жизнь. Зависнув в безвоздушном пространстве между вечным мгновением прошлого и так и не наступившего будущего, я прощалась с собой, разрывала все мечты, не верила в рассвет.
В какой-то момент все показалось настолько бессмысленным и пустым, что я процарапала ногтем кожу на своем запястье, лишь бы что-то ощутить. Но все равно не ощутила.
Подавившись сухим рыданием, закашлялась в бессмысленной попытке заплакать. Глаза жгло, но слез не было. В здании больницы четыре этажа. Если подняться на крышу…
– Ты помнишь, как Лукас выкрасил тебя в золотой цвет?
Голос Джека разрезал мои опасные мысли, не дав им окончательно оформиться.
Я слабо улыбнулась и покачала головой:
– Нет.
– Тебе тогда было три. Или четыре? А Лукасу значит сколько… Двенадцать-тринадцать? Хм, и взрослый парень, казалось бы… Ладно, неважно. Рэн и Рику тогда учились в старших классах, друзья, девчонки… Усадить их дома было так же реально, как поймать шаровую молнию. Я работал с утра до ночи, Элену вечно дергали в больницу даже в выходные, и как-то само собой вышло, что Лукаса назначили твоей нянькой. Ты, капризная донельзя, терроризировавшая своими воплями всех приходящих соседок, благоволила Локи и охотно оставалась с ним. И все, признаться, с радостью восприняли такое положение дел. Все – кроме, собственно, Лукаса. Какой парень захочет днями возиться с трехлетней девчонкой? Вот и он не хотел, возмущался, но мы его не слушали. И поделом нам. – Джек весело хмыкнул, а потом продолжал.
– Он нашел оригинальный способ решения проблемы. Однажды мы с твоей мамой подхватили Ронни, Шона – был один Шон, долго ухаживал за ней – и рванули в Портленд. Театр, ресторан, прогулялись по набережной… Дело молодое, выпили лишнего, время было позднее – решили остаться ночевать. Из отеля позвонили Лукасу, он пришел в ярость – у него был запланирован поход с друзьями куда-то там – а из-за нашей беспечности все отменилось. Ну и вот возвращаемся мы к полудню следующего дня, а нас встречает злой и веселый Лукас и говорит: «Дамы и господа, позвольте представить вам «золотую девочку»! И ты выходишь к нам, сияющая и довольная, в балетной пачке, крылья за спиной, вся от кончиков волос до ногтей покрытая желтой краской, в руке волшебная палочка…
10
Мадонна «Английские розы»