Иллюзия треснула

Я кивнула. В этот момент в кабинет вошла Ханна с подносом. Поставив его на столе Грейс, она взяла себе один бутерброд и чашку с чаем.

– Я тут посижу, подожду Милли? – спросила она у Грейс.

– Да, конечно, – согласилась Грейс и обратилась уже ко мне, указывая на поднос. – Угощайся.

Я успела проголодаться, поэтому уговаривать меня не нужно было. Это были самые простые бутерброды с тонким кусочком жареного мяса на ржаном хлебе, но вполне вкусные.

– Мы не только охотимся на роботов, но и на животных, – кивнула на бутерброды Ханна. – Это во многом нас выручает и экономит деньги. У нас ведь большая община и всех надо сытно кормить.

Я только кивнула, не в силах оторваться от еды. Голод не давал мне отвлекаться на разговоры. Грейс же особо не спешила есть, сделала пару укусов и, отложив свой бутерброд, продолжила говорить:

– Ты была еще слишком мала, видимо, чтобы понимать, что случилось 14 лет назад. В те времена произошел конфликт между так называемыми прогрессистами (учеными и их приспешниками, которые развивали и поддерживали самые невероятные исследования и развитие технологий) и традиционалистами (людьми, которых задевали этические моменты некоторых экспериментов и которые не нуждались в таком стремительном развитии технологий). В целом, прогрессисты стремились помогать людям, создавая лекарства от смертельных болезней, улучшая жизнь человека таким образом. Благодаря им, жизнь становилась более простой и менее затратной. Традиционалисты же помимо того, что не могли принять многие эксперименты, злились на то, что прогрессисты забирают у них хлеб, так сказать. Коммерчески невыгодно резко улучшить человеку жизнь и давать ему только качественные товары, которые прослужат годами. К тому же, к традиционалистам относились многие люди Восточной культуры, которые все еще пытались подчинять женщин и ущемлять их права. Среди прогрессистов давно уже было исключительное равноправие полов. Казалось бы, прогрессисты делают доброе дело, но люди еще не готовы были к столь стремительным переменам, а они этого не понимали. Слишком погруженные в свои исследования, слишком верные своим идеям – они были просто слепы в своей жажде изменить мир к лучшему. Они не видели ничего, кроме науки и не понимали, куда могут завести их исследования. Это и дало начало боевым действиям. В 2107 году традиционалисты сбросили бомбы по всему миру на лаборатории прогрессистов, спровоцировав войну. Прогрессисты уже не стали этого терпеть и тоже ответили нападками. Вот только за них воевали роботы и машины, человеческое участие было сведено к минимуму. Поэтому многие ученые и их приспешники выжили, а большинство традиционалистов было стерто с лица земли. Нас же, обычных людей, которые не конфликтовали и просто хотели мирной жизни, прогрессисты перевезли в подземные бункеры. Они были построены еще 50 лет назад, на случай глобальных катастроф. Был большой риск радиации, поэтому нас и укрыли в них. Нам дали время обдумать наш выбор и предложили либо остаться в бункерах на неизвестный срок с сомнительными условиями (бесперебойного питания нам никто там не гарантировал), либо погрузиться в иллюзию (что гарантировало поддержание нашего тела в здоровом состоянии и отсутствие забот и тревог с нашей стороны). Многие прельстились иллюзией (а прогрессисты нарисовали нам весьма заманчивую картинку счастливой, беззаботной жизни) и отправились в Экспериментальные Убежища, где нам подчистили память и погрузили в длительный сон с весьма реальными сновидениями. Первые 5 лет все было тихо и спокойно. Люди мирно спали в своих капсулах, немногих оставшихся традиционалистов отыскивали и уничтожали, а прогрессисты и люди, которые на них работали, обосновались в крупных городах, более или менее уцелевших после войны. Они оградили себя надежной стеной от разрушенного мира и жили вполне припеваючи. Они же умные. Научились очищать воду и почву, распыляли по воздуху какой-то состав, нейтрализующий радиацию, разработали необходимые лекарства, создали роботов, защищающих их. Через 5 лет после погружения людей в иллюзию некоторые капсулы начали сбоить и люди стали пробуждаться. Тут-то все и началось. Паника, мятежи, бездумные поступки. Кто-то отключал людей толпами, другие искали родных, иные сходили с ума. Были даже самоубийства на этой почве. Очень сложно оказалось принять тот факт, что мир разрушен, а вся их счастливая жизнь была всего лишь приятным сном. И чем дольше человек спал, тем ему было сложнее. Также, серьезную роль во всеобщей панике сыграла потеря родных. Прогрессисты специально нас разделили, чтобы мы не собрались потом дружными группами, они стремились нас разобщить. Они боялись, что вспыхнет новая война. Их ученые всегда помещали в одно убежище людей близких по возрасту: растущие дети в одном, подростки в другом, взрослые (единственная группа, в которой был довольно большой диапазон по возрасту) в третьем, старики в четвертом. И почти никогда родственников или друзей не помещали в одно убежище, разве что по ошибке или неведенью. Они хотели, чтобы мы чувствовали себя одинокими, чтобы в случае поимки, мы хотели вернуться в иллюзию к друзьям и родным. Но нас все равно объединила общая беда. Мы умеем быть сильными, как бы нас не пытались сломить.

Грейс вздохнула и, сняв очки, устало потерла глаза рукой. Ее определенно что-то тревожило. Возможно, когда я узнаю ее ближе, то пойму. В любом случае, мне Грейс понравилась. От нее исходила забота, в которой я сейчас остро нуждалась.

– Родных и друзей найти не просто, – продолжила Грейс после краткого молчания. – Даже если ты знаешь их полные имена и дату рождения. Все, что у нас есть на компьютере – это базы распределения. Единственное, что ты можешь гарантировано узнать из них – были ли твои родные помещены в иллюзию или пережидали волну радиации и военных действий в бункере. В каком иллюзорном убежище или бункере они оказались – информации у нас нет. Равно как и той, где они сейчас. Разве что их кто-то видел или они где-то отметились. Руководители общин обычно заносят данные о тех, кто жил у них или кого они встречали. Но у нас нет интернета, чтобы поддерживать связь. Нам его обрубили, а прогрессисты свою сеть очень мастерски охраняют, и прорваться в нее невозможно. И по поводу твоего последнего вопроса. В большинстве случаев – да, люди, которых ты впервые встретила в иллюзии, ненастоящие, выдуманные твоим воображением. Но есть исключения.

– Какие? – я даже забыла дышать от волнения.

– Мы не всегда придумываем людей с нуля. Иногда те, кто нам приснились – это люди, когда-то встретившиеся у нас на пути. Они нас чем-то зацепили, понравились нам, и мы перенесли их образ в свою иллюзию. Иногда у них те же имена (если мы правильно их запомнили), даже бывают похожие привычки, но все же в реальной жизни они другие люди, не те, что в нашем восприятии. Мы ведь перестраиваем их по-своему. И даже родители, братья-сестры, дети могут быть другими, особенно если человек был маленьким и плохо их запомнил, да и многие, повзрослев и пройдя весь этот ужас отдельно от родных, меняются до неузнаваемости. Вот так-то, Милли. Или тебе больше нравится, когда тебя зовут полным именем?

– Без разницы, – я пожала плечами. Я любила свое имя целиком и полностью. – Мне нравятся оба варианта.

– Ты еще что-то хочешь узнать? Или пойдешь отдыхать?

– Могу я пробить по вашей базе имена своих близких? – я не хотела откладывать этот вопрос в долгий ящик.

– Да, конечно. Подходи ко мне, вместе посмотрим. Да и тебя нужно внести в нашу базу. Назови свое полное имя и дату рождения. Ты из Убежища №327, так ведь?

– Эмилия Альберта Джейн Грант, родилась 18 июня 2099, – раньше меня всегда забавляло, что я жила в двух столетиях, но после того, как я 14 лет провела, думая, что все это время был 2107 год, подобное уже не выглядело столь забавным. – Да, я оттуда.

– Я тоже в нем была, – вставила Ханна, до этого молча нас слушавшая. – Мы с тобой одногодки. Может, мы даже встречались до погружения в иллюзию.

– Я не помню, – я пожала плечами. Я не припоминала, чтобы была знакома с какой-то Ханной в детстве.